И потом эстамп

В ноябре становится сыро. Хочется сыра.
Снег приносится морозами и вновь впитывается небесами.
Бессловесные, беспомощные банкиры
мельтешат вокруг, шевелят губами, смотрят рыбьими глазами.

Кости пропитались холодом. Утром лужи со льдом.
Сломанные ветки теряются в иле, становятся костями земли.
Переходом столбика через нули раскалывается голова, хочется прижаться лбом
и смотреть, как за смоченным стеклом часы года обещают: бом, бом.

Пропадают договоренности прочь, а какие остались, замирают молча.
Запах замороженной прелой травы, исчезнувшей листвы сладко-горьковат.
Ночь торопится слишком быстро, раньше, чем можно бы, топоча.
Сквозь узкую щель на краю облачных палат пробивается багряный закат.

Считается, что кончается год (или наоборот), антропоморфная иллюзия:
просто привычка поставить точку и от нее вести, и приводить в нее колею
(все вокруг ограничивается похожими узами).
Дни до солнцестояния считаются, но это лишь дата, ничего более.

В смутных неоконченных снах размыто
проглядывает утренняя хмарь.
Зеркало пруда разбито.
Ярило пьет вискарь.