Помнишь?

А помнишь сказки про солнце на нашей улице?
Что когда — нибудь оно выйдет и согреет всех нас.
Мы кивали и верили с улыбкой на лице,
Опуская голову, пряча взгляд печальных глаз.
Хватали друг друга за руки, стоя на крыльце
Этого мира пустых и заученных фраз,
Надеялись, что как фильмах счастье будет в конце,
Как в книгах чувства наивно выставляли на показ.
В такую сладкую ложь поверят даже мертвецы,
Удачные метафоры и меткий перифраз.
Этот мир тюрьма, а мы с тобой в нем были беглецы,
И таким же беглецам: "Наш дом всегда открыт для вас".
На темной улице без солнца грустные жильцы
Несут тепло по венам своих личных теплотрасс.

А помнишь как мы полной грудью дышали мечтами?
И я самозабвенно утопал в твоих волосах.
Вечно лечили друг друга наивными речами,
Но всё чаще дрожь замечали в наших голосах.
Живых людей заменяли бездушными вещами,
Вещи ломались, а мы всё так же жили в миражах.
Люди открывались, в них кидали камнями,
На смерть со своими страхами сражались на ножах.
Душа тогда еще светилась яркими огнями,
Но огни перегорали на "новых рубежах",
К которым шли по стеклу разбитыми в кровь ступнями,
Оставляя следы на самых высоких этажах...

А помнишь, как строили общие планы на лето?
На чертово лето, мы звали его "нашим"!
Но теперь в руках только сгоревшие билеты,
На радость всем, как кости собакам бросишь им
Пепел под ноги, сквозь него прорастут первоцветы,
Боязно и робко под дождем и смехом людским.
Мы как те цветы, из нас тоже сделают букеты,
И сколько не пытайся, так и не выйдет стать другим.
В чьем — то гениальном проекте мы всего лишь макеты,
Чего — то высшего, лучшего, над головой псевдонимб,
Где — то высоко на верху ставит на реплей кассеты
С нашей грустной историей одинокий серафим.

А помнишь... Я точно знаю ты всё помнишь, милая,
И когда грустно вечером прокручиваешь в голове.
А я рад, что кончилось наша история грустная,
Что закопаны чувства под землей, там на глубине,
Где нет места сердцу, где потом буду закопан и я,
И самый красивый надгробный камень поставят мне.
Я так сильно устал от нелегкой жизни воробья,
И мое худое тело найдут где — то на дне
Этого о-о-очень чертового мира вранья,
И мой терновый венок теперь будет висеть над ней,
Я жил не существуя, не выходя из забытья,
В твоей памяти я буду жить вечно... или пару дней.