Иерусалимская тетрадь

Яффа

Вот Яффа свернулась клубочком у моря,
ей спинку ласкает полуденный бриз
и два флибустьера схлестнулися в споре:
-кому же достанется лакомый приз.
А «приз» – это я, разомлевший от зноя,
слегка ошалевший и жаждой томим,
но так уж ведётся от дедушки Ноя
-здесь каждый приезжий до дырок любим.
И к вашим услугам – любые забавы,
услада для тела и духу еда,
и если вы платите, значит вы правы,
а если вы правы, то значит – всегда!
Сегодня я стану заложником квоты:
лишь только сгустится закат,
я выйду на пляж, где рядами, как шпроты,
шикарные дамы лежат.
И выкатят следом халдеи винища,
коньяк и, конечно, «Перно»,
а завтра, Бог даст, будет день – будет пища,
и будет головка «бо-бо».
...Горбатая Яффа с полоской причала,
где ствол минарета – в закат,
где сорок веков – до обидного мало! –
на ниточке тонкой висят...

Тропой вдоль чаши Кинерета

Тропой вдоль чаши Кинерета, как Он когда-то, налегке,
бредёт и пишет слово «рыба» паломник веткой на песке.
И камни гор, и тропы эти, уже лежали здесь тогда,
когда по ним Христа ступала в пути уставшая нога.
А этот путник мог быть лучшим в толпе Его учеников,
и знать он мог гоненья Рима, и пламя жертвенных костров.
А кровь пролитая людская впиталась в почву этих мест,
и вот уже по красной глине и я тащу свой тяжкий крест.
И пусть венец мне лоб не ранит, и не отмечен я бичом,
иду дорогой длинной этой, под крест подставивши плечо.


Моим израильтянам



Вечерняя Хайфа, полоска прибоя,
на пляже пустынном навесов грибы
и роликобежцы скользят чередою,
и лает собака у самой воды.
А дальше, на мокрых камнях волнореза,
в густеющем мраке почти не видны,
сидят рыбаки в состоянье пареза,
надеясь поймать отраженье Луны.
Бетонные ленты твоих променадов
и столики ночью открытых кафе
твердят на иврите: «Бросать нас не надо»,
а я понимаю, ведь я – «подшофе».
И в завтрашнем «Боинге», мчащем на север,
я буду с тоскою всех вас вспоминать,
но милые сердцу ромашки и клевер
на финики вряд ли смогу променять.



 
Монолог Понтия Пилата
четырнадцатого числа
весеннего месяца Нисан

 
Зной падает в сады Ершалаима,
Перед грозой он тяжек и недвижим.
Что делаю я здесь, вдали от Рима,
В том городе, который ненавижу?
Опять виски сковало жуткой болью,
Что пишут мне? Волненья в Галилее?
Троих казню. А одного – на волю.
Так Я решил, правитель Иудеи!
 
-Ты Сыном Божьим звал себя, преступник?
С Тиберием сравнил себя ты в шутку?
Твой бог один теперь тебе заступник,
А муки на столбе, поверь мне, жутки!
Подписан приговор Синедриона,
Умрёшь за то, что звал себя Мессией.
Какой глупец! В руках центуриона
Навряд ли мне докажешь, что всесилен!
 
Но что со мной? Как душно и тревожно!
И солнце будто в небесах погасло...
Ты прав, Иешуа? И снова невозможный,
Ужасный запах розового масла!
А накануне Пасхи иудейской
Каифа требует Вар-равва на поруки.
Страшней мятежника философ галилейский.
Да будет так! Я умываю руки!
 

Via Dolorosa
 

Солце пьёт мою жизнь, будто овод слепой,
В каплях крови терновый венец,
И висит, словно меч, над моей головой,
Стаей коршунов близкий конец.
Мнится в мареве знойном лепёшка и кров,
Губы лижет распухший язык.
Это что там – толпы обезумевшей рёв,
Или львов ненакормленных рык?
Плачут бельма твои, пожилой иудей,
Грустной цепью шагают слепцы...
Я давно всех простил – и врагов, и друзей,
Даже тех, кто душою скопцы!
Новой верой наполнил пустые мехи,
Сосунка оторвав от сосцов.
Он в кровавых слёзах искупает грехи
Отошедших от Бога отцов.
Что рыдаешь, Мария, как будто навек
Нам придётся проститься с тобой?
Видит Бог, я теперь, как и ты, – человек,
И уже возвращаюсь домой!
Что желаешь ты, женщина из Магдалы?
Как и я, ты сегодня ничья!
Но секут отголоски досужей молвы
Имя доброе хуже бича.
Где же наши друзья, Симеон и Андрей,
И мечом опоясанный Пётр?
Ожидают они, что у райских дверей
Им петух на заре пропоёт?
Эту чашу, что нынче мне подал Отец,
Выпить должен по капле до дна.
Но насмешка солдата – терновый венец –
Станет символом Судного Дня!