Апрель у озера Голубое

Озеро Голубое, как прекрасный драгоценный камень голубоватого цвета – лежит совсем недалеко от града Казани, какой-то километр от кольцевой дороги. Но на его берегу почти не ощутима жизнь  суетного мегаполиса.
За какие-то пару недель апреля в природе произошло столько фенологических изменений, что охватить это в малом рассказике очень сложно. Прилетели скворцы, зяблики, трясогузки и дрозды…лес гомонил и переливался от птичьих песен, трелей, криков и трескотни. Вскрылась и вышла из межени речка Казанка, что тянула свое русло за тропинкой.
Считается, что озеро Голубое лежит в пойме Казанки. Позавчера зацвели ольха и орешник, а сегодня мы заметили первый вылет комаров-толкунов.
Пойму реки окаймляло лесное угорье из кондовых и коряжистых сосен, липового и ольшанного густолесья, и подлеска из лещины, бересклета и молодых елочек. Склон угорья выглядывал на полуденник, поэтому на нем уже почти не было снега, а возле озера земля понемногу оттаивала, отчего в воздухе чувствовался особенный запах отмокшей коры, оживающей почвы и настой прелой листвы. Само озеро отливало безупречной голубизной, из-за подводных родничков оно никогда не замерзало, зимой и летом вода в нем была 6 гр. тепла.
Голубой отсвет давал осадок сульфатных солей, из-за чего вода в озере  признавалась целебной, полезными были и придонные грязи. И то, и другое горожане вывозили в бидонах для личных целей.
Выше по склону тропинка убегала в чащу, где еще лежал таежными грудами томленный первыми дождиками снежок. Легкими быстринками сбегали в пойму ручейки талой воды, кое-где снежура застаивалась в ямах и багленях, тогда там копились и настаивались прозрачные полойницы – чаши чистой снеговой воды. В их зеркальцах утопали вершинки закатного краснолесья, первые кучевые облака и хрустальный голубец весеннего неба.
А гомонливые ручьи бежали в урему, подрывали душистый дерн и торили боковины когда-то матерых сугробов. Их голоса были слышны почти круглые сутки, они вторили птицам и вешним теплякам-ветрам, что плутали в развесистых кронах.
Один ручейко сбегал в яругу с клокочущим звуком, другой струился вдоль тропы с  мягким лепетаньем, третий гомонил, заполняя березовую пролужину на полянке. Все было по-пришвински, поскольку подошла пора живой воды, поэтому ручьи получили собственные сокровенные имена:
 Клокотун, Лепетайло и Гомонило.
У каждого был свой нрав и повадки. Их журчание кипело и сплывалось в апрельской чащице, соединялось в один хорал, и снова звучало раздельно. Казалось, мелодию пробуждения Природы можно было слушать вечно.
Душа ручейка вещала о вечном чуде рождения Весны, она звала Веснянку, она торила ей путину среди остатков зимы, и никакие глыбы льда, никакие заморозки не могли остановить этих вестников апреля. Казалось, что сам батька Берендей сидел на моховом пнище, выкуривал из гнилушки сырой туманец, бил суковатой палкой в мшину и наговаривал каждому талому потоку, что прекрасная дева-Весница вот-вот с караваном диких гусей покажется над ближним леском. Закуделит желтоватый дымок в орешнике, бросит на пригорки золотые крапинки мать-и-мачехи, повернет заветный ключик ярого тепла и света. По всему лесу пронесется зеленая намолвка – ВЕСНА ИДЕТ.
Закат тающим следом уходил в лесную зыбель, пылал на встречных облаках, алел в каждой струйке ручьев. Могучая еловая вежа была увешана шишечшой дробницей. Вечеровая заря даже притемняла сутемень подлеска, зато верхотура сосен горела, словно янтарные угли в жарнике. Кроны могучего бора плыли в северный окоем, они ветвились и коряжились, они рождали в себе неутомимое разноголосье птичьих стай. Ручьи же от них не хотели отставать, они вторили им, они предвещали могучий шум полой воды в речных удольях.