БЛОК

Мы познакомились в одном из ресторанов Петербургской стороны. Я узнал его сразу. В зале звучала скрипка, но было слышно, как он читает своей даме стихи. Печальный. Тонкий. За соседними столиками тоже прислушивались и старались не греметь вилками. Дама молчала. Наклонив голову, она рассматривала темную розу в бокале золотого, как небо, аи. Поэту это нравилось. Он красиво курил вкусные папиросы, оперируя длинными скандинавскими пальцами и узкими губами.

И вот я уже за их столом… горячо объясняюсь в любви к его стихам под снисходительную, величественную гримаску на мраморном лице... мы начинаем пить коньяк и водку... дама то пропадает, то появляется своей удивленной, а под конец уже изумленной физиономией… пропадают лакеи, официанты, соседи, столы, скрипка эта надоедливая.…
В итоге пропало все.

Вечером в моем номере в «Астории» был пир.
Рерих, Гиппиус и Мережковский, Бакст и Бенуа, Гумилев и Белый в окружении талантов и поклонников. Уже разливали вино и какая-то институтка взахлеб насиловала рояль, как все стихло. «Люба, Любовь Дмитриевна…» Менделеева, фурией с перекошенным лицом, промчалась сквозь зал к обнимавшему уже Блока Белому и отвесила последнему звонкую оплеуху. Вытянувшаяся посмотреть – а чё там? – курсистка неловко оргазмировала рояль, брякнув разухабистый аккорд. Упс. Тут все, теряя солидность, кинулись в прихожую, расхватывать шубы. Менделеева гналась за ними. Что-то обломилось, гора верхней одежды завалила народ. Началась откровенная ржака. Из-под шуб под всеобщий хохот был извлечен помятый смущенный Белый и ему предъявили требование немедленно стреляться с Блоком.
Недогоняющая в тонком юморе, обслуга вызвала полицию. У щуплого полицейского, дурачась, вырвали револьвер, и кто-то в суматохе выстрелил в потолок. Когда осела штукатурка, в прихожей остались только я, немо хохочущий Блок и чья-то калоша.

Потом мы пили. Пили долго. Раскачиваясь, нараспев, читали как мантру: «Грешить бесстыдно, беспробудно...»

А сейчас я смотрю в ночное окно.
Утром поезд с Финляндского вокзала увезет меня в Гамбург, где я сяду на пароход и поплыву на далекие острова. Приму нелепый псевдоним – Джойс или, того хлеще, Фицджеральд и буду писать на староанглийском языке скромные новеллы в духе раннего Чосера.
Утром я навсегда покину Родину.

А через неделю в родном Скотопригоньевске обнаружат пропажу полумиллиона с банковских счетов.
Утром.