Междуречье. Восьмая вода

Там, где солнечный вертел
туч пронзает вихры,
где срывается ветер
с горизонта на крик,

там, где воздух с надсадой
отверзает гортань,
и у горнего  сада
жизни не наверстать,

там, где нет перехода
от земли до земли,
две реки полноводных
берегами легли.

Друг пред другом едины:
вод былинная стать –
не доплыть до средины
и до дна не достать.

Две быстрины, две воли,
берега им – острог.
Но не вышептать доли –
божий промысел строг –

им не слиться вовеки
и не сдвинуть судьбы.
Рвутся шалые реки
напрямки, на дыбы!

Всё стремнины да кручи –
неуёмная прыть.
Над запрудой текучей
им бы гордость смирить;

сбавить бег у излучин,
там, где месяц рогат
и крапивою жгучей
поросли берега;

пораскинуться плёсом
с камышовой каймой
да у ночки белёсой
испросить на постой

тишь да сумерек морок:
от зимы до зимы
волны катятся к морю
да зевают сомы.

Только спрячет ли норов
бык в телячий закут?
Две реки вдоль просторов
рядом вольно текут –

две бездонных пучины,
два небесных стекла –
степь широко и чинно
между ними легла.

Но однажды на стрелке,
где волна горяча,
стиснут заводок мелкий
два могучих плеча:

две реки – две разлуки,
две надсадных тоски –
стосковавшись до муки –
только руки раскинь –

так истошно однажды
возжелают даров,
как густеет от жажды
пересохшая кровь,

как любовники жадно
обнажают тела,
распаляясь до жара,
до золы, до бела

и прощаются на год,
проклиная судьбу!
Как чернеет бумага,
задыхаясь от букв.