Легенда о Рубинах

I. Колдовство

Среди развалин древних, мхом покрытых
Был тайный грот в суровых черных скалах,
От посторонних глаз надежно скрытый
Терновых трав зеленым покрывалом.

Алтарь старинный был в том мрачном гроте,
Как плаха бурый, весь в крови невинных.
Волна ступней от него нисходит.
На стенах меркнут знаки рун старинных.

Свет факелов зеленый с позолотой
Мерцал с угрозой, вспыхивая резко.
Стон, вздох и всхлип, ленивая зевота,
Из темных ниш неслись нечастым всплеском.

Изгнанник гордый здесь царил печально
Среди старинных книг и манускриптов,
Искусства вечные упорно изучая,
Творил волшебные свои молитвы.

Холодный маг с прекрасными очами
Рубины плавил на костре желаний,
Вливал в хрусталь искрящееся пламя,
Разбавленное странными стихами.

Три капли крови, - строго по рецепту!,-
Добавил из прокола у запястья,
На горлышке сургуч схватился цепко,
Легла печать незримая как счастье.

На жерновах времен все станет прахом
Из праха созданное. Дух бессмертен.
Плоть гибнет, отравившаяся страхом,
Не выпивши противоядья веры.

Маг чтил Закон. Но был соблазн надежды
Им пренебречь: как птица из легенды
Восстать из пепла... Знающим, как прежде,
Стопою попирающим календы.

Он знал, одно лишь времени сильнее, -
Цветок волшебно-нежный вечно свежий,
Огонь божественный, рожденный небом,
Миг счастья, что как океан  безбрежен.

Та сила жизни, что зовут Любовью,
Поспорить может даже с роком злобным.
Легко вздохнув, уснувших словно
От смерти пробудить она способна.

Последний час навел порядок строгий.
Тревожно всполыхнув, огни погасли.
На ложе хладном мага тонкий профиль
Остывший был надменен и прекрасен.

Пройдут века, но не коснется тленье
Застывшего с открытыми глазами.
Он, – Знающий, - один от Сотворенья,
Чья плоть хранима колдовства бальзамом.

Нестало звуков, лишь исчезли тени,
Закончив дикий безысходный танец.
Тяжелый мрак как-будто сдвинул стены
И воздух отравил своим дыханьем.

Словес магических ажурные узоры
Покрыли тонким слоем грота тайны,
Надежнее решеток и запоров
От взоров любопытных глаз случайных...

II. Сбежавшая.

- Долг дочери – быть кроткой и покорной,
За кров, за пищу благодарной вечно,
Отец имеет право по закону
Распорядиться ею бессердечно.

За своеволье наказанье тяжко!
Рабыню не спасет единокровье.
Хоть сорок раз будь дочерью, бедняжка.
Свобода женщин – покрывало вдовье.

Меня отец мой, не спросивши, продал
За гурт овец и за кинжал дамасский.
С тех пор одни побои и угрозы
С румяных щечек быстро стерли краски. –

Так говорила мать, смирившись с роком,
Наале, рухнувшей ей в ноги с плачем.
- Для женщин этот мир такой жестокий,
Не многие лишь в нем живут иначе.

А если сердце умереть готово,
Чем узницей в зиндане жить с немилым,
Спасай себя! Сожми покрепче повод
Скачи же в ночь пока в тебе есть силы!


- не плачь, Наала, дочка, будь смелее,
Чем твоя мать. И будь меня счастливей.
Твой верный Бойнак всех коней быстрее.
Не купит мою Наалу князь спесивый!

Луна была добра. Её сиянье
Стелило путь по узким тропам горным
Беглянке юной от свободы пьяной.
Конь птицей пролетел над бездной черной.

Спасенной – Рай. И нет пути обратно.
Над скалами неспешно солнце всходит.
Усталость гонит страх. А жизнь – прекрасна!
Что сердцу нужно больше, чем свобода?!

Там вечный снег сверкал на перевалах,
И реки - словно молоко в кипеньи,
Чьи брызги хрусталем переливались.
О, эти горы – в небеса ступени!

Там грациозных змей чарующ танец,
Он полон негой – сонм движений страстных.
На склонах эдельвейсы расцветают.
Но с темнотой в горах небезопасно.

Жизнь или смерть несет ночная встреча,
Когда птиц песни до утра умолкли?
Есть звери добрые по-человечьи,
И люди есть безжалостней чем волки.

Был день, была свобода. А под вечер
Нашла себе пристанище Наала:
Две башни, как оплавленные свечи,
Надежду дали путнице усталой.

Та что вдали, казалась почти новой, -
Такое свойство лунный свет имеет.
Одна из стен ее срослась с скалою.
Другие три держались стрел прямее.

Давно уж нет тепла в пустом жилище,
Очаг в нем мертв, зола лежала пылью.
Из казана давно не пахло пищей,
Зато тянуло сыростью и гнилью.

Глаза закроет, нос зажмет усталость.
И вот – покой! – бесценная награда!
Огонь зажечь Нала побоялась:
Не избежать тогда чужого взгляда.

Ресниц пушистых сине-черных крылья
Сомкнулись плотно, мягко взор укрывши.
Легендой было что? Что было бытью?
Уже не знает Наала, сном забывшись.

Дыханья легкого во тьме пости не слышно,
В стенах зловещих подле древней тайны.
Там мягок взмах крыла летучей мыши,
Чей силуэт как призрак в ночи тает.

III. Странный сон.

Бывают сны как тени в час закатный.
Чарующие мягкостью отттенков,
Лишь привкус остается неприятный,
Как у ребенка от молочной пенки.

В ту ночь приснился странный сон Наале,
От яви неотличный и манящий
В пространства, что она не узнавала,
Но помнила, что там была неспящей.

Виденья были ясны и подробны,
Был ярким свет, цвета свежи, и звуки...
И запахи... там пахло теплой кровью,
А дикий взор был полон смертной муки.

То кабарга с разбитыми ногами
Лежала тихо, смерти дожидаясь.
Княгиню скал неверный предал камень,
С безумным смехом в пропасть улетая.

Для сердца доброго нет боли тяжелее,
Чем своего бессилья осознанье.
Дрожащую обняв несмело шею,
Наала плачет над несчастной ланью.

Беззвучных слез алмазы разбивались,
Искрящимися вспышками на ранах
И кровь, вскипев, мгновенно запекалась,
И испарялась с запахом отравы.

Хотелось в горечи душистой раствориться,
Расслабиться, забыть про все на свете,
Над миром реять в небе тенью-птицей,
Не знать вопросов, не искать ответов.

Удар коварный! Перья белым снегом
Взметнулись вверх и плавно падать стали
За Наалой вслед, летящей камнем с неба
Навстречу безразличным черным скалам!

Почти прозрачный невесомый призрак
Стремился вниз, где ясность тьмой сменялась,
И пропасть глаз, распахнутых для жизни,
С провалом черным глубиной сравнялась.

Наш мир жесток: убей или будь убитым.
Наала больше не ждала спасенья:
Знать, жизни чаша до конца испита, -
Она была не птицей, только тенью,

Нежданно скрывшей на раскрыой книге
Недобрых заклинаний начертанья,
И, вздрогнув, сжавшейся как в крике,
От взгяда грозно-темного как тайна.

Взор посветлел, и, улыбнувшись словно,
В глубоком мраке спешно растворился.
И в книге той стиралось словом слово,
Пока не стали чистыми страницы.

Их желтизна стекла горчичной жижей,
Впиталась в пол, раскалывая камни,
Лишь по краям осталась кромкой рыжей,
Как в ясном взоре скрытое лукавство.

IV. Страхи ночи.

Как стук копыт и ржание тревожно!
Кто там!? Нашли! Они! Нашли, конечно!
Не может быть! Поверить невозможно!
Там желтые огни во тьме кромешной...

Пылинкой стать! Соринкой незаметной!
В углу укромном, где никто не ступит.
Все зря! Напрасно... На земле нет места
Преступнице. Лишь смерть вину искупит.

Нет! Камни... Нет! Как юная Зарета
Не упадет Наала в пыль убитой!
Еще темно, и долго до рассвета,
Бежать, пока все горы тьмой укрыты!

В селении все девушки покорны,
Любовь для них все демонов опасней,
И как любить, когда им страх позора
Не даст понять цены и силы страсти.

Все помнят и все знают о Зарете...
Веселая, прекрасная как счастье.
Ей все казались странными запреты,
Её любили все, ей все прощали.

Ей старики навстречу улыбались,
Такой невестке в каждом доме рады.
И женихи пред нею гарцевали,
Но лишь смущали девушку их взгляды.

На празднике один был среди многих.
Он лучший был. И он ее заметил.
Их взгляды на виду у судей строгих
Слились на миг, наполнив души светом.

Не скроешь счастья от ревнивых взоров,
Да и скрывать Зарета не умела.
Любовь чиста, в ней нет греха бесспорно!
Глаза ее сияли, сердце пело.

Он был чужак. В соседнем поселенье
Он строил башню с братьями и дедом.
Когда увидел свет в глазах весенних,
И сердце вдруг зажглось ответным светом.

Дед мудростью и опытом старался
Тушить пожар в душе Эрзи, но где там!
Все ярче и сильнее разгорался
Огонь всевластный вопреки запретам.

Однажды он пришел к ней до рассвета.
Она все поняла без удивленья.
Как в сказке мчался конь быстрее ветра,
Как только можно дальше от селенья.

Как долго длился тот побег в смятеньи, -
Не нам судить. Лишь тем двоим известно,
Секунды с вечностью соотношенья,
И верст преображенье  в бесконечность.

Полет был остановлен в одночасье, -
Погоня их нашла на перевале.
И горы наблюдали безучастно
Как  нежности мелодию  прервали.

Он принял пулю в спину, покачнулся, 
Любимую свою прикрыть пытаясь.
Вдруг конь их захрипел, и вот споткнулся,
Еще живой на землю, опускаясь.

Еще вчера они ее любили,
О ней одной еще вчера мечтали.
Своих надежд они ей не простили,
И в ненависти растоптали.

Нет девушки с весенними глазами.
Нет Зары. Ни крупинки  не осталось.
Та женщина с седыми волосами
Лишь озиралась, не сопротивляясь.

На них таких родных еще недавно,
Она смотрела... ...и не узнавала...
...В пыли дороги глухо сквозь рыданье
В безумии Зареты мать смеялась...

В селении их встретили молчаньем,
Ей в одночасье  ставшие  врагами,
Свои...  Короткий вскрик гортанный, -               
И кто-то в нее бросил первый камень...

Из башни прочь! Молчи, ночная птица!
Пусть ночь Наале вновь судьбу решает.
Уйти, чтоб никогда не возвратиться,
Забыть, чтоб вспомнить.. боли  не желая.



Продолжение следует...