Бродяжка -Ч 4-

Прошло не более двух дней. Юрка, как всегда, прийдя из школы и пообедав уселся за домашнее задание. Мама возилась на кухне, время от времени гремя посудой, папа смотрел свой футбол по телевизору - всё, как обычно. И вот, сделав наконец уроки и собравшись уже выйти на улицу, вдруг раздался звонок. Открыв дверь, Юрка несколько удивился - на пороге стояла Зинаида Сергеевна - их завуч со школы, довольно приятная на вид женщина. Строгая, но справедливая и, чего там греха таить, любимая всеми: и учителями, и учениками, особенно девочками. Ей доверяли, её слушались, её обожали. Она умела подобрать ключик к сердцу любого, даже самого отъявленного хулигана, ну и, понятно, она пользовалась громадным уважением не только детей, но и взрослых.
- Здравствуй, Юра. Я хотела бы поговорить с твоими родителями. Они дома?
- Дома, - ответил он, лихорадочно соображая, что же её могло сюда привести.
Заметив его настороженность она поспешила его успокоить:
- Не волнуйся. Я просто хотела посмотреть, как живёшь, есть ли у тебя условия для занятий, ну и познакомиться с твоими папой и мамой. Ты не против?
Мальчик, пропуская заведующую внутрь, конечно, был не против, хотя ощущение чего-то неприятного не покидало его.
- Только ты пока не уходи, я хочу потом ещё и с тобой поговорить. Хорошо?
- Ладно, - пожал плечами Юрка и ушёл на кухню, оставив взрослых наедине друг с другом.
О чём они там беседовали, он, конечно, не слышал, но продолжалось это недолго. Уже минут через пятнадцать она вышла в коридор, собираясь уходить.
- Не проводишь меня? - обратилась она к мальчику.
- Конечно, - ответил он, одеваясь.
Они вышли во двор и пройдя немного, остановились у разросшегося дерева, под которым стояла облупившаяся лавочка - излюбленное место старушек с их подъезда.
- Присядем? - вдруг предложила Зинаида Сергеевна, первая опускаясь скамейку.
Мальчику ничего не оставалось, как примоститься рядом и приготовиться слушать.
- Наслышана о твоих успехах. - без обиняков начала она, - Да ты не смущайся, - сразу же поспешила его подбодрить, заметив, что он краснеет. - Я очень рада, что у тебя открылся такой талант. Девочки мне рассказывали. И давно ты этим занимаешься?
- С весны.
- Ну вот, видишь. Всего несколько месяцев и такой, можно сказать, аншлаг. Поздравляю.
- Да ладно... - покраснев уже до кончиков ушей, ответил он.
- Не прибедняйся, ты действительно молодец. А знаешь, я вчера посмотрела в журнале твои оценки за прошлый год. По литературе - неплохие, надо сказать. А вот по русскому... Сам, как думаешь?
- Да знаю. Я подтянусь.
- Ну и хорошо. Но я ещё и не только об этом хотела с тобой поговорить, - тут она сделала небольшую паузу, словно бы раздумывая, и продолжила, - Видишь ли, каждый человек, особенно творческий, несёт громадную ответственность за свои произведения, за каждое сказанное им слово, потому что - читают его ли, слушают ли или созерцают его картины, всё равно - ему верят. Так уж устроен человек. И поэтому очень важно нести людям правду. Ну ведь ты согласен со мной?
- Конечно, - ещё не совсем поняв, к чему это она клонит, ответил Юрка.
- Ну вот. А ты в своём стихотворении рассказал неправду, - совершенно неожиданно сделала она заключение.
Мальчик хотел было уже со свойственным ему пылом возразить, что это чистая правда, что он знаком с одним таким бродяжкой, что он сам ему поесть выносил и осёкся... Он вдруг вспомнил, как тот пацан просил его, чтобы он не проболтался, иначе тогда его "точно убьют". В замешательстве Юрка посмотрел на Зинаиду Сергеевну. Она поняла это по своему:
- Вот видишь, значит я была права. Читал "Республику ШкИД"?
- Да
- Раньше у нас в стране много было беспризорников. Время было такое. Но сейчас это просто невозможно. У нас есть детские дома, интернаты, где о каждом ребёнке заботится государство. Или ты не знал? Я понимаю, есть, конечно, дети, оставленные без должного присмотра. Это плохо. Но над этой проблемой работают специально поставленные для этого люди, милиция, да и мы - школа.
Юрка слушал молча, насупившись и уставившись на свои ботинки.
- Тебя, кажется, в этом году в пионеры должны принимать?
- Угу
- Ну. А ты так не красиво поступил, совсем не по-пионерски.
- Я больше не буду, - через силу выдавил из себя мальчик.
Он действительно чувствовал себя виноватым, хотя и не понимал, хоть убей, почему об этом нельзя было писать. И сказать ей правду тоже не имел права, чтобы не подвести своего знакомого. Он уже готов был расплакаться, и не столько от обиды, сколько от нежелания понять его.
- Ну, ну, - неожиданно положив ему руку на плечо и слегла пожав его, попыталась успокоить его завуч, - я тебе верю и обещаю не придавать это дело огласке. А с Леной я поговорю. Ведь это и её вина, что она недосмотрела.
Тут Юрка встрепенулся. Он совсем не хотел, чтобы и у неё были из-за него неприятности:
- Не надо. Она же ничего не знала. Я этот стих в деревне написал.
- Ладно. Она хорошая девочка. Но всё же я скажу ей, чтобы в следующий раз относилась немножко повнимательней к своим подопечным. Ну что, до свидания? - поднимаясь начала прощаться Зинаида Сергеевна.
- До свидания.
Она ушла, а Юрка остался сидеть на лавочке совершенно опустошённый, ко всему потеряв интерес. Зря зазывали его друзья поиграть во что-нибудь, ему уже ничего не хотелось. Ему было и стыдно, и обидно, а что больше - он и сам не знал. Нехотя встав, он поплёлся домой, где усевшись у телевизора, так и просидел весь вечер. Настроение было испорчено и, по всей видимости, надолго. Да и погода, к тому же, тоже стала ухудшаться, ещё сильнее омрачая Юркино состояние. На следующий день пошёл дождь - холодный, колючий, осенний дождь, затянувшийся на несколько недель и превращая парки, улицы, дома, весь мир в беспросветную сырость. Стихи мальчик уже не писал, хоть и пытался время от времени. Вдохновение, как капризная девчонка, убежав один раз, так больше и не вернулась. И позже, даже о тех стихах, которые уже были им когда-то написаны, он уже не вспоминал, да и тетрадка куда-то запропастилась.
Прошло много лет. Много воды утекло. Юрка повзрослел и даже успел изрядно поседеть. Теперь его величали не иначе как по имени отчеству. И всё же он стал поэтом, правда уже только после того, как у него один за другим начали появляться внуки. И, наверное, неплохим поэтом. Множество дипломов и медалей, подтверждающих его лауреатство во многих литературных конкурсах и премиях, украшали стены рабочей комнаты, как признание его творчества. Иногда, думая о том времени, о своих первых шагах в поэзии, он мучительно пытался вспомнить то стихотворение, принёсшее ему первый в его жизни успех и одновременно первое разочарование. Но ему тогда так накрепко помогли забыть, то, о чём он писал, что он не мог вспомнить, практически, ничего, кроме может быть только "Мальчик в пальтишке рваном кутался в шарфик-кокон." И всё же он написал о том дальнем своём знакомом. Конечно, это уже было совершенно другое произведение, другие слова, другие мысли и только те две строчки, которые он ещё помнил остались неизменны.

В городе свято-храмном
В свете витринных окон
Мальчик в пальтишке рваном
Шмыгает в шарфик-кокон.

Дайте на хлеб бродяжке,
Вряд ли здесь Бог поможет.
Пусто в его фуражке,
Да и в желудке тоже.

Кадры кривые, словно
Чёрно-немого фильма.
Люди проходят, скромно
Взгляды бросая мимо.

Смотрит на мир с укором
(Дети не знают злобы)
Бледно-голодным взором,
Думая: так должно быть.

Словно щенок бродячий
Мерит проулки босо.
Мальчик уже не плачет,
Больше не может просто.

Пряча слезу в гримаске,
Зябнет у жизни с краю.
Мальчик читает сказки
И умереть мечтает.

И умереть мечтает,
Чтобы опять родиться
Там, где в безбрежье мая
Радость на детских лицах.

Там, где он в новом мире
Был бы счастливым самым.
Там, где тепло в квартире,
Там, где для всех есть мамы...

В двадцать каком-то веке
Где-то в гнилье сарая
Молча смыкает веки,
Сны увидать стараясь.

В городе свято-храмном
На Рождество - морозы.
Мальчик в пальтишке рваном
Спит, улыбаясь грёзам.