Младенческий свет - Бунин, Набоков, Дм. Шаховской

Откуда пришла грусть в его детски  трепетную, ещё едва обжитую колыбель?

С первых же страниц автобиографического романа Ивана Бунина «Жизнь Арсеньева» (1930, 1952)  читатель погружается в необъяснимую младенческую печаль, которая, кажется, опередила само рождение лирического героя.

«Младенчество свое  я вспоминаю с печалью. Каждое  младенчество печально: скуден тихий мир, в котором грезит жизнью еще не совсем пробудившаяся для жизни, всем и всему еще чуждая, робкая и нежная душа. Золотое, счастливое время! Нет, это время несчастное, болезненно-чувствительное, жалкое».1

Первое  воспоминание, о котором Бунин говорит как о ничтожном, – это комната, освещённая «предосенним солнцем». Это свет.  Свет мгновенный, одинокий, сразу  гаснущий. Это свет без людей.

Душа младенца  продолжает ощущать свою постоянную связь с миром вечности, откуда она явилась на землю: «Глубина неба, даль полей говорила мне о чем-то ином, как бы существующем помимо их, вызывали мечту и тоску о чем-то мне недостающем, трогали непонятной любовью и нежностью неизвестно к кому и к чему…»

Автор - лирический  герой сам задаёт себе с удивлением вопрос, где же в это время были люди, окружавшие его – ребёнка.

А ведь они были рядом  -  и любящие его мать и отец, и братья, и сестра! Но в его памяти остались только «минуты полного одиночества» , только минуты щемящей детскую душу красоты.

Одиноко плывёт по небу облако, обитающее в горнем мире крылатых ангелов. И низкое вечернее солнце  несёт младенческой душе чувство одиночества, и хлебный рыжий жучок, которого освобождают детские руки,  мгновенно исчезает, без всякого сожаления покидая своего маленького спасителя, обрекая его вновь на грусть разлуки.

Одиночество заполняет и летний вечер, дивной прелестью одиночества горит последний луч заходящего солнца, и наконец – вопрошающий луч далёкой звезды, протянувшийся с небес к колыбели ребёнка…

Что это? Чувство нерасторжимой связи с Небесным миром Отца? На время затихающее, но потом вновь неизбежно рождающееся в душе?

Но каждое ли младенчество несёт это чувство бескрайнего одиночества?

В автобиографии младшего современника Ивана Бунина - Владимира Набокова «Другие берега» (1954)  рождение-младенчество-детство (как, впрочем, и вся жизнь человека) погружены в океан длящейся вечности.

И у Набокова ребёнок – это маленький пришелец на земле. «Колыбель качается над бездной»2, а жизнь человека – это «только щель слабого света между двумя идеальными черными вечностями».

Но как по-разному  чувствует себя душа младенца здесь, на земле, с людьми в  этих двух автобиографических произведениях – в «Жизни Арсеньева» и «Других берегах».

И у Набокова,  и у Бунина пробуждение младенческого сознания приносят  лучи солнечного света.

 Но если у Бунина - этот свет остаётся один на один с ребёнком, не связывает его с окружающим, а, скорее, уводит куда-то, разделяет, а не сближает.

У Набокова  –  свет соединяется с чувством времени и окружающим миром: «…я почувствовал себя погруженным в сияющую и подвижную среду, а именно в чистую стихию времени, которое я делил – как делишь, плещась, яркую морскую воду – с другими купающимися в ней существами». В день рождения отца, держась за руки обоих родителей и переступая ещё слабыми ножками по аллее парка в семейном имении под Петербургом, Набоков через солнечный луч времени младенческой душой постигает свою сопричастность всему земному.

Первый свет, который замечает ребёнок у Бунина, связывает его с чем-то далёким, памятным ещё до рождения, но никак не с новым местом обитания – землёй.

У Набокова свет  –  та среда, которая соединяет юного пришельца с новым пристанищем и другими его обитателями.

Свет, с которым  встречается дитя у Бунина и Набокова, - это первый свет в начале земного пути.

Но оказывается в младенчество  и  в  ПЕРВЫЙ СВЕТ  можно вернуться и в самом конце дольней дороги. В сборнике «Удивительная земля» (1983)  у Дмитрия Шаховского,  архиепископа   Иоанна  Сан-Францисского, современника Ивана Бунина и Владимира Набокова,  есть стихотворение:
               
От ночной спасен я нежити,
Скоро будут розы дня.
Века целого три четверти
Понесли уже меня.

И стихают шумы грозовы,
Лег на землю белый прах.
Я лежу младенцем розовым.
В чьих-то бережных руках. 3

Когда Дмитрий Шаховской  пишет эти строки, он уже приближается к другому краю разорванной вечности.

Очень скоро он выйдет на другой берег из бурлящего моря жизни.

Этот переход в иной мир в его поэтическом сознании представляется как чудесное возвращение назад. Ток времени будто начинает своё обратное движение и останавливается в той изначальной точке, где живёт для поэта блаженное чувство младенца, в котором  нет ни земной боли, ни страха, ни страдания, ни одиночества.


Что значит «ночная нежить»?  -  Тяжкий грех земной жизни?

А «розы дня»?  -  Свет Спасения?

А стихающие «шумы грозовы»? – Хаос  жизни, агония земного бытия, которая  преобразится  в гармонию тишины и покоя?

А «белый прах» на земле? – Не просто снежный покров, но белый саван, и за ним -  встреча с НОВОЙ ЖИЗНЬЮ?

Нет однозначных ответов, мелькают только догадки в своей бесконечной многозначности. Так и последние строки стихотворения уводят читателя в череду поэтических образов.

Но один из них кажется столь ясным, столь абсолютным…

Бережные руки, в которых лежит розовый, светлый младенец, – это Руки  Небесного Отца, поддерживающие земные, трепетные руки родителей. Так замыкается разорванный круг вечности, и земное дитя вновь возвращается в колыбель Любви и Света.



                Май 2008 года, Москва


Примечания


1.Здесь и далее цит. по: Бунин И. Избранное. Стихотворения. Повести и рассказы. Жизнь Арсеньева. Юность. М.: Изд-во «ТЕРРА-Книжный клуб», 1999.
2. Здесь и далее цит.по: Набоков В. Другие берега. Автобиография. Рассказы. Стихотворения. СПб.: Изд-во «Азбука-классика», 2006.
3.Здесь и далее цит. по: Странник (псевд.). Удивительная земля. Калифорния: Изд-во  IX;YC, 1983.




*Статья впервые опубликована в журнале «Истина и Жизнь», № 4, 2008. С. 43-44.