Павел Петрович в императорской усыпальнице

Болтать с тобой - что может быть нелепее!
Вот, мерзну тут под мраморной плитой,
подумать только, не одно столетие.
Узнал ли ты мой вензель завитой
на шарфе?
От удара табакеркой
так ноет окровавленный висок.
Еще бы в Павловск выбраться разок,
где небо восхищали фейерверки...
с Лопухиной играли при свечах,
забыв про Виттенбергскую принцессу,
мы в фараон.
Лобзания, промессы.
Я сделал ей признанье сгоряча
в одном из домиков охотничьих.
Крик, Крак.
Ведь мог еще повластвовать, дурак...
Вокруг меня гнездятся херувимы.
Лепной декор, златой иконостас.
Мечтал - хоть здесь цари неуязвимы,
но нас как экспонаты - напоказ.
А было время, экая нелепость,
там, где Романовы воздвигли пантеон,
хотели Петропавловскую крепость
разрушить и построить стадион.
И цокают туристы языками,
дивятся, как уложены рядками
убийцы и их жертвы...
Ведь сомнение
поверь, еще до твоего рождения
как червь глодало - что меня предашь,
кто дичь и заготовлен чей ягдташ.
Ложиться спать надежней с пистолетом.
Мне, Саша, на душе, признаться, гадко.
А помнишь, в Гатчине я тем, давнишним, летом
резную подарил тебе лошадку.
День выдался тягуч и студенист,
в окно влетела верткая синичка,
Кутайсов ловко каждую клубничку
обертывал в саду в дубовый лист,
а челядь ягоды укладывала в ящик...
На Рождество был праздник настоящий.
Январь, мороз, а на столе – клубника.
По-детски было счастье светлолико.
Хотелось чуда, неохватно много,
но только я теперь не верю в Бога.
Так и ему, как видно, неохота
помочь мне с шубой теплой из енота.