Старый вокзал

  Старый вокзал. Сколько жизней он пропустил сквозь свою грусть, впитавшую синеву небес над снами города, стоящего на берегу этой тихой реки. Сколько улыбок и слез, встреч и расставаний запечатлел он в своей памяти, сколько шагов было отмерено любовью до его печалей - невидимых, не слышных.

  Дороги, ведущие к нему и от него. Дороги, пройденные сердцами, которых, возможно, давно уже нет, сердцами, что любили и рождали новые. Дороги, приведшие человека к любви и оставившие без неё - если бы у них можно было спросить, каково это - быть необходимостью для идущих друг к другу, для летящих навстречу неминуемому року, для верящих в то, что они все еще в пути.

  Старый вокзал. О чем он молчал, опустевший после шумного дня, после еще одной непрожитой человеком жизнью. Быть может, он вспоминает тех, что когда-то давно уезжали из него, последний раз обняв жен и матерей, сестер. Уезжали в полымя войны, что без разбора забирала жизни на просторах этого огромного континента.
  Вокзал помнил те лица, и человек видел их - так, слово вокзал делился с ним своей памятью. Так веско, так бесконечно верно это понимание чего-то далекого, но всегда своего. Человек не знал, как передать это чувство, да и возможно ли это. Достоин ли он этой памяти, и что заставляло его думать об этом и видеть сотни, тысячи лиц уходящих, ждущих, переживших эти страшные времена - хотя бы для того, чтоб он однажды, опоздав на рейс, сел, закурил и, глядя на, покидающее небосклон, солнце, думал и чувствовал себя частью этой земли. Земли, на которой он родился и вырос, любил и творил, и... помнил.

  Солнце уже садилось. Созревали сумерки. Человек сидел на скамейке, смотрел в небо, на свежую зелень листвы, на пустую вокзальную площадь. Не было в нем и доли расстройства от опоздания на свой рейс, а было нечто такое, отчего становится тихо и спокойно внутри, и светлая грусть наполняет чувственность неким теплом вечного - человеческого, людского.

 Вспоминалось детство, деревня деда, куда он приезжал на каникулы. Бабушкины руки, пахнущие молоком и дом с ароматам испеченного хлеба, и, конечно - река. Всё та же Белая река, что и сейчас дарит человеку веянье времен, пронесшихся мимо этих уютных берегов - в память.

  Вспоминались рассказы стариков про войну и - после. Верилось в добро и в свет, в сердца людей. Он достал из сумки старое фото своего деда в выцветшем офицерском мундире и положил его на колени. Грустно улыбнулся. Они были друзьями, и спустя даже столько лет ему так его не хватало. Свет исполнял его душу, и было человеку этому просто и правдиво, тепло и вдохновенно. Тишина вокзала действовала, как магия, на ощущение неба внутри.

  Сумерки. Самое загадочное, самое проникновенное время суток обволакивало его восприятие пеленой памяти, грез и чего-то необыкновенно близкого, касающегося только его, но - для мира целого. Это созревало не вечер, не месяц, не год. Он принял это еще ребенком - и прильнув к груди матери, и с запахом бабушкиных рук, и с улыбкой деда, что курил возле печи и смотрел, как он - еще юным совсем тыкал в карту страны высохшим фломастером и радовался, что нашел свой город.

  Где теперь эта страна. Где тот город и мальчишка, что бежал вдоль ручьев весенних за своим бумажным корабликом навстречу... На эту встречу с пустым вокзалом?

  Душа мира - как расстояние от иллюзорных начал, от всех благотворных зачатий человеком человека до истины, что понимается, как любовь. Какая она - эта душа земная, которая грелась тогда дыханием сумрачных грез о любви, о том, что люди привыкли называть - бог.

  Билеты на рок-концерт пропали. Улыбка едва заметная очертила характерные ямочки на загоревшем лице человека. Он просто смотрел на прохожих с другой стороны улицы и думал о том, что любит их. А концерт? А что концерт - он состоится без него. Сколько всего произойдет на земле без его участия, без времени его существований в нем и вне его. Время, отмеренное ему на жизнь, казалось до того коротким в сравнениях с величием вечности и вселенной, где рождались и умирали солнца, гасли галактики, даря свет свой далекий его строкам о любви, и все это (он улыбался) без его участия, но ведь для него тоже.

  Душа мира. Да - именно душу мира он чувствовал в себе, оставшись один на один с собой, как со старым вокзалом, что напомнил ему еще и о том, как когда-то и он уезжал отсюда, и очень далеко.

  Давно прошли времена хиппи, и рок-н-ролл уже почил в бозе, и лишь память, словно отдавала эхом тех лет, когда душа загрустила над школьным почерком первых несмелых строк о себе.

  Где они - эти строки? Где та практикантка, что прослезилась от них, отобрав у него листок во время урока? Где тот мальчишка? Не он ли сидит сейчас на скамеечке и встречает ночь? Не верится порой, но это - он.

 Человек улыбнулся, глянул на фото деда, и мысленно сказал ему: я ведь тоже когда-нибудь стану дедом, дочь скоро в школу пойдет уже.

  Старый вокзал. Сколько дорог еще будет к нему и от него. Сколько всего верностей пронесет душа по ним, ждущим ее всегда. Человек достал из сумки чекушку водки, открыл и глотнул с горла. Закурил. Сумерки сгущались и он не заметил, как к нему подошел мент. Майор какой-то.

 - Дед? - глядя на фото, спросил майор.
 - Да, - ответил человек.

  Офицер тоже закурил и присел рядом. Двое других в форме проследовали дальше. Он молча протянул менту открытую плоскую бутылочку. Тот глотнул и выронил, чуть слышно: за победу.

 Долго они еще сидели вдвоем - то говорили о чем-то, то молчали. Простой хипп и простой мент. Да и разошлись, когда уже совсем стемнело.

  Он поехал к бабушке. Приготовил ее любимые блинчики. Зашел к ней в комнату. На столе лежали открытки с днем победы и стояли букеты цветов.

- С праздником, родная, - произнес он чуть громко, чтоб бабушка расслышала, наклонившись к ней, сидящей на кровати, - спасибо тебе за нас, за всех, - и обнял ее.

  Она плакала и улыбалась грустно. Что ей вспоминалось тогда? - разрушенный Киев или развалины рейхстага, Харбин или пленные японские солдаты... Холодные зимние окопы под Сталинградом или раненные, которых она спасала, при выходе из окружения.

  Он встал, поклонился ей и еще раз поцеловал. Щека бабушкина была влажная, и он ощутил на устах своих слезы, бабушкины слезы... Настоящие слезы победы на его устах. Что-то покинуло ресницы и скатилось, и слилось с этой победой.

  Было восьмое мая 1999 года. Прошло ровно семнадцать лет. И вокзал тот стоит, и так же грустит о чем-то известном ему одному. И человек приходит туда и вспоминает с улыбкой те сумерки. И курить он не бросил, и дедом - стал.
  И всё кажется ему, что где-то внутри него, среди просторов его душевной вселенной, в тишине вечернего города, что стоит на берегу реки, несущей столетья к причалу любви, ждет его - старый вокзал.


 = 2016 =