В гробике Уле удобней...

   Живут в памяти детские эпизоды, которые ни кому не рассказаны.
   Казалось бы детство и всё простительно тебе в нём. И греха, как считает
   церковь, ты ещё не несёшь. Может такие случаи и должны стать первым
   покаянием в церкви, когда ты начинаешь испытывать свой стыд.
 
  Мне шесть лет. Я в комнате соседей по дому. Взрослых нет.
  Мать на заводе, на работе. Отца нет. Дети оставлены одни. Мы с Ванькой
  Петровым и ещё один мальчик играем в жмурки. Нам мешает играть старшая
  сестра Ваньки. Ей восемь лет. Она передвигается на четвереньках по своей
  инвалидности. Голова у неё большая и острая книзу. Она не разговаривает,
  каким то образом мы понимаем друг друга. Играть с нами она не может. Её
  зовут Ульяна. Я предлагаю игру - бег на четвереньках. Ульянка нас обгоняет. 
 
  У неё есть ящик, к которому приделаны колёса из шарико-подшипников. Ульяна
  просит покатать её по коридору. Она одета в тряпьё и без штанишек, потому
  писает под себя...
        Коридоры  в нашем доме огромные. Мы с
  Ванькой гремим коляской, катая Ульянку. Нас ругают. Ругают те, кто работает
  в третью смену на заводе. У них время сна...
  Мать Ульянки в третью смену не работает, (преимущество для вдов с детьми).
  Сквозняки коридоров
  пронзительные и мы перед ними беззащитны. Ульянка скоро простудится. 
   Она умрёт от большой температуры. На болезнь её не обратят внимания.
  Я впервые увижу детский гробик и  бумажные цветы из тетрадных листков.
 
  В гробике Уле удобней, чем в ящике на подшипниках. И она в чистом,
  и белом платочке с мелкими крестиками.
  Мы не плакали о ней... никто не плакал
  Я чувствовал вину. Начинал свою жизнь мой стыд. Когда оказывался
  на их коридоре, я вспоминал Ульянку покойницу. Мир душе твоей Уля.
   Со всеми святыми ты у Господа и исправная... и на своих крылышках.
  Если такого нет, то и смысла жизни нет. И память детских эпизодов -
     пустое... и всё пустое.