Крик тела - окончательный вариант

Место, где бродят тела в поисках каждое своего опустошителя.
                    Сэмюэль Беккет. «Опустошитель»

В своей простейшей форме он был триедин. Только подумайте. Триединый человек!
               Сэмюэль Беккет. «Мечты о женщинах, красивых и так себе»


крик тела

тело изнашивается, тело кричит, слышишь крик изношенного тела, крик, который нельзя передать словами, тело в застенке времени, на вешалке времени, поношенное, подлатанное, кричащее в темноте, прикованное к самому себе, ощупывающее самого себя, пугающееся самого себя, напрасно кричащее, напрасно изнашивающееся, заваленное обломками дней и годов, погребенное в руинах месяцев и недель, мосты и дороги, по которым он прошло, горы и крыши, на которые оно взбиралось, погребены вместе с ним, все погребено, кроме крика, который летит свободно, свобода – это крик тела.


никаких перемирий

колючая проволока, затопленные траншеи, остатки блиндажа, это война, загляни в себя и увидишь поля сражений, война на всей территории, повсюду фронт, никакого тыла, война без правил, здесь не заключают перемирий, парламентеров расстреливают, раненых оставляют на поле боя, некому писать письма, некому их получать, как это началось, уже не вспомнить, и не у кого спросить, дезертировать невозможно, тот, кто переходит на сторону противника, оказывается у самого себя.


прислушиваясь

прислушиваясь в тишине к самому себе, разберешь звуки оползня, лавы, ломающихся и горящих деревьев, вой бегущих зверей, крики птиц, услышишь то, чего обычно не слышишь, и удивишься, как много происходит там, где можно побывать только слухом. 


луна над лесом

когда они вышли за город, на лесом уже взошла луна, взошла она и над городом, луна взошла над всем окрестным миром, и ей не было никакого дела до тех двоих, о чем-то тихо беседовавших, удалявшихся от города, торопившихся окунуться в ночь.


двое

откуда они появились, эти двое, куда они держат путь, говорят ли они между собой или молчат, кажется, что они пришли ниоткуда и движутся в никуда, ощущение темного истока, темноты, из которой они вышли, и другой темноты, в которую они уйдут, есть ли у них облик, чем они отличаются друг от друга, может быть, один хромает, а у другого усохшая рука, хромой и сухорукий, один с тонким, другой с широким носом, вот все, что о них известно, немного, но, возможно, в дальнейшем их облик станет более определенным; и станет различимой их речь, понятным их разговор.


шары

тело, заманчиво круглящееся, призывно холмящееся, соблазнительно выгибающееся, привлекательно бугрящееся, похожее на гроздь воздушных шаров, поднимающихся к облакам, на пузыри, поднимающиеся со дна гниющего водоема, на гроздь пузырей, шевелящую длинные тонкие листья водных растений, растворяющуюся в воздухе, родная стихия, воздух возвращается к воздуху, дыхание к ветру, душа к душе.


за неимением лучшего

отсутствует что-то важное, и по месту, для него приготовленному, не догадаешься, что это будет, нельзя догадаться, чем это было, важное, как вода или воздух, как голос, что теперь, ускользнув в прошедшее, выдает себя лишь отсутствием, пустотой, которую бережешь, хранишь, за неимением лучшего.


потерян

обернувшись, никого не увидишь. ты потерялся, отстал. трудно будет тебя разыскать. а если удастся, кто поручится, что найденный – это ты сам? если будешь искать непрерывно и долго, может быть, нападешь на следы, услышишь невнятную речь, увидишь, но не узнаешь. ты потерян для всех и для самого себя.


сомнительный исход

два водителя выезжают на автостраду, два пилота взлетают один за другим, два капитана покидают гавань, будет ли благополучным их путешествие? доберутся ли они до цели? и если доберутся, то не покажется ли им, что они напрасно проделали этот путь?


ночлег у обрыва

обрыв тут, рядом, и ты переворачиваешься с боку на бок, не просыпаясь, не понимая, откуда это беспокойство, что заставляет тебя переворачиваться, а это обрыв, куда ты можешь свалиться, рухнуть, если повернешься в одну сторону раз и еще раз, случай тебя удерживает, только случай, для заночевавшего на краю случай – единственный помощник, и какая удача, что он все еще на твоей стороне.


немного радости

немного радости не помешало бы, немного тихого веселья, чего-то светлого, для разнообразия, чего-то легкого, как воробьиное крыло, и что же это, если б знать, возможно, полчаса на террасе, открытое кафе, отсюда видны все башни и высотки, немного льдистой радости, тихого веселья, летчик, удобно устроившись в кабине самолета, делит небо, но призрачна граница, и ветер стих.


тишина

позовешь его и будешь вслушиваться, никакого отзыва, никакого эха, это и есть ответ, который ты предчувствовал, надеясь, что предчувствие не сбудется, но оно сбылось, и теперь ты в тишине, сделавшейся еще более молчаливой, после того, как ты позвал.


одинокая скамейка

одинокая скамейка в одинокой аллее, скамейки стоят по всей аллее, но это не убавляет им одиночества, одинокие скамейки для одиноких людей, хотя на каждой может поместиться человек семь, если усядутся плотно, прижавшись бедрами и локтями, так, чтобы слышать дыхание друг друга, чтобы осенние листья перелетали с одного колена на другое, с одного плеча на другое, и так, чтобы молчание было понятнее слов.


агорафобия

что ты знаешь о боязни открытых пространств, страхе перед степью, лугом, полем, городской площадью, улицей, переулком, страхом перед небом, страхом, загоняющим в нору, погреб, подвал, квартиру, что ты знаешь об этом, ты, ненавидящий стены, крыши, изгороди, границы, межи, любитель раздолья, просторов, погонщик горизонтов, покоритель вершин?


городские мальчишки

они были городскими мальчишками, привыкшими к огромным зданиям, улицам, площадям, машинам, автобусам и трамваям, фонарям, рекламе, спортивным залам, кинотеатрам, дансингам, клубам, казино, воровским притонам, тайным встречам торговцев наркотиками, оружием, торговцев сексуальными рабами, человеческими органами, планеркам и деловым встречам, заседаниям в парламенте и суде, работе с 9 до 18, курсам профессиональной переподготовки, пособию по безработице, выборам, демонстрациям, мирным протестам, террористическим актам, захвату заложников, расстрелам прохожих, самоубийствам, проповедям, рождественским базарам, новогодним елкам, марафонским забегам, конкурсам красоты, полетам в космос, экологическим катастрофам, стихийным бедствиям, банкротствам, скачкам цен, обвалу и росту рынков, компьютерным новинкам, эпидемиям, военным конфликтам, мирным инициативам, спаду рождаемости, феминизации, либерализации, закручиванию гаек, возрождению мифов, закату мандаринов, восходам луны, сумеркам Просвещения, все это не вызывало у них интереса, и только за городом, на природе, в них просыпалось любопытство, свойственное детскому возрасту, и они удовлетворяли его как могли.


помехи

больше всего ему досаждал шум, большой шум, маленький шум, все шумы, далекие и близкие, все голоса, громкие и тихие, все скрипы, все гудки, все стуки, все визги, он завидовал глухому композитору, но завидовал и слепому поэту, потому что отсиживаться дома он не мог, нужно было выходить, хотя бы изредка, и ему досаждало все, что он видел, уличные кошки, уличные птицы, уличные мальчишки, уличные девчонки, все прохожие, какие встречались на улице, и те, которых он видел издалека, все средства общественного и личного транспорта, все велосипеды, ролики и скейтборды, все рекламные тумбы и щиты, и там, куда он заходил, выйдя из дома, ему досаждало все, включая и то, за чем он туда зашел и с чем он оттуда вышел, чтобы проделать обратный путь, вернуться в квартиру, где его поджидали шумы, большие и малые, долгие и короткие, знакомые и незнакомые, но все одинаково непривычные, потому что привыкнуть к тому, что ему досаждало, он не мог, как ни пытался, а попыток этих было много, не сосчитать.


редукция

свести все к телу, замечательная идея, тело движется, тело кричит, тело поет, молчит, поднявшись на самую высокую гору, не увидишь ничего, кроме тела, горизонт, полагая мнимую границу, скрывает за собой другие тела, весь мир окрашен в телесный цвет, тело к телу, мир – это груда тел, и они общаются друг с другом посредством соприкосновения, толчка, удара.


галька

избегая всего большого, приноравливаясь к мелкому, будто идешь по гальке на речном берегу, трудно устоять, но тебе это удается, ты выказываешь ловкость, удивительную для тебя самого, кто бы мог подумать, положение уже не кажется странным, и крики чаек все более походят на ястребиный крик.


удар кулака

это нельзя даже назвать импровизацией, гармонии сменяются в случайном порядке, а потом их сменяют диссонансы, секунды сталкиваются с минутами, минуты с метрами, герцы с ваттами, джоули с граммами, и все заканчивается ударом кулака по клавиатуре, в районе большой октавы, после чего наступает тишина, она так прекрасна, что я не понимаю, почему я так долго к ней шел и зачем я ее нарушил.


что-то утешительное

если тебе станет от этого легче, можешь представить себе пшеничное поле или зеленеющий луг, поле колосится, луг зеленеет, поле колышется, луг зеленеет, по дорожке между колосьями едет велосипедист, если тебя это утешит, но почему это должно тебя утешать, так или иначе, едет велосипедист, поле колосится, луг зеленеет, как славно за городом, на природе, природа осталась только за городом, в город ей вход воспрещен, также и въезд, прилет и посадка не воспрещены, но она этим правом не пользуется, если тебя это утешит, если что-то тебя может утешить, должно же быть что-то такое, вроде этого, утешительное, как зеленый луг и колосящееся поле, по которому едет велосипедист.


исполнение желания

тела, бывает, не хватает, вернее, бывает, не хватает тела, невоплощенный дух, неприкаянная душа, страдающие от своей невоплощенности, неприкаянности, а потом вдруг тела оказывается много, слишком много, и дух уплощается, и душа кается, зачем так сильно желала тела, но уже поздно, желание исполнилось, вот оно тело, приют духа, причал души.


обманувшийся колобок

из ничего скатываешься во что-то, и поначалу это радует, что-то лучше, чем ничего, ничего нет ужаснее ничего, самое худшее что-то лучше самого лучшего ничего, но вскоре понимаешь, что ошибся: что-то, самое лучшее, хуже самого худшего ничего, из которого ты скатился, в доверии к чему-то, в наивном желании чего-то, чего ты еще не знал, из ничего, вернуться к которому невозможно, остаются только воспоминания и сожаления, до чего ты докатился, лучше бы оставался там, где был.


конь без осанки

плевать против ветра, когда он гладит тебя по шерсти, и совершать множество других запрещенных действий, как то: пенять на зеркало, садиться в чужие сани, верить ушам, выносить сор, говорить с косым о кривом и так далее, – от этого меня так и не отучили в школе жизни, я был последним из отстающих, замыкающим арьергарда, отрезанным ломтем, отвалившимся пятым колесом, конем без осанки, приходом без попа, но кто назовет меня бездельником, в того я первый швырну камень, и покрупнее, – я ли не старался выбиться в успевающие, я ли не хотел добиться от учителя похвалы…


где же еще

только тело способно кричать, если слышишь крик, значит, где-то недалеко – тело, верный знак, но тишина еще ни о чем не свидетельствует, тело все равно может оказаться поблизости, и, скорее всего, там оно и окажется, вблизи, где же еще ему быть, телу, истощенному криком.


подглядывающий

тела в холодных зеркально-металлических, пластиковых интерьерах, по одиночке и вместе, читающие, спящие, целующиеся, совокупляющиеся, отражающиеся в зеркалах, подсматривающие друг за другом, избивающие, истязающие друг друга, холод, железо, стекло, пластик, стружки, пропитанные карбамидной смолой, модифицированные меламиномом, страсть, боль, смерть, в полной тишине, будто у них вырвали легкие, им нечем кричать, а кто-то подсматривает с той стороны, прячась за зеркалом-шпионом, кто-то смотрит на то, что происходит в этих холодных пластиковых, стеклянно- металлических интерьерах, размышляет, делает заключения.


что-то неуловимое

но остается еще что-то помимо этого, что-то неуловимое, то ли довесок, то ли остаток, что-то важное, без чего остальное лишается смысла, значения, делается бесполезным, еще бесполезнее, чем лыжня, занесенная снегом, или отмененный авиарейс.


вдали от города

здесь, вдали от города, можно было бегать по траве и далеко, сколько хватит сил, оборвать цветы на всей поляне, наломать охапку веток, упоение вседозволенностью, абсолютный монарх растительного царства, сюзерен трав, кустарников и деревьев, господин грибов, и при этом – участливый наблюдатель за жизнью кузнечиков, бабочек, жуков, червяков, лягушек, ежей, зайцев, белок, рыб и бобров, не говоря уже о пернатых, границу между животным и растительным он чувствовал хорошо, хотя какой-нибудь буддист мог бы упрекнуть его в жестоком обращении с мухами и комарами.


в нем развивается сострадание

но постепенно он проникся жалостью ко всему живому, включая цветы, травы, грибы, археи, сине-зеленые водоросли и вирусы; неживое, однако, по-прежнему не вызывало в нем сочувствия, и он развлекался тем, что высекал искры, ударяя камень о камень, не подозревая о том, что каждая искра – это крик камня.


разговор

что же, сказал А, мы так и будем стоять? а кто нам помешает? спросил Б. наше внутреннее побуждение, сказал А. мы и так бодрствуем, сказал Б, пробудиться от бодрствования значит заснуть. я предпочел бы отправиться в путь немедленно, сказал А. предпочел чему? спросил Б. тому, чтобы никогда не отправляться в путь или отправиться позднее, сказал А. я бы не хотел остаться здесь навсегда, сказал Б, если ты это имеешь в виду. нет, я не это имею в виду, сказал А. что же тогда? спросил Б. что-то другое, сказал А. что-то насчет пути, сказал Б. не помню, сказал А. что-то насчет никогда, сказал Б. возможно, сказал А. вот видишь, сказал Б, я был прав. нет, ты не был прав, сказал А, и убедишься в этом, когда придет время. вот именно, сказал Б, зачем спешить, время само нас найдет. тогда будет поздно, сказал А. время приходит вовремя, сказал Б, иначе оно просто не может. как тебе угодно, сказал А. так угодно времени, сказал Б. приятно, наверное, чувствовать свою правоту, сказал А. а ты попробуй, сказал Б. 


куда бы они пошли

если начистоту, идти им было некуда, и спор не имел никакого смысла, как и большинство споров, может быть, все споры, включая спор о том, имеет ли хоть один спор какой-нибудь смысл, но когда некуда идти, любая тема уместна, любой разговор будет кстати, даже спор о том, стоит или не стоит куда-то идти, ведь идти все равно некуда.


удивительная страна

они поднимались на холмы, забирались на деревья, прыгали с крыши, катались по траве, плавали и ныряли, стреляли из рогаток, разводили костры, обжигались крапивой, ловили рыбу, собирали грибы, бились волшебными палочками и деревянными мечами, искали что-то в подвале, прятали что-то на чердаке, запускали бумажных змеев, бегали под дождем, объедались ягодами, рассказывали страшные истории, иногда дрались, потом мирились, засыпали сразу, как только ложились, и видели во сне страну еще более удивительную, чем та, где они жили.


одинокий домик

и был одинокий домик среди полей и лесов, возле дороги, по которой редко-редко проезжал автомобиль, велосипедист, и никогда – автобус, и был колодец с холодной водой, и ведерко с цепочкой, и забор, и калитка, и на крыше – гнездо журавлей, а под крышей – гнездо ласточки, вокруг желтели поля, зеленели леса, рядом текла река, где они плавали наперегонки, от берега к берегу и обратно, победивший убегал вместе с одеждой проигравшего, и тому приходилось мастерить себе одежду из лопухов.


что-то странное

что же еще было в этом доме и его окрестностях, не обитало ли там что-то странное, неузнаваемое, неназываемое, но проявляющее себя открыто, телесно, не обитало ли там какое-то тело, необычное тело, или тень тела, а, может быть, тень чего-то другого, не-тела, тоже неузнаваемого, неназываемого, но проявляющего себя скрыто, неявно, незримо, косвенно, зримы были последствия, а причина невидима, так они узнали, что в мире есть кое-что не поддающееся объяснению, похожее на разлом, провал, на щупальце, протянувшееся в этот мир из иного мира.


необратимые изменения

проявлялось ли это скрытое в шуме древесных крон? ежедневно, в тихую погоду и в ветреную. обнаруживалось ли это неузнанное, неназываемое в колыхании занавесок, треске половиц, ступенек, скрипе дверных петель, крике петуха, квохтанье куриц, кряканье гусей, хрюканье свиней,  мычании коровы, хлопании журавлиных крыльев? обнаруживалось регулярно, днем и ночью. проступало ли это необычное в чем-то обычном, например, стуке колодезного ведра, плеске колодезной воды, холоде металлического черпака? проступало, и отчетливо. достигались ли этим проявлением, обнаружением необычного, неназываемого, некоторые изменения в сознании обитателей дома? да, необратимые.


ружье

ружье висело на гвозде, то есть хранилось с нарушением правил, требующих от владельца оружия исключить доступ к нему посторонних лиц и детей, что проще всего достигается приобретением металлического ящика, запирающегося на замок. в этом ящике можно хранить и патроны. повесив ружье на гвоздь, владелец вступает в конфликт с законом «Об оружии» и несет полную ответственность за последствия, которые могут быть самыми неожиданными, неожиданными для владельца, но не для законодателя, который разработал и принял данный закон с целью предотвратить эти  последствия, заранее устранив их возможную причину.


переполненная чаша

он проникся состраданием ко всем уродцам – сколько он повидал их за свою короткую жизнь! – люди-гиганты и люди-карлики, толстяки и худышки, безрукие и безногие, с тремя руками и тремя ногами, хвостатые и рогатые, люди-лошади, люди-медведи, люди-мулы, люди-ужи, люди-слоны, люди-стрекозы, люди-собаки, люди-раки, люди-пингвины, сиамские близнецы, хозяева и паразиты. однажды чаша сострадания его переполнилась – он встретил красивую четырехногую девушку и сделал ей предложение, по примеру американского врача Клинтона Бикнелла . супруги жили вместе недолго, но счастливо. у них было трое детей, шестеро внуков и внучек, и множество отдаленных потомков, точное число которых неизвестно, и уточнять его здесь, кажется, ни к чему.


здание на холме

часто им хотелось предаться безделью, самому полному, безоглядному безделью, какое только можно вообразить, но они сдерживали себя, просыпаясь рано, укладываясь поздно, пребывая с утра до ночи в движении, ставя себе какие-то (легкие и трудные) цели, например, дойти до большого разрушенного здания, стоявшего на другом берегу реки, эта мысль, это желание зародилось у них сразу, то есть в первый же раз, когда они переплыли реку и поднялись на высокий холм, откуда увидели луга, дороги и другие холмы, и на одном из этих холмов – остатки здания, показавшегося им брошенным, разрушенным, и таким оно и было на самом деле, в этом они убедились, когда добрались до него.


яблоко разлада

если вдуматься, их положение было не таким уж плохим, в нем вообще не было ничего плохого, их положение было лишено любых недостатков, оно заключало в себе одни лишь преимущества, но могут ли двое находиться в одинаково преимущественном положении? в этом заключался корень раздора, яблоко разлада, и когда они его съели, разделив строго пополам, у них не осталось ничего, кроме раздора, ничего, кроме разлада, с этого все и началось.


пессимизм и сострадание

во всем этом нет никакого смысла, говорит А. почему же, говорит Б, стоит только поискать, он тут же и отыщется. это ты так думаешь, говорит А. ну конечно, говорит Б, если бы кто-то подумал за меня, я бы этого не сказал. самое отвратительное, говорит А, это пессимизм, лишенный сострадания, философ Ш. был пессимистом, но ему было ведомо сострадание. да, говорит Б, оно его переполняло, мучило и поддерживало. меня ничто не поддерживает, говорит А, твое плечо далеко. и все же мы продвигаемся, говорит Б, это несомненно.


никаких препятствий

у них не было никакой общей цели, да и никакой цели вообще, но отсутствие цели объединяет, и даже крепче, сильнее, чем общая цель, поэтому они были уверены, что их путешествие не будет разочаровывающим, главное – не ставить себе задач, говорил один, и другой одобрительно молчал, задача ограничивает, говорил он спустя какое-то время, зачем бы мы стали возводить препятствия на своем пути.


маяк

я думаю, здесь был маяк, сказал А, посмотри на эту лестницу. возможно, сказал Б, если допустить, что море отступило и далеко, за горизонт. никаких следов моря, даже отступившего, сказал А, нуждаемся ли мы в такой гипотезе? да, чтобы сделать правдоподобным другую гипотезу, о маяке, сказал Б. маяк нужен не морю, а кораблям, сказал А. значит, корабли ушли вместе с морем, сказал Б. вот как, сказал А, все ушли, море и корабли, и до маяка никому не было дела. никому, сказал Б. и он не дождался нас, сказал А. мы опоздали, сказал Б. как всегда, сказал А. не преувеличивай, сказал Б.


неловкость

не имея ничего против, он не имел и ничего за, он вообще ничего не имел, потеряв имевшееся, подаренное, не приобретя ничего взамен, растрачивая и не умножая, вычитая и не прибавляя, он был не то что беспечен, а как-то неловок, все у него валилось из рук, и то, что шло к нему в руки, уходило потом между пальцев, с этим он ничего не мог поделать.


прийти и увидеть

почему-то они решили, что здание развалилось не само собой, от старости и слабости, а было разрушено некой силой, скорее всего, силой огня. на это указывали почерневшие стены и черные головешки внутри этих стен. здесь случилась битва огня и света, и оба погибли, сказал А. это произошло не так давно, сказал Б, ни одно деревце еще не пробилось, и даже травы не видать. может быть, поднявшись по этой лестнице, мы увидим море, предположил А. выдержит ли она наш вес, усомнился Б. этого мы не узнаем, сказал А, мы же не станем по ней взбираться. почему бы и нет, сказал Б, один из нас мог бы попробовать. только не я, сказал А. зачем же ты заговорил о море, укоризненно спросил Б. я только высказал предположение, не собираясь его проверять, сказал А. предположения, не допускающие проверки, бессмысленны, сказал Б. мы ведь не знаем точно, был ли это маяк, сказал А, и проверить это предположение невозможно. в таком случае, зачем мы здесь, сказал Б. когда мы отправились в путь, мы еще не думали, что это маяк, сказал А. самое правильное – воздерживаться от утверждений и предположений в любых ситуациях, как в начале пути, так и в конце, сказал Б. мы пришли сюда не для того, чтобы узнать, а для того, чтобы увидеть, сказал А. и мы увидели, сказал Б.


неизвестное

она хотела неизвестно чего и стремилась неизвестно к чему, тишь лесов, шум площадей, многолюдность, безлюдность, суета, покой, и вот однажды, когда она стремилась неизвестно к чему и хотела неизвестно чего, это неизвестное явилось к ней само, и с той поры она уже ничего не хотела и ни к чему не стремилась, тихо, в покое доживала она свои дни, и неизвестное было рядом с ней до последнего ее вздоха.


разъятое тело

тело, разъятое на другие тела, не узнающее само себя, принимающее себя за что-то другое, скорбящее о себе, исходящее в крике, в беззвучном крике, исходящее во многих криках, беззвучных, неслышных.


улыбаться

если ты будешь улыбаться, мир в конце концов улыбнется тебе в ответ. А рассуждал всегда так, будто он был наедине с миром. он был наедине с миром, даже когда обращался к Б, чего Б, по свойственной ему рассеянности, не замечал, а если и замечал, то не показывал виду, потому что его это нисколько не трогало. он ведь тоже обращался к А из своего уединенного, удаленного, нерушимого тет-а-тет с миром, улыбаясь миру, угрожая ему, выказывая презрение, выставляя посмешищем. мир это терпеливо сносил. его терпению можно было позавидовать.


сквозь черную дыру

все самое нужное он научился находить в самом себе, потому что только там и можно было найти то, в чем он нуждался, что ему было необходимо, а кроме необходимого, все остальное представлялось ему излишним, осознал он это – то, что необходимое нужно искать в самом себе, – не сразу, а когда достиг полного понимания, то отказался от любых попыток найти что-то вне себя, так он экономил силы, употребляя их на поиски в самом себе, уводившие его все дальше и дальше, глубже и глубже, выше и выше, так что в конце концов он уже и не выходил из себя, полностью занятый самим собою, будто он прошел сквозь черную дыру и очутился в другой вселенной, где все устроено так, чтобы нигде не встречать чужого, досаждающего, эта вселенная была бесконечна, и он путешествовал по ней во всех направлениях, не уставая, не скучая, везде находя то, в чем он нуждался, и не сталкиваясь с тем, что было ему не нужно, любопытство его с годами только росло, а не уменьшалось.


ложные тропы

иногда он задумывался, существует ли в мире что-то, помимо тел, и чем бы оно могло быть, но со временем перестал размышлять об этом, убедившись, что эти размышления никуда не ведут, или, точнее, ведут в никуда, в глухие тупики, темные леса, где полным-полно тел, и ничего, кроме тел, лопавшихся под его ногами, точно перезрелые дождевики.


путешествовать вдвоем

господин А родился без рук, а господин Б родился без ног, судьба их словно предназначила для совместной жизни, вместе они составляли целое и могли проделывать все, что проделывают обычные люди, кое в чем они имели даже преимущество, например, они могли смотреть одновременно вперед и назад, читать сразу две книги, произносить одновременно две речи или одну речь на двух языках, чихать и зевать, спать и бодрствовать, и так далее, плечи у господина А были такими широкими, что господин Б чувствовал себя на них очень уютно, ноги у господина А были такими сильными, что легко несли удвоенный вес, руки же господина Б были крепкими, руки грузчика или борца, но при этом он очень ловко владел пальцами и выучился играть на различных музыкальных инструментах, господин А тоже мог дудеть в дуду, если вставить ему ее в рот, и они часто исполняли что-нибудь дуэтом: на дуде и скрипке, или на дуде и гитаре, и конечно, они пели вдвоем, у господина А был бас-баритон, а у господина Б – тенор, хотя он мог петь и баритоном, диапазон его голоса удивлял знатоков вокала, оба друга какое-то время обучались в консерватории, но потом решили стать путешественниками, на еду и ночлег они зарабатывали пением, декламированием стихов, фокусами, сбором плодов (апельсинов, яблок, груш), у них не было определенного маршрута, и каждое утро они заново решали, в каком направлении двинутся дальше, часто оказывалось так, что они возвращались в то место, откуда вышли, это их нисколько не расстраивало, планы их при этом не нарушались, ведь у них не было никаких планов, меньше планов – меньше огорчений, таков был их лозунг, они громко произносили его поутру, отправляясь в путь, и тихо шептали перед сном, надо сказать, что сон у них был отменный, и снилось им обычно одно и то же.


шоу, горы и мечты

спустя какое-то время, может быть год, может быть, два, они решили, что такие пешие странствия не позволят им охватить большую территорию, познакомиться со многими замечательными местами, короче, увидеть свет, поэтому они подписали контракт с владельцем одного известного шоу, в котором показывали уродцев, нет, они не считали себя уродцами, ни по отдельности, ни вместе, но предложение было сделано, и после недолгих размышлений (именно размышлений, потому что каждый думал своей головой) они это предложение приняли, так начались их странствия на колесах, платили им очень хорошо, что не удивительно, ведь Грейс Макдэниелс получала сто семьдесят пять долларов в неделю, а было это давным-давно, участие в шоу позволяло им не только откладывать деньги на будущие путешествия, но и бесплатно путешествовать вместе с театром, что и говорить, замечательное было время, и они всегда вспоминали его с теплыми чувствами (чувствами, потому что сердца их бились синхронно, но все в разных телах), особенно им запомнились дни, проведенные в Швейцарии, вблизи Альп, вблизи рек и озер, они посетили часовню Телля, и дом, где скончался Жан-Жак Руссо, и многие другие исторические места, крепости, монастыри, лечебницы, концертные залы, они решили, что на склоне лет поселяться где-нибудь здесь, в Швейцарии, у склона Альп, может быть, в долине реки Тамина, это сделалось их заветной мечтой, и перед сном они часто рассказывали друг другу, чем займутся на покое, удалившись от дел, то есть от странствий вместе с театром и без него, потому что других дел у них не было.


необычная женщина

в театре выступала необычная женщина, две маленькие ножки болтались у нее между двух нормальных ног, а когда она приподнимала юбку, то можно было увидеть, что у нее не только четыре ноги, но и два таза, эта феноменальная особенность приносила ей около тысячи долларов в неделю, часть из которых она отсылала матери в Австралию, женщину звали Беллатрис, то есть «воительница», но ничего воинственного в ней не было, напротив, характер у нее был мягкий, женственный, она прекрасно пела, играла на фортепиано, сочиняла юмористические стихи, господа А и Б сразу почувствовали к ней расположение, которое очень скоро переросло в нечто большее, они уже представляли себе счастливую жизнь вдвоем, то есть втроем, даже вчетвером, в богатом особняке на берегу Тамины, два таза для такой жизни подходили больше, чем две головы, никаких поводов для ревности, оставалось только получить согласие этой женщины, она не отвергла их сразу, но и не сказала «да», а попросила разрешения дать ответ в начале следующего турне, которое должно было начаться в августе, предыдущее же закончилось в июне, и господам А и Б предстояло провести беспокойный июль, слишком многое было поставлено на карту, особенно тревожился господин А, когда же на него сходило краткое успокоение, тревожиться начинал господин Б, дама с четырьмя ногами посылала им из Австралии каждый день электронные письма, по одному на двоих, но в них не было ничего, что могло бы подсказать, какой ответ они получат в августе, а до него оставалось уже немного, июль между тем выдался сухой и жаркий, горели торфяники, горели леса, стихия словно предупреждала их, требовала отказаться от брачных планов, но они не понимали ее языка, тревожились они не из-за пожаров, они заглушали беспокойство виски и карточной игрой, господин А держал карты правой ногой, или, взяв за образец стандартную фразу, в правой ноге, а левой клал карту на стол, дело в том, что господин А был безрукий левша, что же до господина Б, то он был обычный левша, то есть двурукий, он держал карты в правой руке и выкладывал их на стол левой, в этом отношении дама с четырьмя ногами была нормальнее их обоих: она была праворукой, впрочем, говорить о нормальности здесь не приходится, следовало бы сказать, что оба, господин А и господин Б, принадлежали к левому меньшинству, что сулило им неплохие карьерные перспективы (по авторитетным данным, леворукие выпускники вузов зарабатывают на четверть больше, чем их одноклассники-правши), но ни тот, ни другой не думали о карьере, они, как уже говорилось, мечтали о тихой семейной жизни с четвероногой женщиной, и никакие пожары не могли выжечь эту мечту из их сердец.


единомышленники

когда-то, в юности, А верил, что в мире существует еще что-то, помимо тел, что-то нетелесное, не сводящееся к телу или телам, он не мог определить это что-то положительно и довольствовался отрицательной дефиницией, ему достаточно было веры, а точнее, уверенности, что бестелесное существует, с таким представлением ему было легче жить среди тел, которые толпились вокруг него, теснили, толкали, наступали на пятки, ведь у А были пятки, каким-то непостижимым образом он тоже был телом, хотя остро чувствовал свою чуждость всему телесному, не имея философского образования, он не мог сформулировать свое отношение к телу в точных понятиях, а если бы это образование у него имелось, он, по-видимому, использовал бы термины персонализма, считая свое «я» неразрушимой субстанцией, а тело – несубстанциональной «видимостью», его мировоззрение складывалось бы из элементов лейбницианства, кантианства и бергсонианства и ближе всего, вероятно, подходило бы к системе философа Т., родившегося в Брауншвейге и скончавшегося в Дерпте, что же до Б, то он был радикальным материалистом, вроде Лукреция, и не признавал ничего бестелесного, считая идею корпускулярно-волнового дуализма ошибочной, или, точнее, имеющей лишь прагматическую ценность, реальными он признавал только тела, то есть корпускулы, к тому времени, когда они встретились, А растерял большую часть своей личности и вместе с ней – большую часть своей веры в существовании нетелесного, перестав быть цельной персоной, он утратил и свои персоналистические убеждения, поэтому Б ничего не стоило обратить его в свою веру, так они стали единомышленниками и оставались ими даже тогда, когда полюбили одну и ту же четвероногую женщину, может быть, правильнее было бы сказать, что они ее полюбили потому, что были единомышленниками, и только такую женщину они могли полюбить.


растущее тело

это было тело, всего лишь тело, но его было так много, что оно казалось чем-то иным, превосходящим тело, мутирующим, переходящим во что-то нетелесное, точнее, гипертелесное, оно пухло, росло, будто тесто, вбирая в себя все другие тела, пока не осталось ничего, кроме одного огромного тела, и он проснулся от собственного крика, это кричало его тело, бедное, поношенное тело, кричала его телесность, и под этот крик он снова заснул, потому что знал: криком тут не поможешь.


главная утрата

А уже и не помнил в подробностях, как он приспосабливался к жизни среди тел, что он утратил, что приобрел, и чем оплатил эти утраты и приобретения, главное он, однако, помнил, пусть и не очень хорошо, с некоторой долей сомнения, он помнил, например, что ему пришлось научиться притворяться телом, и учился он этому несколько лет, в отрочестве, все его попытки настоять на своей нетелесности приводили к конфликтам, создавали новые проблемы, не решая старых, и постепенно он научился вести двойную жизнь, это было нелегко, жизнь и в единственном числе нелегка, а если она удваивается, раздваивается, то сложность возрастает неизмеримо, нужно было научиться вести телесную жизнь, не причиняя вреда нетелесной жизни, это было важнее, чем обратное: жить нетелесно так, чтобы телесная жизнь не терпела значительного ущерба, последнее требование, как он убедился, было неисполнимо в принципе, и его заботой стало выполнение первого требования, которое он предъявлял самому себе, сам же его исполнял и сам же наказывал себя за неисполнение, часто весьма сурово, он не раз пытался отказаться от этой двойственности, пробовал вернуться к утраченной цельности – состоянию, которое представлялось ему идеальным, блаженным, хотя в нем были, конечно, свои трудности, заботы, огорчения, но все они искупались этим восхитительным единством с самим собой, которое каким-то образом оказывалось и единством с миром, не миром тел, а другим, определяемым лишь отрицательно, эти попытки каждый раз заканчивались поражением, и он отваживался на них все реже и реже, пока не оставил их вовсе, придя к убеждению, что двойная жизнь – это максимум того, что позволено в этом мире таким людям, как он, а он встречал и других людей, походивших на него самого, но не извлекал из этих встреч никакой пользы, ничего, что могло бы подсказать ему какой-то другой способ выживания, не связанный с притворством, так он с тех пор и жил, пока не познакомился с Б, история которого не менее интересна, а кое в чем даже занимательнее.


поиски начинаются

к началу следующего сезона Беллатрис из Австралии не вернулась. ее мобильник молчал, на письма она не отвечала. А и Б тревожились, не зная что и думать. им мерещились всякие ужасы. они представляли, как Беллатрис пытается вынести из горящего дома свою парализованную мать и гибнет вместе с ней. в сообщениях из Австралии ничего не говорилось о жертвах лесных пожаров, но это не могло их успокоить. они разорвали контракт, выплатили неустойку и отправились на поиски Беллатрис.


недоразумение

лесные пожары в Австралии случаются во время европейской зимы. когда в Европе лето, в Австралии – зима, и наоборот. поэтому у А и Б не было никаких оснований тревожиться за Беллатрис. стихия огня, по крайней мере, ей не угрожала. хотя это не совсем точно, ведь огонь кроется не только в лесах, но и в маленькой спичке, зажигалке. достаточно небольшой небрежности, и вот уже красный петух, или, лучше, алый тигр скачет по комнате, крушит и пожирает дом. но они беспокоились именно из-за лесных пожаров, бушевавших в пригородах Австралии, и этому трудно подобрать объяснение, как и многому другому из того, что с ними происходило.


мечта

Беллатрис была для них идеалом, она воплощала в себе то единство, которое они искали, она была одновременно и одним, и многим, они тоже были сразу и одним, и двумя, но их единство было не таким крепким, нерушимым, как единство Беллатрис, все-таки они были больше двумя, чем одним, Беллатрис же была и тем, и этим в равной мере, вот почему они стремились соединиться с ней, они хотели приобщиться к ее единству, бессознательно они надеялись, что сделаются такими же едиными, как она, хотя если бы их спросили об этом прямо, они, конечно, подобное предположение отвергли бы, Беллатрис была от рождения едино-двойственной, а они от рождения были двумя, не исключено, что прогресс в хирургии мог бы сделать их мечту осуществимой, но они не думали об этом, все их мысли были устремлены к Беллатрис, они мечтали о ней, как мечтают о глотке воды в песчаной пустыне, о свете в темной пещере, об огне в ледяных полях.


там, вдалеке

только увидев Беллатрис, оба поняли, чего им не хватает, до этого они считали, что у них есть все, они думали, что неплохо устроились в этом мире, но, увидев Беллатрис, они осознали, что у них есть далеко не все, и теперь, когда Беллатрис была далеко, очень далеко, это «далеко не все» приобретало новый, драматический смысл и делало недостаток еще более ощутимым.


выбор маршрута

итак, А и Б отправились в Австралию, но прежде, чем они пустились в это путешествие, между ними произошел долгий спор, касавшийся выбора пути, точнее, средства передвижения. выбрав в качестве такого средства ноги господина А, или лошадь, или автомобиль, они пускались в то, что принято называть путе-шествием. здесь возникло первое разногласие. А решительно отказывался называть автомобильную поездку путе-шествием. он приводил всего одно основание, отвергнутое Б немедленно и без оснований. Б не потрудился привести каких-либо оснований для своего отказа принять возражения А, чем немало огорчил последнего. после этого спора о словах произошел другой, касавшийся уже не слов, а дела: А справедливо, по его мнению, указал на опасность перелета или, следуя тому же правилу словообразования, переплавания, в первом случае, как ему казалось и, более того, представлялось очевидным, они подвергались террористической угрозе: самолет могли захватить нигерийские террористы и посадить его далеко от Австралии, например, в пустыне Сахара. это затруднило бы поиски Беллатрис, а возможно и лишило бы их, то есть А и Б, всяких надежд на встречу с ней. выбрав же водный путь, они могли стать жертвой морских пиратов. в этом случае встреча с Беллатрис также откладывалась на неопределенное время, без всяких гарантий, что она когда-нибудь вообще состоится. Б, спокойно выслушав А, заметил, во-первых, что пустыня Сахара находится за пределами Нигерии, чем вызвал протест А, уточнившего, что, говоря о нигерийских террористах, он имел в виду террористов из Нигера, страны, целиком расположенной в пределах этой пустыни. Б принял поправку без возражений, но отметил, во-вторых, что у них и так, без учета террористов, нет никаких гарантий, что поиски будут успешными. гарантий нет, сказал А, но вероятность есть, поэтому он склоняется к путешествию первым способом, то есть пешком, верхом или на колесах. Б предупредил А, что таким способом они сумеют добраться только до Сингапура или чуть дальше, до южной оконечности полуострова Малакка. этот довод погрузил А в долгое размышление, после чего он предложил компромиссное решение: до аэропорта Дубай они едут на машине, а в Дубае садятся на самолет и отправляются в Мельбурн. Б принял этот план, внеся два уточнения: они полетят самолетом компании Qantas Airways, а не компании Emirates, и не в Мельбурн, а в Сидней. А охотно согласился с этими поправками. оставалось нанять машину и зарезервировать билеты.


тайна господина Б

влечение А к Беллатрис можно объяснить его прошлым, очень далеким прошлым, одним словом, детством, в котором нетелесному отводилось важное место и главная роль, но как объяснить влечение Б, с детства, с рождения, удобно расположившегося в мире тел и ни о чем, кроме тел, не помышлявшем? очевидно, что Беллатрис привлекала обоих не столько своим телом, сколько скрытым в нем обещанием, язык обещаний (правильнее, язык Обещания) был внятен А, это ясно из предыдущего, но для Б этот язык был так же невразумителен, как язык племени синта ларга, это тоже ясно из предыдущего, таким образом, влечение Б к Беллатрис невозможно объяснить обещанием единства, и даже сверхъединства, скрытым в ее удивительном теле, но уже то, что Б неразлучно сопровождал А во всех его странствиях, уже одно это скрывает в себе тайну, характер Б загадочен, почему он так прилепился к А? только ли потому, что от рождения был лишен ног, вернее, ступней? для А отсутствие рук стало причиной повышенного интереса ко всему нетелесному, Б, напротив, отрицал нетелесное во всех его видах, если мы попытаемся искать объяснения тому и другому факту, то рискуем потерять из виду самые факты, а факты – это единственное, на что можно опереться в мире тел, поэтому примем без объяснений факт влечения Б к Беллатрис и сосредоточимся на описании путешествия, в которое они, А и Б, отправились, чтобы отыскать удивительную женщину и сделать ей предложение руки и сердца, точнее, двух рук и двух сердец, это все, что они могли ей предложить, не считая, конечно, двух ног и прочего, тоже в двойном числе.


потерянные следы

неизвестно, добрались ли они до Дубая, следы их теряются в Ираке, неподалеку от Басры, здесь они позавтракали в придорожном кафе и поехали дальше, местные жители хорошо запомнили странную пару, через пять минут после их отъезда раздался взрыв, погибли все – и те, кто видел, как они подъезжали, и те, кто провожал взглядом отъезжающую машину, кто-то скажет: не стоило труда их запоминать, но человеческая память своевольна: делает, что хочет, запоминает, что хочет, даже если ей осталось жить всего час или пять минут.


после взрыва

одно из возможных предположений: А, сидевший за рулем, оглянулся, услышав взрыв, А оглянулся, хотя напрасно, он все равно не мог ничего увидеть, за пять минут их автомобиль покрыл расстояние в пять километров, кроме того, ехали они не по прямой, поэтому оглядываться назад, чтобы увидеть место взрыва, было бесполезно, оглянувшись, А увидел только столб дыма и пыли, пыли больше, чем дыма, ведь останки здания еще не успели разгореться, но не увидел столб, который вырос на пути автомобиля, вырос потому, что автомобиль, которым он управлял с помощью Б, уклонился от предначертанного Дорожно-строительным Управлением пути, в результате чего произошел еще один взрыв, и тела А и Б разъединились, причем настолько, что соединиться им было затруднительно, весьма, а говоря напрямую, без обиняков, невозможно, поэтому они продолжали путь раздельно, А шел на своих слегка покалеченных ногах, а Б полз по земле, опираясь на свои слегка изувеченные руки, таким способом они добрались до Дубая, где их ждал самолет компании Qantas Airways, чей вылет немного задерживался ввиду опоздания двух пассажиров, и который незамедлительно взлетел, как только опоздавшие заняли зарезервированные места.


в салоне

если бы у А сохранились воспоминания о том времени, когда он считал себя (и, возможно, был) существом нетелесным, он бы сравнил свое нынешнее влечение к Беллатрис со своим прежним влечением к Неопределенному. затерянный среди тел, А был полон любви к Неопределенному, и эта любовь делала его цельным, неуязвимым. он пролагал путь среди тел, словно океанский корабль среди водорослей. когда же его любовь к Неопределенному и самая мысль о нем иссякла, выцвела, А превратился в одно из тел, но с глубокой трещиной. этим он отличался от Б, который являлся телом изначально, с самого рождения, и был таким же восхитительно цельным, как все тела по рождению. но верно ли это? как же его ущербность? ведь ему не хватало ступней, и он не мог обходиться без А. что и говорить, характер Б непрост, и природа его загадочна. вот он летит в салоне аэробуса по маршруту Дубай – Сидней, его кресло – в отделении бизнес-класса, а в отделении эконом-класса летит А, и каждый из них не подозревает о том, что другой тоже находится на борту, каждый думает, что его спутник погиб при крушении автомобиля, но переживают они случившееся по-разному: А скорбит и тревожится, удастся ли ему одному найти Беллатрис, а Б прикидывает, нужна ли теперь ему прекрасная воительница о четырех ногах, и не лучше ли в аэропорту Сиднея купить билет на обратный рейс.


две гипотезы

нужно ли объяснять, почему А и Б оказались в разных отделениях салона, хотя заказывали билеты вместе и наверняка взяли себе места рядом, а в бизнес- или эконом-классе – это уже не важно, и даже их разделение, рассеяние после автокатастрофы не могло изменить номера зарезервированных мест, если нужно, то вот две гипотезы: вполне вероятно, что Б после посадки попросил себе другое место и получил его, оплатив установленную сумму через портативный терминал, возможно также, что А был пересажен бортпроводницей в эконом-класс, чтобы улучшить центровку самолета, что менее вероятно, так как в этом случае ему полагалась бы компенсация, он мог, конечно, пересесть в эконом-класс из каких-то других соображений, как бы то ни было, А и Б летели поврозь, и оба относились к этому факту по-разному.


другая история

относится ли эта история к зеленому краю, зеленой стране, краю свободы, беспечности, радости? или здесь сходны лишь декорации – сельская местность, лес, река? скорее, второе. о чем эта история? о преступлении? о несчастном случае? или о том и другом? скорее, последнее. в том доме жил мальчик. там висело ружье. и еще там обитало что-то странное, необычное – человек странного вида и необычных привычек. и все это привело к необычным последствиям: ружье выстрелило, и не один раз, а потом все охватило пламя.


запах жасмина

вот ты сидишь здесь, сплошь тело, ничего, кроме тела, и каким-то шестым нетелесным чувством вспоминаешь, как это было, когда ты был не-телом, ты вспоминаешь, и ничего с этим не поделать, это как внезапно опустившийся запах жасмина, что же ты делал, когда был не-телом, искал что-то иное, такое же нетелесное, и в нем чувствовалось что-то женственное, хотя оно не имело облика, и вообще странно говорить о женственном, если имеешь в виду нетелесное, иногда это женственное отступало, и оставалось просто что-то неопределенное, но женственное всегда было рядом, и это добавляло страсти к твоей любви.


поцелуй

мать подходит к твоей постели и, наклонившись, целует тебя в лоб, и вот она уже превратилась в незнакомку, тоже целующую тебя, но по-другому, в губы, своими приоткрытыми губами, легко касаясь твоих губ языком, овевая их своим дыханием, теплым и ароматным, будто волна цветочного запаха в какой-то южной стране.


бесконечная мелодия

когда небо прикинется жаворонком, а леса – ручьями, мир заполнит музыка, которой не будет конца.


просить и настойчиво

о, Беллатрис, раззадорь меня, подстрекни к чему-нибудь такому, на что я до сих пор не осмеливался, ободри меня, подтолкни, дай пинка всеми своими ступнями, чтобы я извергся отсюда, будто камень, выпущенный из пращи, будь моей пращой, Беллатрис, моей катапультой, о, как я буду благодарен тебе за скорость, постарайся, чтобы она была не меньше второй космической, хотя я знаю, если ты постараешься, то она превзойдет и третью, может быть, я достигну скорости света, поверь, я заслуживаю твоего сочувствия, Беллатрис.


над океаном

не так это просто – рассказать историю любви и благоговения, после того, как та и другое иссякли, выцвели, сгорели, рассыпались в прах, поэтому история А останется – в самом важном и существенном – нерассказанной, точно так же, как история Б, за которую даже не стоит приниматься, настолько она трудна для рассказа, принимаясь за дело, раздели трудность задачи на свои силы, и если остаток окажется больше единицы, откажись решительно и без сожалений, тем более, что на очереди другая история – о поисках Беллатрис, поисках в воздухе и на суше, они все еще летят над океаном, поглощая бесплатную (для Б) и оплаченную (А) еду, запивая ее бесплатными и оплаченными напитками, смотрят видео, решают кроссворды, дремлют, просыпаются и снова погружаются в сон, где им является Беллатрис, предмет их мечтаний, четырехногая девушка, единая до третьего поясничного позвонка и раздвоенная ниже, она создана для них, они надеются найти ее, она где-то там, в Австралии, в далекой Австралии, и с каждой минутой становится ближе, на пятнадцать километров в минуту, если быть точным, они надеются, что она не пострадала от пожара, иначе напрасно и путешествие, и все, что предшествовало ему.


привет, Австралия

долетели они до Австралии без приключений, у террористов нашлись другие заботы, до аэробуса, летящего над Индийским океаном им не было никакого дела, самолет приземлился в аэропорту Сиднея, и А и Б пройдя паспортный, а затем и таможенный контроль, воссоединились у выхода из терминала, но это было, конечно, не тем воссоединением, о котором они мечтали, ради которого пустились в долгое, трудное и опасное путешествие, еще не закончившееся, потому что они не только не встретили Беллатрис (у обоих было смутное и не оправдавшееся предчувствие, что она ожидает их у дверей с цветами), но и не знали, где эта встреча может произойти, и вообще, жива ли еще Беллатрис, прекрасная цель их странствия, пощадила ли ее стихия огня и дыма, и если да, то где можно ее найти. странствие продолжалось, и последняя его часть была, возможно, опаснее предыдущих.


человек без истории

будет ли когда-нибудь рассказана история Б? худшая судьба, которая может постигнуть человека, – это остаться без истории. а Б рискует остаться без истории: ведь его странствие подходит к концу, и если не сейчас, то когда же? позже? много позже? каково это – услышать в ответ: «никогда»?


правдивость в подробностях

эта история, так и не рассказанная история о господине Б, может показаться выдуманной. но это не так, совсем напротив: нет на свете истории, более соответствующей фактам, более правдивой в мельчайших своих подробностях.


воссоединение

как всегда, воссоединившись, они почувствовали радость, восторг, конечно, это объединение было лишь тенью того единства, о котором они мечтали и которого добивались так решительно, что пересекли сушу и океан, невзирая на автомобильную катастрофу и террористическую угрозу, оно, это вновь обретенное единство, было не похоже на их мечту, но все же пробуждало в них чувство, или, скорее, предчувствие, ясное, отчетливое предчувствие абсолютной цельности, безупречной гармонии, подлинного здоровья, чувство, сравнимое только с тем чувством, или, скорее, предчувствием, которое А испытывал в отрочестве, и о котором он теперь имел лишь  смутное вспоминание, и о котором Б не имел никакого понятия вовсе.


доказательство

бесстрашие, сказал А, нам нужно запастись абсолютным бесстрашием – только тогда мы можем рассчитывать найти Беллатрис. мы проделали большой и опасный путь, сказал Б, разве это не доказательство.


цель и средства

давно кем-то сказано, что цель не оправдывает средства, зато средства оправдывают цель, долгий путь, к чему бы он ни был направлен, ради чего он ни был бы совершен, делает это что-то чрезвычайно ценным, нельзя сказать «бесконечно ценным», потому что путь не был и не мог быть бесконечным, но если путь долог, то он приводит к чему-то весьма ценному, ценность достигнутого возрастает пропорционально трудностям и опасностям проделанного пути.


точные сведения

итак, Австралия, материк площадью семь миллионов шестьсот пятьдесят девять тысяч восемьсот шестьдесят один квадратный километр, приблизительно три тысячи семьсот километров с севера на юг и столько же с юга на север, с запада на восток около четырех тысяч километров, и столько же с востока на запад, длина береговой линии тридцать пять тысяч восемьсот семьдесят семь километров (без островов), высшая точка – гора Косцюшко (почему не Костюшко?), две тысячи двести тридцать метров, полиметаллы, золото и алмазы, Большая песчаная пустыня, где температура круглый год держится в пределах двадцати-сорока градусов, и много других пустынь, ни на каком другом материке нет столь слабо развитой сети внутренних вод, как в Австралии.


тело природы

но пора привести эту историю к концу, и поскольку большую часть материка занимает пустыня, то конец этот не может ее миновать, он устремляется прямо к ней, А и Б спешат пересечь материк в поисках Беллатрис, они обошли все побережья, но так и не встретили ее, не встретились даже с теми, кто ее видел, поэтому они отважно устремляются вглубь пустыни, разумеется, не пешком, у них превосходный автомобиль, который выходит из строя где-то среди песков, вода в радиаторе закипает, все металлические и прочие детали плавятся, А и Б едва успевают выбраться из салона, как машина взрывается, теперь они одни, посреди огромной пустыни, по которой обычно не ездят автомобили, не ходят верблюды, над которой не пролетают ни самолеты, ни птицы, если что-то здесь и движется, так это солнце и луна, и еще, если приглядеться, звезды, путники тоже не движутся, они обречены, помощи ждать неоткуда, природа не знает сочувствия, ей нет дела до А и Б, до их поисков Беллатрис, вообще до поисков чего бы то ни было, она ничего не ищет, ни к чему не стремится, в ней нет внутреннего раскола, она – сплошное тело, великое тело, которое всегда, что бы с ним ни происходило, остается самим собой.


спасение

эта склонность к катастрофам – откуда она? один раз я уже сумел ей противостоять, я доставил А и Б на Австралийский континент целехонькими, ни царапины, даже уши не заложило, и вот теперь я собираюсь бросить их в пустыне, как непоследовательно, нужно починить их автомобиль или прислать кого-то на помощь, например, Беллатрис, она пересекает пустыню на «шевроле», у средства передвижения, в котором она восседает, отличный ход, полный бак, крепкие шины, никаких причин для вынужденной остановки, кроме двух потерпевших крушение, она видит их у обочины дороги, вот они, А и Б, пытаются привлечь внимание прекрасной воительницы, то есть прекрасной водительницы, хотя и первое имеет смысл: подобно валькирии, Беллатрис подбирает их тела и погружает в свою машину, посчитаем, сколько рук и ног на троих, но А и Б еще не догадываются, кого они встретили, они измождены, в глазах искры и плавающие пятна, все двоится, поэтому их не удивляет, что у спасительницы восемь ног, они не думают, что обязаны своим спасение осьминогу, они отдают себе отчет, в каком состоянии находятся их органы восприятия, обезвоживание, перегрев, ушибы, поэтому им и в голову не приходит, что их поиски закончились, они пересекают пустыню на заднем сиденье «шевроле», гадая, приближаются они сейчас к Беллатрис или удаляются от нее, на самом деле не имеет места ни первое, ни второе, Беллатрис находится от них на неизменном и очень небольшом расстоянии, стоит лишь протянуть руку, или ногу, я надеюсь, что к концу поездки оба придут в себя и заметят, кто правит машиной, но почему Беллатрис не узнала А и Б? ведь она провела с ними несколько месяцев, может быть, целый год, они были ее коллегами по театру, соседями по жилью, ответ простой: несколько дней в пустыне без еды, воды и тени делают человека неузнаваемым, но как же примечательное отсутствие членов? разве не могло оно подсказать ей, кого она встретила на дороге? но Беллатрис не ожидала увидеть в австралийской пустыне своих старинных знакомых из Европы и решила, что конечностей эти двое лишились в результате автокатастрофы, и это было самое разумное предположение, какое она могла сделать в неведении того, кто ей встретился на пути.


финал

конечно, они узнали ее, когда через какое-то время машина остановилась, и все вышли, чтобы размять затекшие ноги, вышел, вернее, был вынесен и Б, и вот тут они заметили то, чего не замечали раньше, взгляд их прояснился, они, А и Б, узнали любимое лицо и, что важнее, знакомую фигуру, о Беллатрис, мысленно воскликнул каждый из них, но вслух не было сказано ничего, они будто лишились дара речи, так всегда бывает, когда неожиданно получаешь то, на что уже почти не рассчитывал, достигаешь того, что мерещилось где-то вдалеке, Беллатрис тоже узнала их, как описать ее радость, счастливая случайность – встретить в австралийской пустыне знакомых, коллег, можно сказать, друзей, и вот они уже обнимаются, расспросам и рассказам нет конца, а солнце тем временем немилосердно печет, и нужно продолжать путь, чтобы «шевроле» Беллатрис не постигла судьба «ниссана», взорвавшегося несколькими днями ранее, итак, они возвращаются в машину и продолжают путь, не совсем ясно, почему движение должно уберечь машину от перегрева, это не ясно ни прекрасной водительнице, ни ее пассажирам, не ясно это и мне, хотя именно я, кто же другой, привел такое основание для продолжения поездки, мне, видимо, очень хотелось побыстрее покончить с узнаванием и продвинуться к окончанию истории, которая, буду откровенен, начинает мне надоедать, так или иначе, они снова в пути, и тела их сжигает желание, мотор охлаждается водой, но чем они могут охладить свои тела, воспаленные, жаждущие, то единение, к которому они так долго стремились, на расстоянии вытянутой руки, и они уговаривают Беллатрис остановить машину, чтобы завершить начатое, осуществить задуманное, что и происходит, то ли в салоне, то ли в тени скалы, явившейся ниоткуда, А и Б так часто представляли себе этот финальный акт, так много говорили о нем, что им не составило труда быстро найти удобное расположение, и вот уже шумят подземные реки, грохочут водопады, взметаются пески, вспыхивают миллионы новых звезд, и все тела вселенной сливаются в блаженном единстве, в котором они, с метафизической точки зрения, пребывали и раньше, но теперь они едины и феноменологически, и это единое тело издает счастливый, торжествующий крик.


условие единства

недостаточно быть телом, чтобы быть единым, тут нужно еще кое-что, нужно быть совершенным телом, несовершенное тело несет в тебе трещину, имеет ущерб, поэтому три тела, объединившись, не могут стать совершенным телом, совершенно только то, что изначально едино, попытки отдельного сплотиться в единое обречены, и они поняли это, когда крик утих, и все закончилось.


ни слова больше

больше ни слова о странниках, А и Б, и прекрасной Беллатрис, чем бы эта история ни закончилась, и что бы она ни означала, они остались там, в пустыне, может быть, и не навсегда, но меня это уже не интересует, сомнительно, что меня вообще интересовали их поиски, их странствия, скорее всего, нет, но теперь уж я наверняка от них отделаюсь, никаких упоминаний, намеков, аллюзий, что было, то поросло быльем, австралийским, не осталось даже следа, ничего.


зеленая родина

чтобы окончательно покончить с этим делом, этой историей, оставим пустыню и перенесемся туда, где зеленеет все, что может зеленеть, а такого здесь имеется изрядно: клены, липы, каштаны, клены, дубы, липы и снова клен, и за ним другой, и третий, их зеленые листья обещают больше, чем голубое небо, почему, думая о своей родине, человек поднимает взгляд к небесам, зачем поднимает его так высоко, ему достаточно поглядеть на кроны деревьев – лип, кленов, дубов, каштанов, вот они высокие и далекие, иногда – близкие, но все одинаково густые, раскидистые, вот она, древняя древесная родина, вот откуда произошел человек, и если кому-то не нравится жизнь на асфальте, пусть найдет место, где много зелени, и гуляет, подняв взгляд к густолиственным кронам, думая о своих родственниках, среди которых – гокко, или древесные куры, квакши, или древесные лягушки, дриопитеки, или древесные обезьяны, и другие, с неба падают только камни, в небе обитают только метеоры, а все живое произошло из зелени, поэтому, если тебе по средствам, купи дом там, где растут деревья, а если средств не хватает, поселись на дереве, как это делают короваи, здесь ты наконец-то почувствуешь себя на своем месте, к тебе буду прилетать древесные куры, по стволу будут приходить в гости древесные жуки и лягушки, а если проживешь в таком жилище достаточно долго, к тебе непременно наведается дриопитек.

что остается

бывают дни, когда море кажется угрожающим, небо – недостижимым. приют тогда дают только леса, точнее кроны деревьев.


тропинка в лесу

сама собой удача не явится, но если приложишь усилия, сделаешь шаг, и десять шагов, она может пойти навстречу, преодолеть какую-то часть пути со своей стороны, и в результате ты окажешься жителем спального района где-то на окраине города, поблизости от леса, или лесочка, за которым будут поля, поселки, дороги, и снова зеленые острова, и в этом леске ты можешь найти тропинку вдоль дренажной канавы, в стороне от дороги, ведущей к поселку, лес на удивление чист, и грибники здесь не ходят, здесь вообще малолюдно, а свернув на эту тропинку, почти сразу, как войдешь в лес, ты вообще расстаешься с человечеством, вдалеке только слышен тихий гул, шум автомобилей, иногда в небе пролетит самолет, но нужно еще постараться, чтобы его увидеть, с обеих сторон просеки – высокие сосны, а с той, где протоптана тропинка, – еще и густой подлесок, но кем она протоптана, если на ней невозможно встретить человека, она уже заросла травой и кажется появившейся вместе с лесом, справа и слева тропинку обступают кусты, иногда их ветви соединяются в арку, после дождя здесь все искрится и блестит, летают бабочки и стрекозы, стучит дятел, поют птицы, дрозды и синицы, зеленая страна, где ты себя чувствуешь сразу и путешественником, и аборигеном.


никаких обещаний

почему А и Б сразу не направились сюда? какая промашка с их стороны, может быть, эта зелень заменила бы им Беллатрис? единение с природой – лучшее, что может она предложить, то есть природа, по сравнению с этим единением, всякое другое будет паллиативом, даже соединение с Беллатрис, снова она, как легко нарушить обещание, по крайней мере, обещание никогда больше не упоминать имен А и Б, с ними покончено, с обещаниями тоже, не нужно ничего обещать: дав обещание, приходится удерживать в памяти обещанное, а с ним и все, к чему оно относится, довольно, зелень, зеленый край, прими меня в свои объятия, как я заключаю тебя в свои.


единственный житель

мне очень хотелось овладеть каким-нибудь ремеслом и овладеть так, чтобы стать в нем лучшим, быть первым в своем ремесле – это казалось мне единственным, к чему следует стремиться, другие цели меня не интересовали, и только со временем, перепробовав множество различных ремесел и ни в одном не добившись успеха, я понял, что моим настоящим, изначальным желанием было найти Зеленый край, поселиться в нем и остаться там единственным жителем.


дружелюбный день

я все хочу вернуться к себе, рассказать что-нибудь о себе, но из головы не идет Зеленый край, вернее, я не могу выбраться из Зеленой страны, может быть, я напрасно стараюсь, может быть, это плохая мысль – рассказывать о себе, я и так о себе знаю немало, еще одна история не прибавит к этому знанию ничего, а кого бы еще она могла заинтересовать, ни А, ни Б, ни Беллатрис, это уж точно, ни таможенника в дубайском аэропорту, ни австралийского полисмена, бог с ней, Австралией, мог бы сказать и «черт», для меня в этом никакой разницы, я убежденный атеист, вот я и сказал что-то новое о себе, говори, говори – и обязательно скажешь что-нибудь новое, я – атеист, как и Паскаль Киньяр, может быть, я ошибаюсь, и Киньяр вовсе не атеист, я с трудом пролистал его книгу «Ладья Харона», настолько эта псведоклассическая манера не в моем вкусе, но у меня сложилось впечатление, что Киньяр – атеист, мне попадались места, где он сочувственно пишет об атеистах, и я решил, что он и сам атеист, приятно поутру встретить человека сходных верований, то есть убеждений, открытого атеиста, открытых гомосексуалистов сейчас, кажется, больше, чем открытых атеистов, настолько приятно, что начинающийся день кажется дружелюбным, мы обмениваемся приветствиями.


любовь и забывчивость

А и Б влюбились в Беллатрис и возжелали ее только потому, что забыли о Зеленом крае. конечно, они должны были знать о нем, хотя бы неосознанно, а когда-то, может быть, знали и осознанно. но житейские заботы – о здоровье, заработке, жилье, мнении окружающих – заставили это знание отступить, уйти из сознания. под грузом житейских забот, под натиском обстоятельств оно опускалось все ниже и ниже, пока не опустилось на дно сознания, памяти, не зарылось в его песок. известно – самое важное прячется в глубине.


ландшафт

пусть это будет бурый песчаный ландшафт, вроде Большого Каньона, что-то марсианское, но с небом светлым, как на Земле.


выбор декораций

не лучше ли найти горную местность, именно горную, не гористую, что-то вроде швейцарских Альп, зеленые склоны, снежные вершины, зимние курорты, пастбища, пастухи, лыжники в красивых костюмах, охотники, заблудившиеся гуляки, влюбленные парочки, самоубийцы, зачем эти пустыни, выжженные или зеленеющие, зачем избегать людей. 


каждый день заново

хорошо начинать каждый день заново, забыв о том, как прожил вчерашний день, и не пытаясь представить себе день завтрашний. тогда за год проживешь триста шестьдесят пять жизней, а в високосный год – на одну больше. именно так я и жил в детстве, а потом это постепенно изменилось: за год я успевал прожить четыре жизни – осеннюю, зимнюю, весеннюю и летнюю, а еще позднее их заменила одна-единственная жизнь, которая тянулась из года в год. вот мучение – одна и та же жизнь на все годы. ничто больше не начиналось и ничто не заканчивалось. может быть, поэтому мне так нравится устраивать для персонажей авто- авиа- и прочие катастрофы: удобный повод что-то закончить и что-то начать. книжные истории хороши тем, что они начинаются и заканчиваются. в книге может уместится множество историй, если это сборник рассказов. вот почему люди любят истории: они возвращают их в детство, в чудесное время, когда жизнь начиналась утром и заканчивалась вечером, чтобы ночью уступить место другой жизни, не оставив о себе даже воспоминания. 


неизбежность лжи

ни тропиков, ни пустынь, ни снежных и ледяных полей, что-нибудь теплое, уютное, не тревожащее, погружающее в мечты, освобождающее фантазию, которая тотчас же устремляется в австралийскую пустыню или арктические снега, и тогда понимаешь, что все мечты – ложь, но и действительность – тоже ложь, правды нет нигде, существование тел – уже неправда, и сплошное тело было бы в чем-то неправдивым, ложь проникла бы и в него.


держаться принятого решения

не мог бы ты припомнить какой-то занятный случай из своей жизни, спросил А. ничего более занятного, чем рождение, не припоминаю, ответил Б. что же в нем было занятного, спросил А. то, что мне удалось родиться, сказал Б. а были препятствия, спросил А. еще какие, ответил Б. разговор произошел до того, как я решил ни словом не упоминать об А и Б. я последователен. 


примирение в огне

имеет ли та, уже почти позабытая, история отношение к телу? о да, и еще какое! это история безобразного тела, в котором обитала уродливая душа. тело соответствовало душе, а душа – телу, и вместе они совершали немыслимые поступки, – немыслимые для того, кто никогда не встречал ничего столь уродливого, а, повстречав, впал в безумие, то есть превратился в нечто столь же безобразное. уродливое заразительно. прямое никогда не исправит кривого, но кривое может искривить все, что с ним соприкасается. так и получилось. в дело пошли нож, ружье, а потом и бензин, и спички. в этом при желании можно найти какой-то смысл: огонь все уравнивает. пламя уничтожает различие между прямым и кривым. любое дерево оно превращает в угли.


заяц-велосипедист

мне вдруг представился заяц, катящий на трехколесном велосипеде по моей Зеленой стране, наверное, воспоминание о каком-то мультфильме, который я видел в далеком детстве, детство всегда далеко, и в нем полно зайцев, катающихся на велосипедах, лыжах, коньках, даже на мотоциклах, зайцы любят движение, удивительно подвижные звери, присутствие зайца-велосипедиста в Зеленой стране не сделало ее менее безлюдной, если бы зайцы устроили здесь велогонку, то и тогда в моей стране не прибавилось бы населения, зайцы хороши тем, что, сколько бы их ни было, они не создают толпы, неправильно говорить: «толпа зайцев» или «толпа лисиц», животные собираются в стаю, но не в толпу, вот почему я спокойно позволил зайцу проехать мимо, я знал: даже если он где-то там развернется и покатит в обратную сторону, это меня не потревожит, да пусть он тут катается целый день, заяц-байкер не нарушит моего уединения, так устроена эта страна.


тревожное ожидание

и все же этот проехавший заяц меня тревожит, почему он не возвращается? неужели Зеленая страна так велика? неужели заяц все едет и едет, и дороге нет конца, может быть, у нее нет и начала, может быть, Зеленая страна бесконечна во всех направлениях, это не то, что я ожидал от Зеленой страны, бесконечность делает ее неуютной, лучше бы заяц поскорее уперся в стену, как в каком-то старом фантастическом фильме: космонавты высаживаются на планету, а там все как на Земле – деревья, кусты, трава, камни, но когда кто-то из них ломает ветку или что-то там соскребает, оказывается, что за этим привычным пейзажем – глухая стена, мне почему-то нравится думать, что Зеленая страна окружена высокой стеной, если заяц не вернется, значит, никакой стены нет, или с ним что-то случилось, например, он мог навернуться со своего трехколесника и здорово ушибиться, возможно еще, что сломался велосипед, но тогда заяц мог бы прибежать на своих четырех, есть еще третий вариант, который мне кажется самым подходящим: заяц встретил по дороге зайчиху, и они сейчас весело беседуют, может быть, они решили жить вместе, и уже роют нору. замечательный вариант.


на лужайке

почему бы не представить себе обнаженную Беллатрис, привольно раскинувшуюся на лужайке Зеленого мира, и множество маленьких А и Б, множество а и б, они облепили ее, будто муравьи, они любят ее, используя для этого каждую впадину, каждый уголок ее тела, все довольны, гармония, совершенство.


заячья лапка

заячьи лапки представляются мне похожими на кошачьи, наверное, потому, что и те, и другие – пушистые, пушные звери, почему я так одержим этим зайцем, на Востоке заяц олицетворяет начало Инь, в дохристианской Европе заяц тоже символизировал женское начало, вот откуда он взялся в Зеленой стране, о Беллатрис, твоя история никак не закончится, тебя не забыть, создавая Зеленую страну, я пригласил в нее и тебя. 


немного нарциссизма

мне, наверное, не хватает нарциссизма, чтобы перестать думать об объективном, сосредоточиться на том, что внутри, там ведь есть что-нибудь, наверняка, вглядимся, рассмотрим и кое-что извлечем, объективное наскучивает, поговори же о себе, например, расскажи, чем ты зарабатываешь на жизнь, очень хорошо, на это нетрудно ответить, хотя разве не относится и этот вопрос к объективному? по профессии я шахматист, но недостаточно сильный, чтобы зарабатывать на жизнь игрой, мне платят за то, что я обучаю других, вот уже два месяца я работаю с нигерийскими шахматистами, готовлю команду к Олимпиаде, на прошлой они выступили не очень-то удачно, и президент шахматной федерации Сани Мохамед решил, что пора сменить тренера, так я оказался в Нигерии, непростой для восточного европейца климат, непривычная кухня, политическая жизнь нестабильна, и все же я чувствую себя здесь комфортно, мне здесь хорошо, если мои подопечные удачно сыграют в Баку, я останусь в Нигерии еще на два года, самое меньшее, кажется, мне удалось немного поговорить о себе, во мне осталось сколько-то миллиграммов нарциссизма, но, конечно, никакого сравнения с Мишей Эльманом, знаменитым скрипачом, один из местных музыкантов, а здесь есть Национальный симфонический оркестр, и я несколько раз уже был на концертах, рассказал мне про него такую историю: приходит к Эльману в гости знакомый, и Миша с удовольствием начинает рассказывать о себе, говорит и говорит, потом спохватывается: «что же я все о себе? давайте поговорим о вас. скажите, вы были вчера на моем концерте?», до Эльмана мне, конечно, далеко, но живу я тут одиноко, женщины у меня бывают только случайные и не часто, поэтому я охотно покопаюсь в себе, вспомню что-нибудь примечательное, или что-то давно забытое, или то, что я никогда не забывал, потому что это никогда не доходило до моего сознания, что-то подспудное, подсознательное, это было бы интересно, времени до Олимпиады еще много, может быть, я успею не только что-то вспомнить,  написать, но и опубликовать эти записи.


твой дом

нужно просто прислушаться к шуму дождя, тогда все объективное размокнет, как буханка под ливнем, распадется, не достанется ничего даже птицам, и вот тогда ты окажешься внутри субъективного, добро пожаловать, чувствуй себя как дома, потому что это твой дом, здесь все твое, от прихожей до туалета, располагайся, но все это возвращает тебя в объективное, на деле ты просто голос, который чувствует себя дома, пока говорит, вот и вся субъективность, с детством покончено, с отрочеством, юностью, зрелостью и прочим, что там еще имеется, со всем, что там происходило, с теми, кто там встречался, с кем завязывались продолжительные или недолгие отношения, ничего этого не было, ничего этого не случалось, вот она субъективность in nuce, par excellence, латынь тоже уводит в объективное, нужен какой-то особый язык, а если язык дан при рождении или вскоре после него, то нужна интонация, твоя субъективность и есть твоя интонация, тут ты у себя дома, восвоясях, только тут и нигде больше.


промежуточная остановка

пасмурный  день, дождь, и черный кот после завтрака сразу улегся спать, он никогда не перечит погоде, спать так спать, но человеку свойственно бунтовать, не подчиняться, и я сейчас изображаю из себя такое непокорное существо, хотя мог бы покориться, дорога вся размокла, где мои сапоги, и что толкает меня куда-то, что выпроваживает из дому, не тянет, не приманивает, а выталкивает, оно позади меня, хотя мерещится впереди, понятно, почему все эти странствия нигде не заканчиваются: у моих маршрутов нет пункта назначения, есть только промежуточные остановки, и сейчас, кажется, я на одной из них.

02.06.2013 – 19.07.2013.       27.12 - 31.12.2015.



Исключенные фрагменты

на зеленом холме
тишина
форд и бьюик
веселые охотники
иномирник
терминологический спор
только так
тогда и теперь
террористический акт
семиног
лучшее пиво
дружелюбный день
атеист
метаморфозы
дорожная