Дневник 106

***

«Прошла единственная минута, короткий момент исчезания последнего холода. Ушла, изморилась вконец поверженная апрелем зима. Вот в тревожной темени родилось и двинулось всесветное, уже не слоистое, а тугое, плотное тепло, превращая себя в мощный и ровный ветер. Дрогнули готовые распуститься дерева. Где-то в невидимом, но почти осязаемом небе сшиблись широкими лбами тёмные облака. Неяркая вешняя молния сиганула в лесную тёплую мглу, и первый трескучий гром чисто и смело прокатился над миром.
Будто раскатилась каменка нездешней, какой-то сказочно-богатырской бани.
Странная тишина томится в лесу после этого грохота. Ветер не дует, а давит сплошь, всё замирает.
Дождь прошипел в ночи обильно и коротко. Везде в снующей, исчезающей темени сопит пахнущая корнями земля: это зашевелились в несметном числе травяные ростки, поднимая и распахивая прошлогодние листья, хвоинки и сгнивающие сучки» (В. Белов, Весенняя ночь)
Почему пятиклассники СОВСЕМ не могут слова написать о «Весенней ночи» Белова и отрывке из Распутина «Век живи – век люби»? Ответ: скуднейший опыт переживания природы. Они, нынешние, даже сельские, не знают утр и зорь, ночевок, костров, сладко-утомительных походов, послеснежных брусники и клюквы, комарья и печеной картошки, зябких туманов, плеска рыбы, «золотых испарений» апреля, звездного неба, голосов птиц… Они и признаются дома, что АБСОЛЮТНО не понимают того, о  чем идет речь в этих двух конгениальных текстах.  И я всё больше ощущаю бессилие что-либо дать пережить в великолепной русской пейзажной прозе (пейзажно-философской) детям, объяснить удивительное СЛОВО Белова и Распутина, Пришвина и Паустовского…
А может быть, всё-таки, думаю в утешение, переборщили в пятом-то с текстами? Может, правда, никакому пятикласснику не под силу постичь открывающиеся в них «пределы»?

***

Вернулся вдруг на уроках к Анищенко. К теме его полного растворения в фольклорных и мифологических текстах, в «чужих стихах». Ни у кого не встречал такой уровня прорастания в чужое, сопереживания чужого и вбирания чужого  в плоть своего творчества. Такого взгляда не со стороны, когда всё «чужое» переживается всерьез и смертельно. Я это чувствую почти наверняка, но мне трудно обыденными словами передать эту  степень усвоения… Думаю, вообще такого накала прочувствования фольклора и мифологии, «чужих стихов» наша поэзия ещё не знала. То есть, иногда мне кажется, что он воспринимал всё выше перечисленное как… язычник. Я говорю о мере веры, о мере жития мифологии и фольклора, их образов и образности в самой душе поэта, так и в его творчестве, конечно. Вся прошедшая литература стала частью его живого пульса, кровеносной системы, толчков сердца. Это не только благостный, но и изнуряющий, выматывающий гул. Сладко и не сладко мучающий его. Постоянно почти.