К Иерусалиму

                Когда глухую ораву
                спросили об имени тайном,
                все взвыло в ответ: «Варавву
                Варавву, Варавву отдай нам!»
      
                «Человечьему сыну» Николай Асеев.



Он шел,
испытанная радостью толпа - шла следом,
многоязычная и пестрая. Под пледом
карих глаз.
Боготворя, сей взгляд, что даже тени не касалась
его. Он обернулся. Солнце опускалось
за горизонт, вобравший охру. За холмами
открылся город окровавленный - дымами
едва не растворившими округу.
Они молчали глядя друг на друга.
Он прошептал: (но еле слышно им)
«судьба» и громче в след – «Иерусалим!».

Порывы ветра доносили запах пряный,
уже отчетливей пылали стены Храма,
вощеные закатом - словно свечи
зажгли в кольце домов и явно вечным
сей храм казался люду исполином,
что возвышался над Иерусалимом.

Вдруг он заговорил: «Иной пожар здесь будет
таков: что камни возопят, как люди,
чужие племена посеют смерть для мщения,
за то, что скрыто время посещения –
того, кто отвергаем будет всеми.
Но срок придёт и даст потомство семя
горчичное - от мала, до велика…»

От силы слов, тень поползла безлико
к подножью башен - к городским воротам –
к стыду хибар – по жилам огородов,
в распаренный ракушник стен, в бойницы,
в глиняные дома, в их рты, глазницы –
как некая волна, которой сил хватило
смещаться с полумраком  Палестины.   

При перекличке зазевала сонно стража,
и ослик (на котором восседал он) важно
пофыркивал - забыв упрямство рода.
Его влекло, в спираль водоворота
людского магнетического счастья,
столь редкое, что может повстречаться
здесь на дороге, темной стороною
сливаясь нынче, как волна с волною.

Он вдруг очнулся, громкое «Иссая!»
взорвала всю округу, прядь косая
упала с лба, на взгляд весомо строгий,
а ослик семенивший по дороге
не чувствовал ни седока, ни жажды…
(и только время, время было важным)
И только время придавало силы
любви, которой даже не просили -
взамен его неловкими шашками,
с ослиной болью преступая камень.

Пустые амфоры, разинув рты, молчали,
вдоль стен, соседствуя, менялы изучали
вновь прибывших – «оШОЛОМлённо» прежде,
чем разродятся кошельки в полах одежды.
Но слух влекло другое, ибо имя
произнесённое его, здесь перед ними,
имело свойство завораживать и в силу
сонм голосов короновал – «Миссия!».

Он шел по городу, по серой глади камня,
задумавшись, чья пыль уже веками
столь перемолота была - что трепетала
водой, которой изначально не хватало
оплаченного холода монеты.
Известно точно: здесь прохлады нету -
торговцам, что снуют под сводом храма.
И город поглощенный - Римом - рано,
впадая в сон, очнулся, чтоб увидеть
того, кого придётся ненавидеть…