А по ночам мне снится война... мой отец

                Более 70 лет прошло с тех пор, как отгремели взрывы на Кубанской земле. Много это или мало? Для юности мера одна, а для старости – совсем другая. Память солдата крепко держится за каждый день, каждую минуту тех далёких лет...
                Закрываю глаза и вижу жаркий летний день 8 августа 1942 года. Примерно в полдень я был ранен в ногу в центре города, на углу улиц Горького и Октябрьской. Внезапная, острая до судорог в теле боль пронзила меня. Лодыжка правой ноги  раздроблена, ступня почти висит на обрывках кожи. Много тёплой липкой крови стекает в мягкую пыль. Я не думаю о себе, я думаю о немцах, которые где-то рядом, может быть, уже в городе. Люди снуют туда-сюда. Телеги с растерянными возницами несутся в сторону вокзала. Шум, крики сменяются мгновениями тишины – я теряю сознание и... прихожу в себя. Где немцы? Откуда стреляют? Сегодня они ещё на подступах к Краснодару. Ночью высадился с воздуха большой десант к западу от города, примерно  в двадцати километрах. Он стремительно приближался к окраинам Краснодара. Немцы стреляют из дальнобойных орудий по домам, по улицам, по военному училищу. Завтра они войдут в город, а сегодня никто толком ничего не знает.
- Где немцы? – спрашиваю я своих товарищей.
                Я боялся плена. Прошёл всю войну и всегда боялся плена! Я воевал честно: орден Красной Звезды, орден Великой Отечественной, четыре медали... Всё это впереди, а всего лишь несколько минут назад мы шли по улице Октябрьской в сторону вокзала Краснодар-1 втроём: младший лейтенант и два курсанта Винницкого пехотного училища, которое в течение нескольких месяцев располагалось на углу улиц Северной и Аэродромной. В начале августа, когда немцы были на подступах к городу, училище в спешном порядке эвакуировали в город Грозный. Нас троих оставили поджечь склады ОВС и продовольственные запасы. Утром 8 августа мы стали выполнять задание. Бензин брали из заготовленной бочки – и бегом к складам. Подожгли первое здание, но в неохраняемые ворота ворвались местные жители. Из горящего здания они стали выносить мешки с мукой, крупами, овощами... Вдруг прямо в толпу упал снаряд, второй, третий. Живые в панике стали разбегаться. 
                Мы пошли к вокзалу по улице Октябрьской. Через несколько кварталов меня ранило. Мои товарищи меня не бросили. Они быстро смастерили из штакетины и обрывков солдатской гимнастёрки что-то наподобие шины и погрузили меня на попутную подводу. Пока мы ехали до вокзала, я терял сознание  и приходил в себя несколько раз. Передо мной пронеслись последние месяцы жизни. Мама стояла у калитки и махала мне вслед головным платком. Это было сразу после 23 февраля 1942 года. Мне исполнилось 18 лет, и я был призван в армию из родного хутора Красноармеец Гулькевичского района. Я попал в город Краснодар, в военное училище. Несколько месяцев нас учили разбирать и собирать винтовку. Стреляли мало – не было патронов. На фронт не отправляли – не было обмундирования. После кубанских просторных степей и полей, после хуторского раздолья город казался тесным, раскалённым, выцветшим. К некоторым курсантам приезжали родственники из колхозов, привозили продукты. Ко мне никто не приезжал. Отец со старшей сестрой ушли на фронт с первых дней войны. Он боялся отпускать дочь одну и, хотя возраст у отца был непризывной, прослужил до конца войны ездовым при госпитале, возил раненых, воду, дрова. Сестра работала в госпитале прачкой, четыре года стирала бельё и бинты для бойцов. Так они вдвоём дошли до Берлина и вернулись домой. Мама оставалась с двумя младшими детьми. В восемнадцать лет больше думаешь о фронте, чем о доме.
- Лёня, браток, прощай...
- Будь здоров, не поминай лихом...
                Я очнулся на железнодорожной платформе среди зениток и чужих людей. Паровоз пронзительно засвистел и сорвал с места тяжелогружёные вагоны. Он начал движение в сторону Новороссийска.
- Нам же в Грозный, ребята, - я приподнялся на локтях и стал искать глазами моих товарищей. Они шли по перрону рядом с движущейся платформой.
- В ту сторону составы не идут, - откликнулся один из них, - мы не знаем, как будем туда  добираться, так что ты не обижайся, куда нам с тобой...
- Я понимаю, спасибочки вам, что не бросили. Прощайте.
                Поезд стал набирать ход.
- Я вас не забуду...
                Я не забыл. Лица помню до сих пор, а имена нет.
                Что будет со мной дальше? Ни одного знакомого человека. Равномерный глухой стук в висках нарастает. Я почти ничего не слышу. Может быть из-за потери крови? Солдаты на платформе засуетились. Расчехляют зенитки.
- Наводи!
                Я лежу на спине и смотрю в небо. Вдруг прямо над нами проносятся несколько «мессершмитов». Оглушительные взрывы разорвали тишину. Железную дорогу разбомбили. Резко дёрнувшись, состав остановился. Воздух дрожал, обдавая жаркими волнами. Зенитчики старательно крутили свои пушки и стреляли. «Мессеры» ушли на разворот. При втором заходе две машины в воздухе загорелись. Оставшиеся зашли ещё раз. Летели совсем низко и стреляли в упор по платформам, мстили зенитчикам за своих. Солдаты стали прыгать вниз на насыпь. Двое подхватили меня и перенесли на гравийную дорогу.
- Может здесь больше повезёт, чем с нами...
- Прощай, браток...
                Они бросились к уцелевшим зениткам, но самолёты не вернулись. Все ушли ремонтировать железную дорогу. Сколько времени я пролежал у обочины, не помню. Мимо шли машины. Это была колонна бензовозов в сторону Новороссийска. В кабинах были люди в морской форме.
- «Им пехота не попутчик», - подумал я.
              Но нет! Остановились.
- Браток, айда с нами!
- Не откажусь...
                Без лишних слов меня уложили на подставку для шлангов и привязали мягкими канатами к бензобаку.
- Чем тебе не плацкарт!
- Ну, держись!
                150 километров на узкой подставке около бензобака с почти оторванной ногой!
                Хочешь жить – старайся не умереть. И я не умер. Я терял сознание и приходил в себя. Не чувствовал рук и ног, забыл, где моя онемевшая спина, где  голова, но был жив. Помню, что ехал ногами вперёд. Слава Богу, до рая было далеко. Ада я испробовал сполна. Разбитая гравийка 1942 года была из тех мест. Перед Новороссийском моряки остановились.
- Живой?
- А то!
- Слушай, мы тебя оставим у дороги. Кто-нибудь подберёт. Мы едем в Геленджик и это нечестно, везти тебя привязанным к полному бензобаку через Новороссийск. Там бомбят нещадно, если что, сгоришь заживо. Что ж мы, зря тебе плацкарт уступили...
- Спасибочки, братцы, спасибочки, родненькие... Прощайте...
                Вечер постепенно перешёл в ночь. Летом у моря ночи чёрные, звёздные. Я лежал и смотрел в небо. В сторону моря звёзды спрятались за серым облаком пыли от бомбёжек. В сторону Анапы – то же самое. Зато прямо надо мной сияли ночные летние звёзды, словно мои старые знакомые. Особенно две из них: крупные, сине-зелёные, холодные и далёкие, но я всё время думаю, что именно они указали путь ко мне.
                Я услышал скрип колёс. Это были первые звуки за несколько часов. Видно, телега была тяжело гружёная.
- Сюда, сюда! Помогите!
- Ты кто? Свой?
- Наш!..
- Мы везём бельё в госпиталь. Ещё хотели срезать путь. Повезло тебе, парень.
- С утра везёт, - отшутился я, и это мне самому понравилось.
                Госпиталь находился в ущелье Молодёжное. Это был походный госпиталь, состоявший из множества армейских палаток, в некоторых даже был свет. Мне обработали рану и туго забинтовали ногу. Ночью шла машина с ранеными  в город Туапсе. Там нас перегрузили в поезд, и к вечеру мы попали в город Сочи, в госпиталь №2120. Прошло больше суток после ранения. Нога распухла и горела огнём. Главврач госпиталя на обходе, не глядя мне в глаза, строго и решительно вынес вердикт:
- Готовить к ампутации.
                Что это была за ночь! Ночь тягостных мыслей, ночь без надежд, ночь обращения к Богу, как к последней соломинке:
- «Господи, помоги, Господи, не оставь! Мама, помолись за меня, я больше не знаю слов...
                А мама умела молиться в тёмной хате у горящей лампадки перед иконой Николая Чудотворца... За меня, за отца, за сестру...
                Утром прибыла московская комиссия. Врач, имя которой я помню всю свою долгую жизнь, - Белла Ефимовна Шнейдер - внимательно осмотрела ногу и спросила главврача, что он намерен делать. Я второй раз услышал слово «ампутировать».
- Что? А кто же воевать будет? Ему же лет восемнадцать, не больше. Он должен воевать. Готовьте операционную. Я сама буду оперировать.
                Я мгновенно уснул, потому что у меня отлегло от сердца. Я знал, что всё будет хорошо.
                Я вытерпел все боли и муки и теперь лежал на балконе санатория, укутанный байковыми одеялами, с загипсованной ногой. У лодыжки в гипсе просверлили отверстие, и миленькая медсестра два раза в день засыпает мне в рану американский стрептоцид. Печёт минут 5-6 так, что американцам достаётся от меня чисто по-русски, и то не вслух, потому что всё это время меня гладит ласковая женская рука по густой чёрной шевелюре. Я благодарен медсестре за сочувствие, за доброту, за ласку:
- Спасибочки, миленькая.
                Пролетел август, за ним сентябрь. Только в октябре я стал понемногу ходить. Рана ещё не до конца затянулась, но кости срастались хорошо. Нога болела и, значит, всё было в порядке.
В конце октября 1942 года события на Кавказе обострились. Немцы были в 17 километрах от Туапсе. Они продвигались от Армавира вдоль железной дороги и заняли всю территорию Горячеключевского и Апшеронского районов.
                В Туапсе в это время формировались три полка: 195, 196 и 197-й. 25 октября 1942 года я попал в 196 горно-вьючный миномётный полк резерва Главного Командования 56-й армии Южного фронта. Затем он назывался 4-м Украинским фронтом. Командующим был генерал Петров.
                Лошадей привезли из Азербайджана, обмундирование доставили по железной дороге с Урала, а солдат взяли из госпиталей. Мы шутили, что немцы испугаются наших бинтов и разбегутся. На самом же деле за каждый метр земли шли ожесточённые бои. Ноябрь, декабрь и февраль – это снег, слякоть, холод. Сырые землянки, залитые грязью окопы, насквозь мокрые шинели и сапоги. Костры жечь нельзя, любой дымок сразу обстреливался. Из-за плохого питания, а были дни, когда кроме селёдки ничего не было, началась дизентерия. Тут надо стрелять, а тут приспичило. Многие заболели, но позиции не оставляли, жевали кору дуба, чтобы укротить живот.
                Я уже говорил, что полк был миномётный. Один миномёт тащила четвёрка лошадей. При длительных переходах миномёт разбирался и за специальные крючья подвешивался к сёдлам лошадей. Если лошади погибали, то мы сами тащили на себе 107-ми миллиметровые миномёты не хуже лошадок.
                До Краснодара из нашего полка дошло приблизительно две трети. От Туапсе наш путь шёл через Шаумяновский перевал. Дорога была чрезвычайно трудной. Немцы завезли огромное количество орудий и боеприпасов, даже удивительно было, когда и как они это сделали.
                Страшный бой был за гору Индюк. С гор мы спустились в районе села Фанагорийское, где хребет Пятигорка. Я не знаю, есть ли сейчас такое название, но тогда называлось именно так. Бои были ожесточёнными за каждый метр, за каждый куст. Каждый делал своё дело. Разведчики добывали сведения о дислокации врага и его численности, пехота шла в атаку, дождь лил на наши спины, снег заметал следы. Зима была временами суровая, ветреная и снежная. Сейчас и самому не понятно, как всё это можно было пережить. Молодость и ярость, горечь потерь и радость маленьких побед, наверное, стирали тяготы будней.
                10 февраля 1943 года мы подошли к окраинам города Краснодара. Немцы отступали в направлении порта Кавказ, надеясь переправиться в Керчь. Нашу дивизию повернули на посёлки Энем и Афипский и станицу Крымскую – в сторону «Голубой линии». Более двух месяцев шли непрерывные бои в районе станиц Крымской и Варениковской. В конце апреля 1943 года подошёл штрафной батальон, и только совместными усилиями мы смогли сдвинуть немцев с укреплений «Голубой линии».
                Наш полк был отправлен в город Краснодар. Штаб расположился в 66-й школе по Ростовскому шоссе. Потери были огромные. Погибло более половины личного состава и конной тяги. Полк формировался новыми силами. Некоторое время мы грузили снаряды и бомбы на станции Гирей Гулькевичского района, где были склады СКВО. До родного хутора было рукой подать. Однажды меня отпустили домой. На один день. 10 километров мы пролетели с моим лучшим другом Петром Задорожным,  как на крыльях. Мама кормила нас сметаной и молоком, а на лепёшки весь хутор мёл по сусекам. В сентябре 1943 года наш полк отбыл в Курскую область, в село Нижеголь, где мы получили лошадей из Монголии и пошли на Карпаты.
Форсировали Днепр, освобождали Украину, потом Венгрия, Польша, Чехословакия. Остановились в 36 километрах от Берлина.
                Иногда обращали внимания на девчат, но красивей наших кубанских не было.
                Если бы я был писателем... К сожаленью, только во сне у меня всё складно получается про войну, про первую любовь, про дорогих незабытых друзей...
                Несколько лет тому назад один чиновник от медицины сказал:
- Дедушка, у тебя одна нога короче другой только на три сантиметра. Вот если бы на пять – мы дали бы тебе «Оку», а так – не положено.
                Я настырный. Написал в администрацию, что прошу «Оку», что воевал, что брал Краснодар, но другой чиновник позвонил и сказал, что 196 полк в город не входил и вообще ничего не брал... Я не пожелал ему оказаться на моём месте. Война – это страшно. Не приведи Бог никому этого ужаса. Сколько из нас,  из 82-х уцелевших зимой 1942-43 годов на Кубанской земле дошли до Победы, мне уже никогда не узнать. И «Оку» мне больше не хочется. Стар я. Дети или внуки отвезут меня, если надо.
                После войны я женился. Живём вместе уже 68 лет. Вырастили троих детей, четверо внуков, семеро правнуков. Надеемся на пополнение. Пенсия хорошая. Жить бы, да жить. Когда вспоминаю войну, всех кого потерял на её дорогах, всех, кого никогда не встречал после, моих дорогих друзей и однополчан, то обязательно разволнуюсь, не могу уснуть, вспоминаю подробности, будто сегодня всё произошло.
                А по ночам мне снится война, жестокая, страшная. Наверное, так и будет сниться до последних дней.
                Линник Алексей Иванович. Рядовой.