Марина Маслова. Жизнь ценна лишь добротой

Публикация на сайте "Российский писатель" - http://www.rospisatel.ru/maslova-korkina1.htm

Марина МАСЛОВА к.ф.н., преподаватель Курской православной духовной семинарии (Курск)

«ЖИЗНЬ ЦЕННА ЛИШЬ ДОБРОТОЙ»

Об одном стихотворении Валентины Коркиной

Размышления о стихах курского поэта Валентины Коркиной уместно начать с двух цитат, в которых, на наш взгляд, уже выражена с достаточной отчетливостью та мысль, которая побудила и нас к соответствующим суждениям и дала название этой статье.

Е. И. Носов, оценивая поэзию Валентины Коркиной, говорил о том, что «в каждом ее стихотворении теплится и тихо, ненавязчиво присутствует чуткая и отзывчивая доброта. А еще – чистота чувств и застенчивая нежность»1 .

«Ее лирика одновременно требовательна и милосердна, наполнена тонким со-пониманием и прощением; она соткана из, казалось бы, привычного арсенала переживаний, слов, ощущений, но в то же время как глубоко и свежо звучит у нее это «привычное»…»2 , – пишет С.Малютин.

Стихотворение, о котором пойдет речь, подтверждает и давние слова Евгения Носова, и мнение сегодняшних читателей Валентины Коркиной.

 

Лирическая зарисовка на историческую тему с подчеркнуто диалогичным заглавием – «Прости Владимира, Рогнеда!» 3 – свидетельствует сразу обо всех упомянутых выше качествах поэтического инструментария Валентины Коркиной: о чуткости к своим героям и отзывчивой доброте; о требовательности к себе и, соответственно, к избираемым в качестве лирических персонажей историческим личностям; об одновременном милосердии и сострадании к ним из-за неразрешимости житейских коллизий и, наконец, о наличии главной «движущей силы» любви – всеобъемлющего прощения, проникающего, по мысли поэта, и в нашу сегодняшнюю жизнь даже через толщу веков…

Осознавая необходимость такого прощения для всякого человека, поэт призывает к нему и своих героев, в качестве каковых оказываются две крупнейшие исторические фигуры, стоявшие у истоков русской династической линии Рюриковичей – князь Владимир Святославич и княгиня Рогнеда Рогволодовна.

Напомним текст этого стихотворения.

Прости Владимира, Рогнеда,
За нрав жестокий и крутой!
Ведь князь пока еще не ведал,
Что жизнь ценна лишь добротой,
И взял тебя, невесту брата,
Женой-наложницей в полон…
Да, ты умна, знатна, богата,
Но рвется в Киев князь, на трон!
Ему, язычнику, неведом
Ни страх, ни стыд… Одна лишь страсть
Его зовет, ведет к победам:
Скорей отнять у брата власть!

Убив злодейски Ярополка,
Он все ж добьется своего…
Тебе, Рогнеда, еще долго
Придется ласки ждать его.
Еще томишься ты в гареме
Среди других наложниц…
Но…
Фатально близится то время,
В котором князю суждено
В своем духовном ослепленьи
Прозреть, Крещение принять,
И кровью жертвоприношений
Уже страну не осквернять…
Его раскаянье глубоко.
Переменился нрав его.
Теперь он ждет познанья Бога
И для народа своего.

И вот – сказать, что ты свободна,
Владимир шлет к тебе гонца…
И ты, от мук почти бесплотна,
Не отворачивай лица!
Прости Владимира, Рогнеда!
Прости его, прости, прости!

…Простила ли? Узнать бы это:
В ту жизнь корнями прорасти.
Твое прощенье много значит
В тысячелетнем далеке!

…Мне снится сон:
Рогнеда плачет…
Иконы…
Свет…
Свеча в руке…

В одной из публикаций автор дает такое примечание к тексту стихотворения: «Владимир – Креститель Руси…, впоследствии – Святой равноапостольный князь Владимир, бывший до своего крещения ярым безнравственным язычником. Рогнеда – дочь полоцкого конунга Рогволода, невеста брата Владимира – Ярополка, княжившего в Киеве за несколько лет до Крещения Руси. После освобождения из гарема князя Владимира природная княжна постриглась и кончила свои дни смиренной монашкой в одной из обителей»4 .

Эти скупые сведения в самых общих чертах изображают суть трагического конфликта. Стихотворение рисует и некоторые подробности: «жестокий нрав» Владимира, «злодейское убийство» Ярополка, ум и богатство Рогнеды. За строкой остается невероятная гордость княжны и оскорбленное мужское самолюбие князя. Да ещё, пожалуй, одна деталь: «невестой» Ярополка Рогнеду можно назвать с большой долей условности, ибо он тоже был женат, и княжна могла претендовать только на роль всё той же наложницы. Впрочем, по языческим устоям у князя могли быть несколько «законных» жен. Если это иметь в виду, то «жестокость» князя Владимира несколько уравновешивается строптивостью самой «невесты».

Для читателя старшего поколения эти исторические нюансы очевидны, а потому стихотворение отчетливо воспринимается в контексте лирического замысла поэта, а не в перспективе фактической достоверности, на которую автор, конечно же, и не претендовал. В этом признается и сама Валентина Коркина. В ответ на комментарий читательницы, свидетельствующий о довольно смутном представлении её о тех давних событиях (Ярополк назван «Святополком», видимо, потому, что последнее имя – Святополка Окаянного – у всех на слуху), поэт пишет: «…Это всего лишь стихотворение, в котором использованы и исторические факты, и эмоции автора…»5 А читательница благодарит за то, что получила «отличный экскурс в прошлое»6 . Это и выдает в ней юный возраст и недостаточное знание истории.

Стихотворение не должно быть «экскурсом в прошлое». Для этого существует история как научная дисциплина, которую надо изучать. А стихи служат «экскурсом» в душевный мир автора и в наш собственный внутренний мир, который и подсказывает нам то или иное понимание лирической ситуации.

Стихотворение Валентины Коркиной – не историческая поэма, и даже не лирико-философский этюд, это чистой воды лирическая зарисовка, в которой «эмоции автора» действительно преобладают над фактами. И это именно достоинство поэзии, а не промах автора. Мы отчетливо слышим здесь это искреннее звучание душевных струн, обнаруживающих себя в троекратном авторском возгласе: «Прости его, прости, прости!».

О фактах, к сожалению, не совпадающих с сердечным желанием поэта, свидетельствуют другие жанры литературы. Не надо искать «факты» в лирических стихах. Тем более что в данном случае поэт уже в заглавие текста заложил эту фактическую неопределённость: простила или не простила? Если простила, и это доподлинно известно истории, то зачем просить: «прости!» Значит, поэту известен некий факт, который идёт вразрез с его сердечной верой, и он ищет пути «примирения» с историей, хотя бы и на уровне сна, заменяющего здесь некую духовную реальность:

…Мне снится сон:
Рогнеда плачет…
Иконы…
Свет…
Свеча в руке…

«Ага, значит, простила!» – обрадован не искушенный в истории читатель. Однако автор более сдержанно толкует собственную художественную ситуацию: «…слово «свет», присутствующее в конце стихотворения, у меня не случайное. Несмотря на мое незнание (простила? не простила?), свет из глубины веков (авторское видение) позволяет надеяться, что она все-таки простила князя…»7

Так «знаем» мы или только «можем надеяться»? Ответить непросто.

«Ни одной женской судьбе не посвятили древнерусские летописцы столько сочувственных страниц, как полоцкой княжне – красавице Рогнеде (ок. 960 – 1000). Знатное происхождение, могущественное положение и богатства отца, яркая внешность, неистребимое жизнелюбие и страстность великолепной Рогнеды – все, казалось, сулило ей любовь, преклонение, обожание, счастье. Но эти упования рухнули в одночасье. …Рогнеда стала жертвой непримиримого политического столкновения и мужского соперничества двух родных братьев – Ярополка и Владимира Святославичей»8 .

Да, ты умна, знатна, богата,
Но рвется в Киев князь, на трон!
………………………
Убив злодейски Ярополка,
Он все ж добьется своего…
Тебе, Рогнеда, еще долго
Придется ласки ждать его.

 Н.М.Карамзин в своей «Истории государства Российского», рассказывая о «горестях Гориславы» (так прозвали Рогнеду сердобольные потомки), приводит «любопытный и трогательный случай»:

«Рогнеда, названная по ее горестям Гориславою, простила супругу убийство отца и братьев, но не могла простить измены в любви: ибо великий князь уже предпочитал ей других жен и выслал несчастную из дворца своего… Напомнив жестокому смерть ближних своих и проливая слезы, отчаянная Рогнеда жаловалась, что он уже давно не любит ни ее, ни бедного младенца Изяслава…»9

Разумеется, ничего подобного этой «трогательной» интонации мы в летописях не найдем. А вот в народных легендах, в фольклоре «сухие» свидетельства летописцев интерпретированы весьма чувствительно и поэтично. Это заметил и Г.В. Вернадский, который в своей «Истории России» пишет:

«Воинственное возрождение язычества при Владимире было, очевидно, реакцией языческой партии  против восхождения духа христианства в Киеве (где княжил Ярополк. – М.М.). …Верный духу своего отца, Владимир отправил своему брату послание об объявлении войны. Первым ходом Владимира стал захват Полоцка, важного пункта на пути из Новгорода в Смоленск, управляемого варяжским князем Рогволодом. Владимир попросил руки его дочери Рогнеды. Этот эпизод послужил материалом для эпической поэмы, из которой летописец, должно быть, почерпнул свою информацию. «Рогволод спросил у своей дочери, хочет ли она замуж за Владимира. Я не буду – ответила она, – снимать сапоги с сына рабыни, и вместо него желаю Ярополка». Снятие сапогов с мужа было одним из символических актов, совершаемых невестой в ходе древнерусской брачной церемонии. Разозленный отказом Рогнеды, Владимир привел к Полоцку сильную армию, состоявшую из варягов, словенов, чуди и кривичей; он атаковал город, убил Рогволода и двух его сыновей и женился на ней силой. Затем он двинулся на юг против Ярополка» 10.

Как видим, князь Владимир не «страшную месть» (воспользуемся выражением Н.В.Гоголя) творил в данном случае, а совершал стратегические военные действия, за что Вернадский и называет его «проницательным политиком». А вот Н.М.Карамзин как раз и называет эти события «ужасной местью» Владимира11 .

Там, где возникает налет сентиментализма, происходит и смещение акцентов, факты обрастают незначительными для истории, но «чувствительными» для человека подробностями. Например, у С.М.Соловьева при пересказе народной «эпической поэмы» из летописи Нестора появляется такая деталь: «В то самое время как уже хотели вести Рогнеду к Ярополку, пришел Владимир…» 12

Какое сердце не дрогнет и не обольется кровью от сочувствия бедной невольнице?!

При этом забывается такая немаловажная деталь, что невольница эта сама стала причиной гнева князя Владимира. Эта гордячка-язычница унизила достоинство князя не просто отказом женщины, она самолюбиво подчеркнула свое княжеское происхождение, напоминая русскому князю о сомнительности его родословной. (К слову сказать, сегодня эта история с домоправительницей княгини Ольги Малушей, матерью Владимира, сама стала сомнительной, ибо историки обнаружили факты, свидетельствующие о том, что Малуша не была рабыней изначально, а добровольно, по исключительной преданности Ольге, приняла на себя служение ключницы, т.е. ответственной за материальное благополучие своей госпожи).

Нельзя не заметить и противоречий народной легенды. В летописи сказано, что Рогнеда стремилась стать женой Ярополка. А в легенде после насильственной женитьбы Владимира она уже любит его, своего насильника. При этом еще и упрекает самого князя, что он «разлюбил» ее. Выходит, все по пословице? – «стерпится-слюбится».

Странно звучит и заявление Карамзина о том, что Рогнеда «не могла простить измены в любви». Будучи язычницей, одобряющей многоженство (вспомним, что она хотела быть женой женатого Ярополка), она была настолько самонадеянна, что воображала себя способной затмить всех своих соперниц – законных жен. И вот у ее законного мужа, князя Владимира, появляются новые законные жены, по праву языческого многоженства, – и что же? Почему вдруг возникает эта тема «любви», «измены» или еще чего-то там такого?..

Ненасытная жажда собственничества самой Рогнеды? Или переосмысление проблемы целомудренными потомками-христианами?

Как бы то ни было, повествование Н.М.Карамзина,  выстроенное на зыбкой фольклорной почве, звучит не вполне убедительно. А вот для поэтического произведения эти фольклорные мотивы очень даже важны и вполне в нём уместны.

 И потому в стихотворении курской поэтессы, где неопределенность и недоказуемость достоверности отдельных исторических событий как раз и составляет основу лирического повествования, доминируют не факты истории, а «эмоции автора», его художественное видение известных, но не вполне отчетливых в своём глубинном смысле, событий.

На первый взгляд может показаться, что, описывая злодеяния князя Владимира до его крещения, поэт прибегает к лексике, вступающей в семантическое противоречие с основным содержанием текста:

Фатально близится то время,
В котором князю суждено
В своем духовном ослепленьи
Прозреть, Крещение принять
И кровью жертвоприношений
Уже страну не осквернять…

Кажется, в данном контексте не вполне удачно употреблено наречие «фатально». Если предположить, что содержание стихотворения ориентировано на религиозное восприятие, то неизбежно возникнет диссонанс между формой и содержанием: значение фатальности событий неприложимо к православному мировоззрению, которое избирает князь в качестве новой системы ценностей для себя и своей страны. Да, принимающий  православное крещение Владимир не может иметь в своем мысленном арсенале идею фатализма.  Его сознанию приличествует скорее идея Промысла Божия о человеке, а не какой-то слепой предопределённости.

Значит, идея фатального развертывания событий принадлежит самому повествователю? Если бы мы имели дело с документальным источником религиозного характера, тогда, может быть, и уместны были бы наши претензии. А вот в контексте лирического произведения автор уже не «повествователь», конечно же, а свободный художник, который вправе видеть картину именно так, а не иначе. Предъявлять к художественному контексту требования терминологической точности, скорее всего, неуместно.

Поэтому время крещения князя «фатально близится», однако принять это крещение князю всё-таки «суждено». И тут уже выход к понятию Божиего замысла о человеке очевиден. Понятие «суда», «судьбы» у читателя православного мировидения неотделимо от Бога: «Возлюби душа моя возжелати судьбы Твоя на всякое время»; «Помянух судьбы Твоя от века, Господи, и утешихся»; «Полунощи востах исповедатися Тебе о судьбах правды Твоея» (Пс.118, стихи 20, 52, 62).

Так что лексический строй стихотворения задает такое звучание, где отсутствует жесткая назидательность, религиозная риторичность, а изображение духовного (не исторического) события преображения души человека происходит в границах авторских субъективно-эмоциональных переживаний.  Поэтому далее в тексте звучит вопрос увлеченного своей мыслью автора по поводу отношения Рогнеды к Владимиру:

…Простила ли? Узнать бы это:
В ту жизнь корнями прорасти.

Валентина Коркина делает к стихотворению примечание о том, что Рогнеда приняла монашество. Эта историческая справка важна в данном случае как подсказка к пониманию замысла, идеи.

Итак, Рогнеда – «смиренная монашка», по слову автора. Для ответа на вопрос «простила ли?» этого одного определения – «монашка» – уже, казалось бы, достаточно.  А если эта монашка еще и «смиренная», то ответ очевиден.

Но очевиден только в том случае, если мы принимаем как аксиому христианский смысл исторического события: принятие крещения и монашеский постриг – это уже прощение всех, это абсолютный отказ от самого себя, не говоря уже о каких-то там внешних обидах. Если мы сомневаемся в прощении Рогнеды, мы отводим ей не самую лучшую роль в истории, отрицая искренность ее веры. А между тем автор пишет о ней:

Твое прощенье много значит
В тысячелетнем далеке…

И это очень верно, поскольку Рогнеда в некотором смысле «прабабушка» русских царей. Мать Ярослава Мудрого, Рогнеда стала родоначальницей полоцкой династии Рюриковичей. Фактическим родоначальником династии является её сын, князь Изяслав Владимирович (ум. 1001) – сын Владимира Святославича, Крестителя Руси. По причине полоцкого происхождения матери Изяслав Владимирович получил в удел именно Полоцкое княжество (сегодня это территория Центральной и Северной Беларуси). Внуки Изяслава, чьи владения ограничивались той же территорией, всегда подчеркивали свою связь по материнской линии с Рогволодом (? – 978 г.), первым князем Полоцкой земли 13. Поскольку он был убит Владимиром, а Рогнеда, взятая Владимиром в жены, не простила мужу этого убийства и всячески пыталась отомстить за него 14, в памяти потомков остался героический облик предка по материнской линии, затмивший славу отца. Во всяком случае, с сыновьями Ярослава Мудрого «Рогволодовичи» воевали. А ведь матерью Ярослава Владимировича была все та же Рогнеда.

«Она покинула князя… лишь после того, как Владимир принял крещение и взял в жены византийскую царевну Анну, сочетавшись с ней христианским браком (это произошло в 989 году). Сохранением жизни и мужниным прощением Рогнеда была всецело обязана своему малолетнему сыну. Подняв по указке матери руку на своего отца и обнажив против того меч (хотя бы даже лишь прикоснувшись к нему), Изяслав принял на себя преступление матери, даже усугубил его – но тем самым спас Рогнеду от княжеского гнева. Наказание Владимира и «приговор» бояр были обращены уже прямо к нему – Владимир осудил своего сына, «выделил» его, то есть изгнал из своего рода, предоставил ему особый удел – наследство его деда по матери Рогволода. Отныне потомки Изяслава – «Рогволожьи внуки», по выражению летописца, – не будут признаваться наследниками Владимира, потеряют права на Киев и «Русскую землю», довольствуясь своим Полоцком»15 .

Но если не простившая князя «монашка» оказывается «черной головешкой» (именно так обычно именуют сами монахи носителей черного монашеского одеяния без внутренней веры), то стоило ли вообще заводить о ней разговор, особенно в контексте христианского прощения?..

Так что не только многозначительная концовка стихотворения подсказывает нам ответ, но сама логика событий, их внутренний духовный смысл. Если Рогнеда приняла монашество, она не могла не простить…

Данное автором заглавие – «Прости Владимира, Рогнеда!» – означает, что поэту нужно было ещё раз мысленно пройти этот сложный путь его героев от язычества к христианству, чтобы не только согласиться с фактом прощения, но уяснить себе (и показать нам) его внутреннюю логику:

… Мне снится сон:
Рогнеда плачет…
Иконы…
Свет…
Свеча в руке…

От неуверенной просьбы о прощении, обращенной автором к своей героине уже в самом начале, в заглавии текста, к очевидности духовного факта, явленного в образах – «иконы, свет, свеча в руке», – мы проходим с поэтом путь уверения себя в том, что не может быть ничем доказано, во что можно только верить.

Уместен вопрос: не слишком ли общие образы взяты автором? разве монахиню можно представить в какой-то другой обстановке? Монастырь, монахи – это всегда иконы, свет, свеча в руке… Если эта символика в стихотворении призвана подчеркнуть напряженность молитвы, то не получается ли и здесь общее место? Минута просветления (прощения) может настигнуть монаха и на скотном дворе, и на грядках с капустой. Монашество – это и есть непрестанная молитва, и не только в храме, но и во время всякого послушания…

Так что же – художественный образ не вполне удался?

Но в том-то и дело, что художественные ассоциативные связи работают наиболее убедительно как раз в отношении определяющих признаков предмета речи: если мы говорим о монахине, то представлять мы будем не грядки с капустой и не скотный двор, а именно монастырский храм, иконы, свечи.

Решающим мотивом здесь является плач Рогнеды. Покаяние – это всегда плач о грехах. И если она плачет, значит, простила. Потому что плач её – со свечой в руках. Это просветлённый плач, не горестный. Ибо свеча – это уже молитва. Это – душа, горящая любовью…

И нам кажется, что это не только душа Рогнеды теплится и светится прощением «в тысячелетнем далеке». Это пылает возжженной свечой и душа поэта, неотделимая от плоти его стихов…

«Поэзия души… Разве не принимает она самое активное участие и в политической жизни?» – вопрошает в предисловии к книге стихов Валентины Коркиной и другой курский поэт Юрий Асмолов. – «Настоящие талантливые стихи на чистом русском языке мне видятся более патриотичными, чем бездарные зарифмованные манифесты и прокламации»16 . Рассмотренное нами стихотворение «Прости Владимира, Рогнеда!» как раз и подтверждает эту мысль. Оно не только заставляет нас ещё раз оглянуться на свою историю, но в большей мере подсказывает нам пути осмысления и приятия тех сложнейших нравственных коллизий, которыми насыщена эта история не как политическое действо, а как живая жизнь её главных действующих лиц, наших соотечественников.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Цит. по: Малютин С. Валентина Коркина // «Курская правда». 5 февраля 2015 г.

2 Малютин С. Валентина Коркина // «Курская правда». 5 февраля 2015 г.

3 Коркина В.М. Стихотворения. Лирика.   Курск,  «Славянка»,  2012. С. 118-119.

4 http://www.stihi.ru/2009/02/08/2649

5 Там же.

6 Там же.

7 http://www.stihi.ru/comments.html?2009/02/08/2649

8 Ганичева М. Самые знаменитые красавицы России. М., 2001. http://www.nearyou.ru/mif/rogneda.html

9 Карамзин Н.М. История государства Российского. Т.1-4. Калуга, 1993. С.103.

10 Вернадский Г.В. Киевская Русь. Тверь, 1996. С.66.

11 Карамзин Н.М. История государства Российского. Т.1-4. Калуга, 1993. С.99.

12 Соловьёв С.М. Чтения и рассказы по истории России. М., 1990. С.42.

13 См.: Коган В.М., Домбровский-Шалагин В.И. Князь Рюрик и его потомки: Историко-генеалогический свод. СПб.. 2004.

14 См.: Карпов А.Ю. Ярослав Мудрый. М., 2005. С. 13.

15 Карпов А.Ю. Ярослав Мудрый. С.13–14.

16 Асмолов Ю. «Живу, каждый миг обнимая!» (о поэзии Валентины Коркиной) // Коркина В.М. Стихотворения. Лирика.  Курск, «Славянка», 2012.  С. 11.