Нам каждый год помёрзнуть разрешают...

 
Нам каждый год помёрзнуть разрешают
И хорошенько вдоволь поболеть,
Нам отопление каждый год включают,
Когда готовы все мы околеть.

Конечности от холода синеют,
Сгибаются они с большим трудом,
Подмышки наши больше не потеют,
Носы уже почти покрылись льдом.

И скрюченными пальцами не можем
Ни ложку мы, ни вилку удержать,
Поэтому питаемся, как звери,
Нам пищу ртом приходится хватать.

Напоминаем чем-то мы французов,
Во время отступления из Москвы,
Ведь на себя порой мы надеваем
Не только куртки, шапки и штаны,

Но также то, что в сундуках хранилось
Полвека или, может, целый век;
Но помним мы, что даже в жуткий холод,
Надеждою жить должен человек.

Поэтому спешим мы улыбнуться,
Но мышцы не подвластны больше нам,
И видим мы вокруг одни гримасы;
Гримасы эти снятся по ночам.

Фильм ужасов об этой холодрыге
Легко могли бы в дни такие снять;
Вот на заводе молодой рабочий
Пытается отвёртку удержать;

Но падает отвёртка и, о ужас,
Вонзается рабочему в ногу;
Из раны хлещет кровь, её так много,
Что брызжет она прямо на толпу;

Толпа ж образовалась очень быстро,
Все подбодрить рабочего хотят;
Им холодно, у них трясутся руки,
Шевелятся их губы и… молчат.

А между тем попала кровь на лица
В кровавые их маски превратив,
И над рабочим жуткие гримасы
Склонились, снова ужас породив.

Схватило сердце у бедняги сразу,
Ещё немного, и прощай, Земля!
Но прибежал откуда-то начальник,
Горячий чай рабочему неся…

Увидев чай, частично оклемался,
Ровнее смог рабочий задышать,
А в это время мальчик, пятиклассник,
Уж два часа пытался ручку взять;

Он тужился, краснел и задыхался,
Рукою ручку взять никак не мог,
Открыть не мог тот мальчик и учебник,
И понял, что не выучит урок.


Творились ужасы такие повсеместно,
Но кончились внезапно все они,
Ведь отопление всё же подключили,
И  наступили тёплые деньки.