Через океан

Здравствуй Друг, письмо моё сожги,
так честнее мне, по крайней мере,
перед будущим. (Тут, как себе не лги)
будущее кажется длиннее
грифеля - в тисках карандаша,
предвкушая скоротечность саги,
что же чувствует графит-душа
расточая тело по бумаге?
К сургучу протянута печать
и рука уже выводит - точку.
Если, в этом мире не кричать,
стон ссужает стены одиночек.

Шаткий стол, открытое письмо,
на столе - пролИтое чернило
пузыриться, будто бы оно
о своём сейчас заговорило.
О своих заботах и делах,
о тревогах, радостях, несчастьях.
То, что полнотою жизнь была -
лучше, что может повстречаться.
Стоит ли иное примечать?
Если завтра всё забудешь снова.
Если, в этом мире не кричать,
тишиной расплачивается слово.

Это мы - на разных берегах:
стран, людей, природы, веры, судеб.
Под ногами часть материка
каждому - своя. (И мы здесь судьи!)
И не крикнуть в удалённую волну:
«Как ты там? Наверно не скучаешь?».
Или, что возложено в вину,
заменить уже холодным чаем…
Даже в этом нас не уличат:
догорим, расплавимся, погаснем…
Если, в этом мире не кричать,
может быть ли, безвозмездным счастье?

Или счастье – пепел-уголёк -
искорка подхваченная ветром,
теплота, что наделяет слог:
смыслом, жаром, первым шагом, метром.
(голосом, всем - голосом!) ему
надрываться с отзвуком случалось
даже там, где «счастье одному» –
самая печальная случайность
Эта мысль лишь серебрит вискИ,
растворяя краски прежних истин.    
Если, наши души не близки,      
вовсе бесполезны крики писем.   

«Здравствуй!» для чего ещё слова
удивительно длинны и скоротечны.
«Здравствуй!» – проявляется едва
то, что станет окончанием речи.
И сомкнув уста, в конце, певец
захлебнётся собственным молчаньем.
Только там, где властвует Творец
встреча справедлива изначально
следует всему. На зов ключа
ангел вскроет - будущие двери.
Если, в этом мире не кричать
знай одно – здесь никому не верят.

Знай одно - от этой тишины
реки наших слов не оскудеют,
ибо мысли, что обречены
выжидать - становятся идеей
времени. Его водоворот
поглощает всё - до малой крохи,
каждый миг, отныне, подберет
память – обрекая на эпоху:
ночь и день, столетье или час,
растворяя в снах, накопленное свыше.
Если в этом мире не кричать,
значит, нет и тех, кто мог услышать.

Ибо крик, что рвётся из петель   
сна, молчанья, шепота и воя -
эхо - безусловность повторения - тень
прошлого. В тропе перед тобою:
будущего девственная даль
выжидая, матово, искрится…
Жизнь есть – приношение! оттиск! дань!
отголосок, что не повторится
никогда - отныне, не смолчать
голосу, поскольку в яви - бездна.
Если, в настоящем не кричать,
будущее вовсе бесполезно.

«Но тогда, нам небо поделить
остаётся – встань! расправим крылья!».
Кукловод  распутывает нить
доминанты общего бессилия
засмеётся - всюду пустота -
основной источник мироздания.
Есть ли оправдание для креста?
(и ответ не знает оправдания)
Ибо вновь на разных языках
шепотом терзаем одно имя всуе.
Если, в этом мире не кричать,
значит этот мир не существует.

За моим окном шумит листва,
тёмной ночью, всполошив округу.
Как она божественно черства
(к осени) чтоб чувствовать друг друга
не обманутыми. Ближе к декабрю
всё укроет белой пеленою,
ненавижу - как сказать «люблю»
над осиротелостью земною -
нет того, чтоб ощутить вины!
(соглядатаи смолчат упрямо)
Если небесам мы не нужны:
станет ли, востребованной – яма?

Чтобы в ней, изведав пустоты,
осознать всю обреченность в этом.
Тенью пасть у царственной пяты
и очнуться в голосе поэта:
став его последнею слезой,
заполняя чашу серой тучи,
пасть с небес, увы, не став росой –
мутной капелькой в один ручей плакучий.
Так приходит дождь, пронзая твердь,
среди дня, мольбой не откровенной,
отвергая понапрасну смерть –
как ошибку, на полях вселенной.

Ты придешь туда, где океан
молчалив - в воспламененном взоре,
ты почувствуешь - одно, как жженье ран
заполняет твоё тело - вскоре,
ты увидишь ту, далёкую волну,
(вспенившую горизонт) и в брызгах ветра
осознаешь - места нет огню,
что грядёт за будущим рассветом.
И когда, на зов твоей души,
волны все сбегутся торопливо,
знай, что это голос мой спешил,
через океан – к твоим ногам – приливом…