Реплика вдруг...

  Кузнецов и Анищенко – поэты некоего предела. Михаил, читая строчки Кузнецова (поэта, безумно любимого им), переживал трудно доступную нам (могу только пофантазировать) степень кузнецовского ПРЕДЕЛА. Ломал пальцы? Обливался слезами? Шептал слова благодарности? Стучал кулаком по столу в сладком восторге? В некоей взвихрённой решительности? Что, что происходило между его душой и стихами Юрия Кузнецова? Трудно нам сказать.
  Думаю, однако, что восхищала в Кузнецове его мужество сказать «последнюю правду».

Не сжалится идущий день над нами,
Пройдёт, не оставляя ничего:
Ни мысли, раздражающей его,
Ни облаков с огнями и громами.

Не говори, что к дереву и птице
В посмертное ты перейдешь родство.
Не лги себе! – не будет ничего,
Ничто твоё уже не повторится.

Когда-нибудь и солнце, затухая,
Мелькнёт последней искрой – и навек.
А в сердце… в сердце жалоба глухая,
И человека ищет человек.

  При всей огневой, запредельной вселенской метафоричности Михаила Анищенко он не ниспадал в такую бездну «атеизма»… Его ад рассекает мечущаяся ласточка. Кузнецов не даёт нам в других своих стихах спасительных параллелей: сегодня я вот так сказал, завтра – так – «Не говори…»!
  Так у Юрия Кузнецова и с любовью:

Закрой себя руками: ненавижу!
Вот бог, а вот Россия – уходи!
Три дня прошло – я ничего не слышу,
Я ничего не вижу впереди.

Зачем? кого пытался удержать?
Как будто душу прищемило дверью.
Прислала почту – ничему не верю!
Собакам брошу письма – растерзать.

Я кину дом и молодость сгублю,
Пойду один по родине шататься.
Я вырву губы, чтоб всю жизнь смеяться
Над тем, что говорил тебе: люблю.

Три дня, три года, тридцать лет судьбы
Когда-нибудь сотрут чужое имя.
Дыханий наших встретятся клубы –
И молния ударит между ними.

  В прощании с любимой у Михаила нет разрыва: всегда мыслится спасительное кольцо рук, слезное слово заступничества, обережение.

Скажу: «Любимая, живи,
Топчи заветную дорогу!
От нашей веры и любви
Теплее Родине и Богу.
Живи в остуде и бреду,
Во сне живи и круговерти,
Живи, как ласточка в аду
И как зачатье после смерти!»

  А Кузнецов и зря в космос роняет безнадёжное: «…зияет леденящее пространство, бессмысленная бездна пустоты».
  Всё-таки «предел» поэзии Михаила Анищенко – предел высокого личного «исступления» (да можно и без кавычек, зная, что «прямо к столу океан подступает»!). В этом смысле он куда более лирический поэт, чем Кузнецов.
«Юра, Юра! Во имя твоё…»
  Ёжился ли Михаил, оставаясь один на один с Кузнецовым?..