Я думала, я в аду...

Я думала: я в аду, полшага до амбразуры,
До стройной твоей цензуры на злую мою звезду.
Я думала: отпадет сама вероятность эта,
Спрессует во мне поэта все то, что меня не убьет.
Я думала, что доживу до осени в этом доме,
И новый, без «но» и «кроме», родится завет в хлеву—
Без крови на рукавах, без рук, на виду омытых…
Не вправе судить забытых, я думала о правах.
Убытки свои сочтя, и выгоды все, и риски:
«Не выйти ли по-английски?» — я думала не шутя.
Я видела корабли, сожженные правым гневом,
И знала, что королевам обещаны короли,
Но свой непарадный фас, без ретуши и багета,
Я — можешь не верить в это! — хранила от жадных глаз.
Я, падая в этот март, юродствовала без грима,      
Последнего в мире Рима достойный герба бастард.
Но было мне слово, и… ответила, как сумела:
На мокром асфальте мелом призналась тебе в любви.
С тех пор у меня звенит то в правом, то в левом ухе,
И духи в моей разрухе усматривают зенит,
И я, потакая им, стараюсь Фортуне верить,
Устав к новолетью мерить корону минувших зим.
Пусть эхо мое седым вдруг сделалось в одночасье,
Споткнувшись о слово «счастье», сглотнув сигаретный дым,
Пусть дыры мои черны, но в них обитают боги…
Садись, отдохни с дороги к моей стороне луны.