Неизлечимо

наше время пришло. страхи уже не берут, то что выжжено, вымерзло мир не согреет, вряд ли

братья Ромул и Рем засыпали под грохоты пуль, мольбы тех, кто отдал свои жизни за крепости клятвы,

вряд ли счастье взаимно; радость, наверно, слепа - кто-то дарит любовь, у самих лишь всё гнойные раны.

..помнишь, как заплетали мечты в поезда-провода, запуская их ввысь до окраинных безымянных?


ты всегда был другим, не с пустыми мечтами о мире, не с дешёвой пародией на человека с плакатов, я хотел полюбить тебя крепче, чем кровного брата, когда ты мог читать меня словно раскрытую книгу и увидеть, когда мне действительно искренне больно. ты сумел отличить мои раны от пошлого грима,

я хотел полюбить тебя, зная, осталось недолго до того, как окраины Рима окрасятся чёрным.


я шагал в эту бурю и не сгорал,

не мог,

только тлел на губах твой прощальный подарок пеплом.

я смотрел, как они разрушают наш мир по частям, видел город, где встретил тебя - знай, его больше нет.

кто такой я, чтоб что-то искать, добиваться, быть

для тебя самым важным из всех, кто когда-либо – здесь?

кто такой я? - всего лишь безумец, солдат-офицер из трёх сотен безумцев других.


я всё меньше смеюсь, убиваю, хреново сплю, под глазами застыл чёрный мрак дымовых завес, и вишнёвый закат у границы вонзается пулей

каждый раз, каждый день..

я не смог.

остаётся смотреть, как из сотен всё меньше и меньше, и их не забудешь.

мы почти что у цели, они говорят – прими

то, что эту войну когда-то прозвали священной.

но Грааль мне не нужен, противен и славы звон, из-под страшного грима их смех вырывается гимном,

закрываю глаза, еле слышно шепчу им о том, как хотел бы сбежать - ты и я - на другую планету, или в тот заколоченный каменный Бруклинский дом, где бессонные ночи мешали с апрельским теплом, горьким виски и смехом.


я хотел бы не видеть, не думать - не думать о смерти,  - наблюдая, как кровь накрывает холодной волной, как мы сами бездушно сжигаем нашу планету, как всё больше под этой «священной» жестокой войной день за днём отравляют нам сердце.

и по их странной логике слово как «грех» и «боль» на бумаге будет лишь только одним твёрдым знаком. я пишу ни о чём, стираю улыбку в кровь, снова слыша их крики о том, что могу быть излечен.

я делаю шаг, я делаю жадный вдох, когда губы твои осторожно по старым ранам.

слишком долго, наивно я лгал про мечту забыть, что уже ничего – Мидорима, придурок!  - не нужно, верно, чувства пройдут, как нечаянный мартовский гром, опаляющий призрачный голос пустой тщетной жизни.

слишком часто я лгал, убегая от собственной веры, болью чёрной впиваясь в души мне непонятных, только ложь, обнимая, сталью в больную спину

острым финским до рукояти,

чумною пулей..

видишь? - чёрный закат обращается в колестницу.


через шесть световых тысяч лет мы проснёмся другими,

чтобы вновь создавать из осколков эту планету.

наше время пришло. наше время чертовски

мимо.

ну а я бесконечно – с ума по тебе – насквозь.

я хотел бы родиться в то время, когда мне сказали бы,

что влюблённость в тебя отвратно 


неизлечима.