В уланском полку я служил кирасиром...

                К.Фролову

В уланском полку я служил кирасиром
И саблей кривою рубил,
С моим императором, доблестным сиром,
Я много врагов погубил.

Бывало, вернёшься с редутов и флешей,
Клинком поработавши всласть,
Намокший, продрогший, усталый, как леший,
И думаешь: – Жизнь удалась!

А что ещё нужно гусару седому
Из старых гвардейских орлов? –
Тоска по боям, ностальгия по дому
Да песни, что пишет Фролов...
  ______________
  * Эти шуточные строчки адресованы моему другу, замечательному поэту,
     автору–исполнителю песен, актёру Константину Фролову (г.Симферополь).
     Фото–иллюстрация – он в мундире французского улана на Бородинском
     поле в 2012 году. Поводом для эпиграммы послужил случай, когда
     девушка–корреспондент в статье о Фролове ничтоже сумняшеся употребила
     фразу: "В Бородинской битве Фролов был кирасиром уланского полка..."

Фрагмент из моей статьи "На поле Бородинском", посвящённой ежегодному военно–историческому празднику:

"...Солнце над полем светило совсем по–летнему, и наша компания (в этот раз родственная) смешалась с громадной толпой гуляющей, пьющей и жующей публики. В полдень людская масса повалила к знакомой уже поляне, где стояли в боевой готовности «русская» и «французская» армии. Зрители разместились на склоне большого холма, как на сочинском пляже: кто сидел, кто лежал, многие стояли, немало было и слонявшихся с потерянным видом между сидящими и лежащими. В общем – всё, как и десять лет назад. Так же выехал Сир на коне и долго ругался охрипшим голосом, угрожая, что сражения не будет, если сейчас же кто–то что–то не сделает… Никто ничего не сделал, а из толпы крикнули, что «ежели Наполеон не прекратит орать, то его снимут с лошади и набьют сопатку». Сражение началось.

Крайняя пушка на левом фланге русской позиции оглушительно бабахнула. Карапуз, рядом со мной увлеченно доедавший мороженое, вздрогнул от неожиданности и шлепнул половинкой эскимо по лысине какого–то важного господина, присевшего с дамой на коврике. Тот разразился нехорошими словами, но они потонули в грохоте орудийной пальбы. Пушки стреляли долго, и всё поле заволокло едким голубоватым дымом. Когда он рассеялся, русская пехотная колонна двинулась в атаку на стоявших невдалеке французов. «Вот они, гордость и слава нашей армии, – орал через усилители комментатор и вопль его резал слух не хуже визжащей бензопилы, – преображенцы, семёновцы, измайловцы… Вот они, орлы… Вот они, соколы…». В гренадерской колонне и впрямь мелькали мундиры разных полков. Солдаты бодро двигались навстречу противнику. Зрительская толпа жаждала штыковой схватки, в ней вдруг проснулось что–то древне–римское, и поляна казалась ареной амфитеатра, сотрясаемого тяжкой поступью гладиаторов. «Сейчас бойцы сойдутся, – надрывался комментатор, – сейчас прольётся чья–то кровь… Сейчас, сейчас…». Но колонна неожиданно остановилась, потопталась на месте и стала стрелять недружными ружейными залпами. Гул разочарования пробежал по толпе. Кто–то свистнул. «Это они от конницы отбиваются, – раздалось в усилителях, – смотрите, на них скачут французские кавалеристы!». Через поле ленивой рысцой трусили несколько гусар с приподнятыми саблями. Подъехав к колонне, ставшей в каре и блестевшей штыками на все четыре стороны, гусары с угрожающим видом помахали клинками, а потом повернули назад. «Атака отбита!» – радостно сообщил комментатор. А я, мысленно пожелав ему заткнуться, сделал попытку пройти поближе к фронту. Это удалось не сразу, но всё же я оказался вблизи «наших» уланов и казаков, ожидавших сигнала к выступлению. Уланы, развалившись в сёдлах, весело общались с девушками из публики. Казаки деловито поедали сосиски, запивая их пепси–колой. Есаул болтал по мобильному телефону. Потом раздалась команда, и славные конники двинулись в пекло сражения.

Пусть не осудят меня за иронию в рассказе о последнем «бородинском» празднике. Увы, в наших массовых мероприятиях – даже самых патриотичных по сути! – всё меньше остаётся искренности, всё больше – помпезности и политической рекламы. Народ превращается в толпу, а толпе нужны зрелища, пиво и закуска. Когда, «сражение» закончилось и зрители разошлись с холма, то был он совершенно белым от мусора – пластиковых бутылок, банок, пакетов, окурков… Так нынешняя публика почтила славу предков.

Правда, было и другое. Запомнился мне мальчишка–барабанщик, лет одиннадцати, наверное. Одетый в старинный мундирчик, шёл он за строем музыкантов, неся большущий барабан, и таким восторгом сверкали его глаза, так радостно он улыбался, что, глядя на него, думалось: «Нет, не всё у нас плохо. Есть ещё будущее. Есть великое прошлое. Есть Бородино».

Полностью эту статью можно прочитать в моём Литературном дневнике:
http://www.stihi.ru/diary/cornett/2015-01-22