6. Быть белою вороной в стенах Лувра. Фрагм. из 2-

  (предыдущий фрагмент "Париж избрали для карьеры?"
    http://www.stihi.ru/2016/04/28/2216)

Французский трон с испанским породнился…
Людовик, получив жену в постель,
лобзал взасос… Телесного же низа
муж, исчерпав попытки всех мастей,

не смог почать в течение всей ночи.
Он до утра старался, что есть мочи,
но, потеряв к жене свой интерес,
с тех пор принципиально к ней не лез.

Тянулись день за днём, сливаясь в годы.
Что мир? – соблазн для девичьих телес!
Там выходы должны быть, где есть входы…
Но плоть, конечно, требует свободы.

Испанка Анна, юная жена
Людовика, была оскорблена
неслыханным его пренебреженьем
к её душе и телу. С ней сближеньем
муж не был озабочен. Враг  б***й,
он, не изменщик, не прелюбодей,
был вообще любовник невеликий.
Красы светловолосой светлоликой
и кареглазой Анны с первых дней

дофин не оценил, и для алькова
супружеского долга никакого
он за собой почти не признавал,
а попросту сказать, был слишком вял.

Жена дофина стала королевой,
когда Людовик вышиб со двора
маман Марию Медичи – проблемой
мамаша, несуразное творя,

была для сына самой окаянной.
Столь увлеклась интригами она,
что близилась гражданская война…
Для мужа оставалась Анна явной

помехой в личной жизни до сих пор –
он говорить о ней не мог без брани…
Арман-Жан дю Плесси мечтал об Анне,
отнюдь не отвергая женский пол.

Кто посвящён был в девичьи страданья
подробно как духовное лицо,
тот оказался в юное созданье
на век влюблён. Невольно стал борцом

он с собственной неразделённой страстью.
Жан изнывал, сходил с ума, влеком
всецело к королеве, и лишь частью
души своей ей был духовником.

От частых недвусмысленных намёков
бедняжка отбивалась, как могла,
хоть страсть его была и не игра.
Духовному лицу, пусть ненароком,

пусть плоть и намекала ей: пора –
немыслимо поддаться католичке
с устоями мадридского двора!
Не вешать же на горб и грудь таблички:

«Я – моралистка и с духовником,
вовеки  для меня  грех неприемлем!»
Влюблённый, с этой дикостью знаком,
валялся по  доступным  лишь постелям,

довольствуясь податливым в них телом…
Вокруг красавиц чаще вьётся бес
с желанием растлить их оголтелым.
У беса было временив обрез

для соблазненья девы-неваляшки.
В наперсницы скучающей бедняжке
подсунул бес Марию де Шеврез,
избравшей путь распутниц и метресс.

В доверие французской королевы,
как прежде, полу-бабы полу-девы,
так втёрлась герцогиня де Шеврез,
что сам бы чёрт искусно так не влез

ей в душу, развлекая молодайку.
Букету сплетен рада, как подарку,
резвилась Анна, лишь бы не скучать.
На время словно пряталась печать

несчастья на лице у юной Анны.
Мария ей была не то, что равной,
но в жизни задавала тон во всём.
О Жане, чаще именно о нём,

Мария де Шеврез вела приватно
беседы и дразнящее, и приятно
с томящейся испанкой каждый день.
Когда бы не наперсница, мигрень

достала бы бедняжку раньше срока,
настоль была испанка одинока
в условиях парижского двора.
От скуки даже чёрту бы дала,

но только не особе кардинала!
Испанка отвергала даже флирт.
Однажды королеву доконала,
Мария, применив свой хитрый финт,

услуги предложив свои как сводня.
Мол, кардинал, как никогда, сегодня
готов, любимой ради, стать шутом.
И дальше речь пошла уже о том,

чтоб Жан развлёк бы Анну, чередом,
изображая – вот умора! – панду,
а после станцевал бы сарабанду,
иль даже помяукал бы котом.

Скучая по испанским развлеченьям
и рада дать Марии порученье,
ей Анна не сказала вовсе «да».
Сначала отпиралась, как всегда,

но после согласилась, как дурёха…
Мария так ловчила на ходу,
что враз прелат пошёл на поводу
у Анны и в костюме скомороха,

согласный на любой весёлый пляс,
явился для потехи милых глаз.
Надел он панталоны цвета ели –
в подвязках     колокольчики      звенели. 

По случаю, в ночь призван был скрипач,
и дамы с музыканта взяли слово,
что он, как легкомысленный трепач,
огласке не предаст всё то, что скоро

увидит в узком избранном кругу.
Скрипач не отпирался: «Что могу,
то в тайне удержу, клянусь распятьем»…
Когда сверкая карнавальным платьем,

явился в будуар де Ришелье,
увы, без глаза третьего в челе,
Мари, устав от резвости блошиной,
скукожилась шпионкою за ширмой.

На лбу у кардинала, как тавро,
читалось: Анну я люблю до гроба.
Танцуя, Жан был счастлив оттого,
что Анна, неприступная особа,

позволила ему себя развлечь.
Поэтому приход его к ней тайный,
по сути, авантюрный и спонтанный,
всё ж, по большому счёту, стоит свеч.
По крайней мере, Жан так  думал,  странный.

Прелат самозабвенно под кураж
и скрипку с бубенцами, словно паж
послушен, сбацал Анне сарабанду.
Сплясал бы, коль умел он, и ламбаду

на пару с Анной, но вмешался рок,
и даже сарабанду, не в упрёк
танцору, королева не успела
увидеть до конца.  Мари посмела

за ширмой не сдержать своих смешков:
смотрелся кардинал весьма потешно
обилием ужимок и прыжков. 
Тот, кто намерен был до гроба нежно

любить лишь Анну, быстро осознал,
что здесь он для посмешища и только.
Скандален неожиданный финал.
Моральная большая неустойка

повисла на Марии де Шеврез –
ей, видите ль, хотелось позарез
от скуки поразвлечься. В результате
Мария обрести смогла в прелате

на век непримиримого врага.
Что ж Анна? – не вступая в круг кокеток,
умевших наставлять мужьям рога,
осталась среди тех, кто роскошь клеток,

оставил в утешение себе,
пренебрегая остреньким в судьбе.
Жан Анну обложил кольцом шпионов,
ей так и не простив во век урона

своей любовной чести.  И не враг
он Анне и не друг.  Развеян в прах
был нежности запас – лишь зову страсти,
как прежде верен, Жан по мере власти

жизнь портил королеве день за днём,
коварно выворачивал вверх дном
в глазах супруга часть поступков Анны
и хитроумно путал Анне планы.

Нашла коса на камень, но прелат,
как прежде, жил не солоно хлебавши:
от слов его, балетов и рулад
испанке, пребывающей вне блажи,

ни холодно, ни жарко… Ей не влом
быть белою вороной в стенах Лувра,
где выстроен людьми притон Амура
с моралью в состоянии гнилом…
                *             *             *
                (продолжение в http://www.stihi.ru/2016/04/29/2129)