Энох Арден отрывок, 21 часть

И вот, однажды так же вдруг негромко зазвучал
Далекий колокольный звон. Увидел он причал
Родного городка. И дрожь прошла по телу, он
Не знал, что происходит с ним. Не явь, а будто сон.
Когда ж безвестный остров всё ж вернул его к себе,
Не обратись он к Господу в отчаянной мольбе
О помощи, ведь Он всегда поможет тем, кто просит
И на краю у пропасти Он никогда не бросит,
Погиб б от одиночества мой Энох, но сберёг
Его Всевышний, сохранив душевный огонёк.

Сменялись так из года в год над головой седой
Героя моего дожди и солнца диск. Домой
Вернуться, по полям родным, священным наконец
Пройтись всё ж он надеялся. Негаданный венец
Настал его страданиям. К брегам корабль пристал,
Нуждавшийся во влаге, каприз ветров познал
И потерял свой курс он. Едва настал рассвет,
Увидел шкипер остров в тумане. Новых бед
Не предвещал он с виду: царила благодать
На нём, ручьи бесшумно с холмов стекали. Знать,
Всё ж безопасен. В лодке причалили к нему
И разбежались в поисках. Тот, кто здесь был «в плену»,
Спустился из ущелья к команде: с бородой,
С нечеловечьим видом, с седою головой,
Одетый очень странно, бормочущий невнятно,
Похож был на безумца мой Энох. Непонятно
Всё, что произносил он. Однако показать
Смог им ручьи на острове. Он начал вспоминать
Язык, чуть не забытый, чем больше им внимал,
И если поначалу никто не понимал
Его речей бессвязных, теперь он понят был.
И с ними в дальний путь их отшельник мой поплыл.
Несвязному рассказу не верили сперва,
Он изумлял и трогал всех всё более, едва
Заговорил свободнее. Одежду, общий кров –
Всё дали безвозмездно. Но был он не готов
Принять их, как дары. Тогда работать стал, не раз
Всех поражал он рвением... (Замедлю свой рассказ.
Читатель, понимаю, устал ты, но поверь,
Всего важней развязка сей повести. Теперь
Представь все испытания героев – то лишь часть
Всей драмы... Наслаждайся! Читай поэму всласть!)

О родине его никто, увы, на корабле не знал
Хотя помочь несчастному всяк искренне желал.
Тосклив был путь, с задержками, ведь плох корабль был...
Мечты его быстрей ветров неслись домой, хоть пыл
Всё время охлаждала грусть. Пока луна с небес
Не засияла ярче. Вдруг, как у младых повес,
Забилось сердце, воздухом английским* обожгло
Всё тело. Датский брег* родной увидел, и тепло
Так стало на душе. В тот день налогом обложить
Решила вся команда себя, ведь заслужить
Мой Энох уваженье, сочувствие их смог.
Таков его страданий достойный был итог.
Вдоль берега поплыли на север, наконец
Пристали в родной гавани. Вот странствий всех венец...

*Действие поэмы происходит в Англии, не в Дании, все герои поэмы – англичане. Используемые в поэме сочетания «Датский берег/брег» указывают на то, что действие поэмы происходит на территории Англии, которая некогда принадлежала датским викингам (VIII-XI века) и называлась Данелаг (практически вся Северо-восточная и Восточная Англия – южный Нортамберленд, Йоркшир, Линкольншир, Эссекс и некоторые другие современные восточные графства).

Once likewise, in the ringing of his ears,
Tho' faintly, merrily—far and far away—
He heard the pealing of his parish bells;
Then, tho' he knew not wherefore, started up
Shuddering, and when the beauteous hateful isle
Return'd upon him, had not his poor heart
Spoken with That, which being everywhere
Lets none, who speaks with Him, seem all alone,
Surely the man had died of solitude.

Thus over Enoch's early-silvering head
The sunny and rainy seasons came and went
Year after year. His hopes to see his own,
And pace the sacred old familiar fields,
Not yet had perish'd, when his lonely doom
Came suddenly to an end. Another ship
(She wanted water) blown by baffling winds,
Like the Good Fortune, from her destined course,
Stay'd by this isle, not knowing where she lay:
For since the mate had seen at early dawn
Across a break on the mist-wreathen isle
The silent water slipping from the hills,
They sent a crew that landing burst away
In search of stream or fount, and fill'd the shores
With clamor. Downward from his mountain gorge
Stept the long-hair'd long-bearded solitary,
Brown, looking hardly human, strangely clad,
Muttering and mumbling, idiotlike it seem'd,
With inarticulate rage, and making signs
They knew not what: and yet he led the way
To where the rivulets of sweet water ran;
And ever as he mingled with the crew,
And heard them talking, his long-bounden tongue
Was loosen'd, till he made them understand;
Whom, when their casks were fill'd they took aboard:
And there the tale he utter'd brokenly,
Scarce credited at first but more and more,
Amazed and melted all who listen'd to it:
And clothes they gave him and free passage home;
But oft he work'd among the rest and shook
His isolation from him. None of these
Came from his county, or could answer him,
If question'd, aught of what he cared to know.
And dull the voyage was with long delays,
The vessel scarce sea-worthy; but evermore
His fancy fled before the lazy wind
Returning, till beneath a clouded moon
He like a lover down thro' all his blood
Drew in the dewy meadowy morning-breath
Of England, blown across her ghostly wall:
And that same morning officers and men
Levied a kindly tax upon themselves,
Pitying the lonely man, and gave him it:
Then moving up the coast they landed him,
Ev'n in that harbor whence he sail'd before.