Латинское Vice Versa

Парировать тоску, сказать слова на прощание,
казалось бы, не то, что бы и сложно.
Во всяком случае, не сложнее, чем войны попирание
ножами, угодившими в ножны.

Так просто, наотрез услышав голос, кивком
дать знать, что ты согласен с долей.
Куда трудней, склоняясь над надежды плечом,
примириться с чем-либо, что отдает на ране солью.

Забавно. До несправедливости иронично,
что каждый акт довольно односложен.
Особенно, когда касается что-либо эмоций личных,
особенно, когда понимаешь, что и без них можно.

Ответность, знаете, не палка о концах,
скорее, единым острием
она находит облицовку. И выражение лица
искаженно, как ломкость света под углом.

Мне говорили: «Да». Хотя, постойте. Увы, не так.
Но раз сегодня - нет, наверное,
завтра одобрит сказанное мною, задав тот такт,
который обусловит перемены.

И здесь всего-то два исхода, полсотни на себя самих.
Конечно, редуцированию далеко до песен,
до бардовской, прельщающей игры, где запасных
струн нет. Ему роднее вид университетских кресел,

скамей и длинных лекционных парт, что в ряд
стоят и тянутся, и где учителя
стараются свести мышление к точке зрения, где заряд
решимости ограничат тетрадные поля.

И что же делать? Может, склониться к побегу?
О, да. Взяв с собою попутчика, разумеется.
Пожалуй, это станет утешением. Все бросив, уеду,
не пожалев о сделанном, не побоясь разувериться,

ведь верить больше и без того не во что. И только
нужно найти подходящего по уму человека,
по взглядам, по ходу мыслей. Мир - перестройка,
а он стал бы неким остовом, смежающим с тобой веки.

Нет резона бежать к мексиканской границе,
ведь побег суть не расстоянию
отпор, а собственному ощущению в нем. Эскаписты
бегут не от, а к чему-то, что находится далее.

Любое начинание определяется результатом.
Именно поэтому мы думаем наперед,
и поэтому все мы в сухом остатке
лишь последствие того, что когда-то произойдет.

Был человек, уразумевший однажды,
управляя при этом великой империей,
что объекту срок наблюдения совершенно неважен,
и звали его Марком Аврелием.

Так и хватит смотреть одно и то же,
время, скорее, изменит тебя, чем предмет
твоих созерцаний. В этом плане ожидание схоже
с константой места. Пока есть тьма, не жди просвет -

жди схождения густого мрака. После него, может,
и станет свет. И тогда твое сердце
возьмет новый ритм, дав понять, что ожил
не зря ты, а ради латинского vice versa.

Музыка, как критерий перцепции, довольно гибко
изменяет самой себе. Скоро, возможно, скажу, обрадовав,
что ее звучание не трагично. Пока же своим эхом скрипка
помогает смириться со стереоскопической правдою.

Да, не нужен. И это больно, как иголкой под
ноготь, как разрыв каждой связки,
когда тебя отвергает тот,
кто мог бы стать равновесием в тряске.

А что осталось от меня, от занимаемого мною
места в протяженности событий?
Честно сказать, я чувствую себя емкостью с воем
в ней и никотиновым дымом наития.

И глазницы словно опустели, но я
не слеп. Я стал видеть гораздо яснее.
По сути, скорбь стала катализатором для
рафинированного осознания, что спустя время

признаешь, что ты лишь необязательная часть
мира, хотя каждый из нас хотел бы
не помнить о слове Ньютона, что упасть
всем придется, и положение будет верным.

Прошедшего, как мы знаем, уже не изменишь никак,
и фундамент памяти заражен нашим прошлым.
Не стоит уповать и на настоящее, на этот бардак,
но возложить надежды на будущее все еще можно.