Стихайбун в честь тёть

Меня, вертлявого мальчонку, брали в баню в женские дни, и с раннего детства я был окружён не знакомыми ни со мной, ни с друг другом голыми тётями. Родные  одетые тёти вообще-то редко якшались между собой, так как жили во всяких Харьковах, Уфах и Смоленсках...
И к соседке, и к кондукторше, и к матери вреднущей  толстушки по кличке Пончик следовало в звательном падеже обращаться, вот так: «Тёть, а, тёть?».

Тётенька-тётя...
может дать фраску
но не догонит

«Фраска»—это папино словцо  и означает что-то вроде оплеухи. У каждой семьи свой жаргон.
Когда мы вернулись от ленинградской тёти Эти в Москву после зимних каникул, пришёл участковый и дал маме знать, что наша прописка была прекращена. Однако, мы легли спать, наутро я пошёл в школу, где пятиклассники называли меня рахитом, а Милка, моя четырёхлетняя сестра  осталась с мамою оборонять нашу шестиметровую комнату от бабушки Хаси, тёти Сони и тёти Лизы, пристыжённых милиционером.
Как хорошо было на улице Чайковского в Лен-де, где до четырёх утра, до боли лицевых мускулов, богемный  акимовец Моня рассказывал анекдоты:
«-Сколько стоит этот синий курчонок?
-Шестнадцать рублей.
-Что, восемь? Ну, берите четыре...
И даёт два»
 «... Миц болтикос (1) , миц гайчикос (2), свистим паром, ту-ту, поехали...»
.«Цар, цар,  я уже говорю вам по буквам--  Циля, Абрамчик, Рувимчик с мягким концом, цар...»
.
Зимний дворец!
от тусклой позолоты
тепло древнего мира ...

Мы шли Невским проспектом, высокий парень Миша Апарцев приглашал в театр на «Домик-пряник», а мамина сестра-красотка Манюлька уже задумывала побег от Миши за границу с крепким уроженцем Моравии. Совсем недалеко высился Исаакиевский собор и можно было отогреться в Русском музее после гиперборейных ветров на невообразимых площадях города революции.
А Москва Москвой—проёмы с петлями от снятых дворовых ворот, c оконной ватой, усыпанной блёстками,  таинственным чуланом с такой же рифлёной стальной лестницей , как и «парадный» вход на Тихвинскую улицу, дом № 4, квaртира 23. Обшитый досками бревенчатый куб c кладовками и чердаком.
Это кизиловое варенье в чулане съел не я с повязанным кнейце-корце (3)  красным галстуком. По-бабушкиному, выходило, что это был я, а по-моему, совсем не я.
Не-я.
«Справился! Хорошо приложился!  С тобой надо иметь адское терпение», отчаивалась мама.
Пончик с задней парты ненавидела не только отличников, но и хорошистов.

жирокопилка...
на перемене она
щипается, чёрт!

Покупая в гастрономе тонко нарезанный голландский сыр, родители моего сверстника Нёмы дядя Исак и тётя Маня всё откладывали ответ на мой вопрос «Зачем мы живём?», но я не отставал... Я увязался за ними и в булочную на углу Палихи и Сущёвской...

вафли-конфеты!
в витрине серебряный
мальчик с корзинкой
               
Мама восклицала: «Что я тебе, Зусик, марципаны должна подавать?»
Бабушка Хася заставляла маму мыть полы, а мама возмущалась «Кусин тохос на белый конь!» (4)
Тётя Лиза декламировала в нос: «Деньги есть—Иван Петрович, денег нет—паршивый сволочь... Кому я должна, я всем прощаю...».
А тётя Соня всё восклицала, «МузЫка».
А  летом приехал, наконец,  из Сибири папа и вручил все свои подъёмные сторублёвки тёте Соне и бабушке, и тётя Лиза отдала нам свою комнату, в которой забили дверь и пробили новый вход, и пришёл Куприяныч и оклеил нашу двухкомнатную (!) квартирку обоями, а Милку отдали в детский сад у Бутырской тюрьмы. И мама с папою поставили кровать-диван в комнате, из которой папу призвали в армию, а я и Милка дрыхли в бывшей спаленке тёти Лизы.
Из её окошка был виден кирпичный сарай, где, со слов тёти Сони, шли опыты на животных. Но изо дня в день я видел только закрытую дверь и корявые буквы ГАС.
Там же был и забор, где шестиклассница Марина Бабаева раздвигала полы пальто у ровесника Миши Вядро своим коленом.
А эта фраза— чистый англицизм. Я ведь фиксирую эти вырывы после 30 лет вживания в америкэн инглиш. Нёма делает правку:   
Там же был и забор, где шестиклассница-караимка Марина Бабаева своим коленом раздвигала полы пальто у полукровки Миши Вядро.
Вот теряю русский, шпрехая на английском...
Но зато интервьюирую гирлу-америкоску на  коньках. Она  у эмигранток-соучениц три слова выучила, выпускница клёвая. «Корова...   свинья...   замолчи...».

Boston High School
my daughter confides with me
«Kogo by schas trakhnut' ?»

Путая мою прошлую зазнобу с бывшей женой, а дочку — с  внучкой, я для собственной потехи лимерикаю:
      
В изумлении дочь Иудеи-
Предки будто цыгане и феи.
Ей пока лишь годок,
Содють в гойский (5) кружок...
Ой, куда я попала, евреи?

Да-да, но я не об этом, а о задыхаловке в тётилизиной комнатёнке, ставшей нашей детской после выкупа, заплаченного папой .сёстрам. Я принялся выстуживать затхлое помещение, открывая форточку. Милканьё визжала и плакала... Папа слегка ощеривал зубы: « Инвалидом сделаю.»
Убегу от вас.
Из этой вашей халабуды, вас матом надо садить, иди сюда, получишь в грызлу, урод, глаз на жопу натяну, измудохают, ты попухнешь, к чертям-собакам, офцулохосник (6), у нас и абажура  нет, из шайки мыться, празит, чёрные трусы, немыслимо, вот как прищучили, молодец среди овец, башибузук, где мой кинжик, зарубки на дверном косяке, я расту, ходят как хламиды, гинук (7), фантики мои, бабушоньки тейглех (8), друметрелька, стрелки на капроне, зебра полосатая, а я гад ползучий, майки гладят, ты что, с Палихи? Иди уже домой.
По воскресеньям мы перебегали в постель папы и мамы и грелись там перед завтраком, состоявшим из картошки, лука, вымоченной селёдки, постного масла и серого хлеба.

Был однажды у деда сортир—
В стойком запахе ржа, мох и сыр.
Одолел я полмира,
Только два-три сортира
Подарили подобный эфир.

К нам приезжали и бабушка Белла, и дядя Изик, и дядя Мотя, и прелестная Манюлька... Мой рот до ушей, сводило скулы, когда я  Манюлькиным шмендриком (9), чапал по улице, и самые смелые жохи выражали ей своё восхищение... Когда моя тётушка-сфинкс в хорошем настроении, она вспоминает, что папа мой в те времена поглядывал на неё и приговаривал, «А моя жинка лучше!»
Папа приказывал всему кагалу: «На боковую!» И все дружно укладывались штабелями и давали храпака...
В свете уличного фонаря я читал Нёмин томик Дюма и недоумевал, куда же делись, как дематериализовались шпаги, шпоры и вуали.
Но у меня же были монеты Павла Перваго, определитель деревьев 1911 года и французский складной театральный бинокль, который я чинил с помощью липкой ленты.

уютная ночь
понежить его, нежить
или не нежить

Как исправный бумагомаратель, я кропал писучи (10)  о новых колониях и вымышленных войнах.

точу карандаш
из парабол, гипербол
выглянул грифель

Невероятно, но этому троестрочию уже полвека.
Каким-то образом я даже подружился с перхающей тётей Лизой, несмотря на то, что папа ходил в комнаты, где она жила с бабушкой Хасей, и, угрожая палкой, требовал отдать заграничные ботинки, которые они спрятали,  получив их для папы от заезжего чеха (сделали багробн). (11)
Когда никого не было дома, я сажал тётю Лизу за круглый стол, покрытый  толстой бежевой скатертью, и учил английскому.

winter sunset
a thin filament of honey
dangles into my tea

В один прекрасный день распахнулись обитые дерматином двери и мы уехали на север Москвы, и я уже почти никогда не заходил на Тихвинскую, где ещё разгонялся трамвай, в котором я как-то  стоял лицом в стекло, а невидимая женщина массировала меня  пониже спины и дышала в затылок. Eё лёгкие стоны...
Лишь однажды тётя Маня (Нёмина мама) скомандовала  мне преобороть мои брезгливость и страх, и мы подняли лёгкое тельце скончавшейся бабушки Хаси,  положили в гроб, и повезли в Востряково.

еврейский погост-
чищу соседний камень,
чтоб наш не снесли

Тётя Лиза позвала как-то меня перед её переездом с Тихвинки в Марьину Рощу, и я забрался на чердак, взял колёсико делать дырки в маце, филактерии дедушки и его молитвенники.
Но не унести было ни настенные часы, ни испещрённую адресами кафельную печь, ни  чёрный раструб радио, ни старинный сундук из самого Лепеля.

Откель мы взялись?
этот сад, злобно цветущий,
навек покидать...

Тётя Соня, как и тётя Маня, была врачом-терапевтом. На Таганке у тёти Сони был новый муж, владелец серой машины «Победа».
Тётя Соня была на фронте и оттуда привезла многоугольные флаконы из толстого розового стекла. Они были пусты, но от притёртых пробок шёл запах поцелуев и неведомых волнений, которые предстояло разузнать и испытать. Когда тётя Соня приезжала к нам из Москвы на Южный Буг в город Вознесенск, она могла переплыть всю широченную реку, которая разливалась весной так, что наш покатый берег исчезал под мутной водой.

бросала меня
посередине реки
«Теперь давай сам!»
в агонии гибели
научился я плавать

Много лет спустя папа как-то дал мне адрес больницы, и я поехал к тёте Соне, умиравшей от рака. Уже никто не называл её Сандрою.
В моей начальной школе когда-то был подвал гестапо Николаевской области. Я шарил в темноте по стенам шершавым сырого каземата—где же крюки для пыток?
Моя молодая училка просила меня не шастать по руинам домов, по чужим дворам и по кладбищам.
Круглое пухлое лицо... Полина Максимовна...
Она дарила мне книжки. 2-ой класс я окончил её отличником.

«Повесть о жизни»
становятся моими
его давние шкоды

Мы забирались с одноклассницами под арки кустов и играли в больницу, особенно, в уколы в попку. Как-то с одной из медсестёр мы закрылись в комнате и
разделись для игры. «Мальчик и девочка стоят голенькие», защебетала она, и в это время вошла тётя Соня в белом летнем платье. Глиняный пол стал мягким и тёплым.
Я это был, я... Хотя бы и потому, что в конце того лета сорвался с абрикосового дерева, и папа в военной форме молча дезинфицировал мне глубокую ранку.
Вот он, белый шрам на левом бедре, глажу его сейчас, только в могиле моей он и исчезнет.

Молодой! Сволочной!
в московском мареве
привкус металла

      1) c болтиками [идиш]
      2) с гаечками   [идиш]
      3)мятый  [идиш]
      4) поцелуй-ка зад у белого коня [идиш-древнееврейский «с русским концом»]
      5)нееврейский   [идиш-древнееврейский «с русским концом»]
      6) пошёл вон, хватит [идиш]
      7) тот, кто делает назло [идиш]
      8)запечённые в меду катышки из теста [идиш]
      9)маменькин сынок  [идиш «с русским концом»]
     10) что-то вроде вымышленной летописи с картами и рисунками       
     11)скрыть   [идиш]

2004