Фантом Любви

Он часто вспоминал о ней, на протяжении ни одного десятка лет. Вспоминал спонтанно, в минуты, набегающей непонятно откуда, грусти. Грусти от ощущения, что вся эта история, которую невозможно было забыть никаким усилием воли, словно, звучала реликтовым эхом какой-то прошлой жизни, случившейся задолго до рождения Вселенной…
Вспоминал, как впервые увидел её идущей по школьному коридору, как заколотилось его юношеское сердце от трепетного восторга и мысли: « Это – Она! Как она красива!»…Какими шальными калмыцкими ветрами занесло это чудо на его одинокую планету?  Эти чарующие миндальки голубых глаз, в обрамление густых опахал ресниц, на лице, одновременно строгом, как полночная степь, и таинственно милом, будто, расписанным девственной палитрой гениального мастера…лодочки притягательных  губ, и роскошное кучевое облако  угольно –чёрных волос, переходящее в струю бесшумного водопада, льющегося  по спине до самой талии. Он влюбился сразу. Просто, в одно мгновение. В его жизнь, будто вспышкой сверхновой, ворвались осмысленность и чувство небывалого блаженства…

Каждое утро, просыпаясь, он ощущал, как по его телу разливаются маленькие ручейки наслаждения, заполнявшие  его сущность  до самых глубин, наслаждения от мысли, что сегодня он снова увидит её, свою звезду из другой галактики во всей красоте своего сияния.
Они встречались глазами…сначала робко и нерешительно, словно ощупывая друг друга невидимыми лучиками своих юных сердец, затем более проникновенно, ведя короткий мысленный разговор. Встречаясь в очередной раз глазами, они могли одарить друг друга ускользающей, едва уловимой улыбкой, заметной только им двоим, и это делало его счастливым на целый день. Им нравилась, как ему казалось, эта безобидная, ни к чему не обязывающая игра, но…то ли от излишней скромности, коей его наградила или наказала природа, то ли от мысли, что любое прикосновение к красоте, в той или иной степени, разрушит её, он никак не мог переступить эту черту, за которой заканчиваются «игры в песочнице» и начинается отношение, столкновение характеров, большие и маленькие глупости.  Ну не было в нём той необузданной внутренней анархии, вседозволенности, которая могла бы стать предметом гордости. Даже когда обстоятельства складывались таким образом, что могли бы подвести их к этой черте, он отказывался от них, жалея и ругая себя потом за это, утешая своё я ещё неосмысленной внутренней установкой : « Я- созерцающий, я – равновесие, я – не должен делать того, что не могу, я – не могу делать того, чего не должен………..К чёрту!...к чёрту всё это, если он не мог услышать её голос, ощутить прикосновения к её коже, и лёгкую, волнующую дрожь по телу, покрывающую обоих мурашками, если разделявшие их души парсеки не могли сократиться до расстояния, когда глаза двух существ растворяются в друг  друге, и весь мир на миг исчезает, когда соединение рук важнее тысячи слов.
Его внутренний мир  ещё больше воспламенялся от этой несправедливости, им самим же и придуманной. Но он не хотел стать слабее, чем он был…

Он так и не подошёл к ней, не испил чашу этой восхитительной космической любви, не позволил себе испытать нечто большее, что может дать чувство.

Что стало с ней? Кого осчастливила она своей любовью, уже став зрелой женщиной? И помнит ли она, вообще, его? То, что когда-то имело значение, окуталось тайной, и потеряло всякий смысл.

Её образ, преследующий его всю жизнь, отпечатался в памяти  смиренным воспоминанием о юной,  волшебной красоты, девчонке.
Может быть, поэтому он так сильно любит ту, что стала смыслом его жизни.
Но уже другой.