Urbi et Orbi

Д.П.


Как мне приятно было, ночью уходя,
покинуть дом родной на некоторый срок.
Как мне приятно пассажиром ехать, не виня
ни в чем и никого, и точно знать, что непричастен судьбы рок.

За окнами растлалась без всякого стыда
страна, в которой был рожден, глотнул в избытке соли,
в которой, может, так же и умру. И так влекут в ней города
изобилием своим, но вены, видимо, наполнены балтийской кровью.

Разновидность побега, очередная попытка
скрыться от самого себя, увы, обречена на провал.
Свою реальность всегда ты несешь с собой, и эта пытка,
возможно, страшнее заключения без еды и воды в подвал.

Сбегаю со своими близкими, с теми, кто играет умело
роль причинности моей воли к жизни, коих участие
невозможно недооценивать, ведь, в общем и целом,
его не с чем сравнивать, ибо другие не желают быть причастными.

Смотря на некоторых из них, я заново убеждаюсь,
что части пространства не питают ни к кому эмпатий.
Однако, стоит двоим сойтись, в союз обращаясь,
среда убавляет в своей враждебности, завидев объятия.

Идет одинокий человек по северным улицам,
чувствуя со стороны города некий упрек
в своей безучастности. Идет человек, немного сутулится
и думает, что рана от бритвы на шее есть некий намек.

Можно забрести во владения культурного пласта,
или в ночи пройтись по местам близ Невы,
и подумать о том, насколько сильны и властны
были представители Юсуповской четы.

И как тьма овладеет просторами города
можно сесть на судно, плывущее сквозь
все каналы, слышать шепот местного говора,
и забыть о тех, с кем живешь врозь.

И на крышах ночные огни пытаются вторить
одиноким небесным звездам своей цветовой гаммой.
В этом городе прекрасно, пожалуй, все, кроме
водных зеркал с их отражающей амальгамой,

ведь они облачают тебя в саван телесности,
придают тебе слишком отчетливые черты.
С другой стороны только виды этих окрестностей
способны сделать тебя своим для чарующей темноты.

А чуть дальше от твердой поверхности, на глади
ультрамариновой пелены, теряется значение слов.
Плывешь по каналам, словно шагаешь по анфиладе,
наблюдая трагедию разведенных мостов.

И узкие улочки не апофеоз геометрии, но вызов ей,
ибо те по причине строгости не нуждаются в хордах.
И фронтонов зданий достаточно, чтобы людей
затмить и сделать их присутствие мимоходным.

На пересечении улицы Пестеля и Литейного, где размеренно
перекликаются многоголосым эхом людские вздохи,
жил великий поэт, память о котором стала безвременной,
ибо время бессильно против гения прекрасной эпохи.

Просчитавшись с постановкой, плохо ее отрепетировав,
ответственность ложится на предшествующие поколения
давно минувших веков, влияние коих отретушировав,
осязаемым становится петроградское творение.

На дыбы вскочил медный всадник, задрав гриву
верного скакуна, возвышаясь над пешей площадью.
Медный всадник говорит одним своим видом,
что он больше частности, и гораздо важнее общего.

С верхотуры Исаакиевского собора виден весь
прекрасный в своей перспективе город, где смерти коса
не кажется каким-то итогом, чертой - она просто есть,
и пока она не настигла, я буду выискивать взглядом твои глаза.

Я бы не стал заявлять, что быть одному - это благо,
хоть это и дает определенные преимущества.
Быть одному значит проявлять относительную отвагу,
ведь зачастую роль автономного суть роль неимущего.

Я вглядываюсь в темноту, а она только больше густеет.
Поглощая меня, она уже немало обо мне узнала.
Там, где я был, остается лишь холод в постели.
Я понуро курю, ожидая отправки с Ладожского вокзала.

Я хотел посвятить эти строки городу, или, может,
даже целому миру, но случилось так, что в каждой версте
я ощущаю осадок того, что меня до сих пор гложет,
ведь в моей перцепции все пространство сошлось на тебе.

Но теперь вспоминаю, как ходил у Фонтанки, как звал
меня друг в питейные заведения, чтобы в оных напиться
до полной потери памяти. И синева заливов, как лучший кинозал,
который помогает отвлечься от бессобытийности вереницы.

Прикосновение двух людей друг к другу, как апогей
эмоционального резонирования клеточного многообразия.
Мне бы со всем разделаться и перебраться скорей
на невские берега, будто бы назло степям Евразии.

Нахождение где бы то ни было есть ощущение
самого себя в пространственной протяженности.
Я тоскую по мостам, мокрому воздуху, по совмещению
узких улиц и водных объемов, по эффекту своей искаженности.

А сейчас я ступаю по местам своей малой родины
в ожидании не свершений, но, по меньшей мере, нового дня.
Пережив череду потрясений, даже я уже свыкся, вроде бы,
с мыслью, что очередные сутки смогут обойтись без меня.