К Дню Победы. Дед был моим первым учителем...

Возраст – явление закономерное и, увы, неизбежное, и когда сам стареешь, то поневоле начинаешь всё чаще и чаще вспоминать тех стариков, которых знал в молодости. Я – не исключение, поэтому в последнее время все чаще вспоминаю своего деда, Ивана Яковлевича. Его нет в живых уже почти пятьдесят лет, срок куда как для человеческой жизни огромный. Да, за эти годы произошел миллион мелких и крупных событий, повстречались на моём жизненном пути сотни и тысячи самых разных людей, но все-таки память – это действительно непредсказуемая штука: порой она вроде бы без всякой на то причины, неожиданно выхватывает из прошлого ( и, бывает, из очень дальнего) самые, казалось бы, уже прочно забытые и, казалось бы, совершенно пустяковые и даже ни к чему совершено не привязанные воспоминания. Вот и на этот раз – дед. Последний раз видел его в подмосковном Крюкове, в госпитале для ветеранов и инвалидов Великой Отечественной. В ту нашу встречу он сказал, что до сих пор снится тот страшный танковый бой под Прохоровкой, и особенно тот момент, когда они, экипаж «тридцатьчетверки», расстреляв весь боекомплект, пошли на ближайший к ним «тигр» тараном. Тот принял вызов, тоже не сворачивал и не стрелял, скорее всего тоже был «пустой». « И представляешь,- сказал дед, - кругом все горит, взрывается, не поймешь где земля - где небо, а я вижу как он прет на нас, и больше ничего меня не интересует и ничего не чувствую. Словно оглох и ослеп, и только  всей кожей, от затылка до пяток, понимаю что сейчас у меня кости затрещат…». Отвернули бы, сказал я, чего впустую геройствовать. А некуда, ответил он, мы в самой гуще оказались. Тут уже выбирать не приходилось – только в лоб, только на таран. Небось, за Родину, за Сталина орали, попытался я его «подколоть». Ага, усмехнулся он, угадал. Такой мат стоял, без всякой Родины  и без всякого Иосифа, что я всю оставшуюся жизнь ничего даже приблизительного не слышал.
Тут подошла молоденькая медсестричка и увела деда на процедуры. Чуть не забыл, сказал он на прощание, опять предлагают операцию. В сорок третьем его тяжело ранило, минный осколок (вроде бы ерунда, на рентгеновском снимке -  с четверть горошины) застрял в левом легком и время от времени напоминал о себе, зараза, мучительнейшими болями и надсадным, выворачивающим внутренности до испарины и рвоты, кашлем. Ну и ты чего, спросил я. Отказался -  и дед легкомысленно махнул рукой. Сидит он себе и сидит, уже вроде как и привык. Раньше надо было. И он опять махнул рукой: да и годы… И ушел. Больше я его живого не видел…
Дед был моим первым и как теперь понимаю, самым авторитетным учителем. Уже в четыре года, лишь благодаря его истинно ангельскому терпению, я довольно сносно читал. Правда, не букварь, а заголовки газетных статей (дед всю жизнь выписывал «Красную Звезду»), а в шесть лет моей, можно сказать, настольной книгой стали «Воспоминания и размышления» Г.К. Жукова. ( Кстати, когда попытался перечитать ее уже в   зрелом возрасте – не смог. Слишком тяжело для неспециалиста).
Мое музыкальное образование началось с песен гражданской войны, в которой дед тоже успел повоевать. Как он сам говорил, « малость Врангеля по Крыму погоняли», и за это «малость погоняние» был награжден аж целым отрезом пан-бархатного сукна благородного вишневого цвета (почти как курсант Ермаков из фильма «Офицеры» - «красными революционными шароварами»). Дед знал этих песен множество и исполнял действительно хорошо, потому что имел врожденные музыкальный слух и звонкий голос.
Уроки же арифметики проходили у нас в основном пятого и двадцатого чисел каждого месяца. в дни дедовых получки и аванса (он на пенсии подрабатывал  дежурным истопником в железнодорожной котельной). Это, мать, тебе на харчи, отсчитывал он деньги бабушке, а это нам с Лешкой на мороженое. Не много на мороженое-то? – смеялась бабушка. Ничего, успокаивал ее дед, имеем право шикануть хоть два раза в месяц, и вообще, любим мы это дело - мороженое. Особенно ты, ехидно замечала бабушка, но дальше этой усмешки конфликт не разгорался. Мы с дедом шли в магазин, он действительно покупал три мороженых – два мне, одно – бабушке. Не забывал и себя, любимого: бутылка, как сейчас помню, стоила четыре рубля двенадцать копеек. Возвращались с покупками домой, дед выпивал, я блаженствовал с пломбиром, он доставал свою «гармозу» и начинал : « Мы- красные кавалеристы, и про нас былинники речистые ведут рассказ…»
Когда я пошел в школу, дед был страсть как доволен тем, что я уже довольно бойко и читал, и писал, и считал. И хотя моя классная руководительница как-то упрекнула его, что, дескать, учить ребенка арифметике на рублях и копейках не совсем педагогично, деда она совершенно не убедила и не огорчила. А при всех своих несомненных достоинствах человеком он был обидчивым, чего уж сейчас скрывать…Да и ради справедливости нужно отметить, что не всегда я считал только деньги. Использовались -  и не раз -  и дедовы награды. Как сейчас помню, медалей у него было шесть, а ордена- три: «Звездочка» и две Славы, первой и второй степеней.
Потом, в дальнейшей жизни у меня было много учителей. Были и хорошие, которых любил и которым хотелось подражать. Были так себе, ни рыба, ни  мясо, но терпеть можно. Встречались и такие, с которыми само понятие «учитель» и  рядом нельзя было ставить… А только красноармейские газетные заголовки, «Мы- -красные кавалеристы…»  и «пятерку» на мороженое я запомнил на всю жизнь. И еще на всю жизнь я запомнил его твердое убеждение, его, можно сказать, жизненное кредо и главный совет: мужик ВСЕГДА должен оставаться мужиком. Всегда, при любых обстоятельствах и в любых ситуациях – защитником, отцом, учителем. Универсальный совет всем представителям сильного пола абсолютно на все времена.
Деда убил тот самый осколок, который был с четверть горошины. Там  же, в крюковском госпитале, он, наконец, проснулся и добрался-таки до каких-то жизненно важных артерий…