Африканское

Давно, в студенческие годы, когда генсек сменял генсека, а книги были еще в моде, не уступая дискотекам, столкнулись мы нос к носу с гостем, прям из Нигерии который. С тех пор стоит Кофи Оконкво перед глазами злой и гордый.
 Весь с головы до пят чернявый, как африканский вождь общаги, с порога прямо заявляет, что не уступит он ни шагу. Да и у нас нет, впрочем, рвенья делить порог с верзилой черным, хотя то наше поколенье могло тогда дружить хоть с чертом, когда б крестился тот в коммуне и Маяковского шпаргалил. Пусть он с рогами и грязнуля, но изнутри ведь наш товарищ.
Стоим втроем, носы повесив, а он один в четырех стенах. Ну разве ж это по-советски – вставать пред кем-то на колени? Но Кофи, как слона, не сдвинуть – уперся бивнем на пороге. Мы обратились к Ангелине*, что на журфаке Тэтчер вроде. Из тех еще «железных леди», что и характером, и статью, и не страдают от диеты, а любят, как Джульетты, кстати. Мол, мы интернациональны, коммунистически идейны, ну а с уклоном коммунальным с чужими сходимся, как дети. И пусть нас Африкой пугали еще с горшков когда-то мамы, мы с теми детскими стихами так сладко ночью засыпали. Нам снились львы, гиппопотамы, мартышки борзые в лианах, но Кофи в снах своих случайно мы почему-то не встречали. А тут явление такое и неприятельская поза – стоит Оконкво на пороге, а мы ночлег у него просим. Как будто он хозяин в доме, а мы – непрошеные гости. И хлопцы, вроде бы, не промах, но вот стоим и коек просим.
Заходим со второго раза аж вчетвером с «железной леди». Неужто он опять откажет, где ж жить тогда в общаге этой? Как попрошайкам, белым людям, гордиться Пушкиным и Горьким, твердить, что Африку мы любим в лице того ж Кофи Оконкво? Язык лукавства нам известен. Не раз его нам жизнь ломала, но есть еще и язык чести, а он и в Африке бывалый. По-русски франт наш кучерявый допетрил все-таки, что гость он, впустил, и зла мы не держали, ведь не ужились бы на злости.
Втроем полкомнаты снимаем, у нас в два яруса кровати. Гостеприимность, как в Китае, и для слона тут места хватит. А у соседа, прямь, раздолье, галдеж и пир по-африкански. Мы ж ладим скромное застолье: на табуретиках – стаканы, сальцо, картошечка, капуста. Там Элтон Джон, у нас – Высоцкий. «Железный занавес» опущен, хоть и матерчатый всего-то. Наш струны рвет, а Джон канючит, не разобрать, по ком страдает. Семеныч же куда покруче, но Кофи разве понимает? Мы как-то сблизиться пытались и угостить его однажды, но он унизил взглядом сало таким, что есть нам стало страшно.
Потом был случай поприкольней на почве бытовых сношений. В каком-то смысле непристойный, но не испортил отношений. Языковой барьер, опять же, врубиться в суть мешал, как чирей, который, прямо и не скажешь, вдруг в неудобном месте вырос. В соседней комнате по блоку еще один чернявый топал. Он был помельче и немного слыхал про Брежнева и Блока. Очкарик, сразу было видно, не африканского посола, и чистоплюй при том солидный, а вот как звали, не припомню.
Лежим, читаем в полудреме, Кофи жует за занавеской, как вдруг вбегает беспардонно весь сам не свой товарищ этот. Глаза навыкате, что бычьи (нам показалось, что он бредит): «Они, – кричит и пальцем тычит, – не все ушли из туалета». Подумали про тараканов. Один от них не отобьешься. Раз прусаки так напугали, без топора не обойдешься. Хватает за руку нахально и тащит прям к очку мгновенно: «Не все ушли!..» Я вижу, правда, на месте чьи-то экскременты.
Тут смех и стыд смешались сразу, но выяснять, чьи это штучки, не стали, впрочем, в унитазах наш организм так неразборчив. Зато интернационален, всегда естественен в отдаче. В нем даже цвет меняет сало, и нрав наш выглядит иначе. И пусть мы слеплены Всевышним цветные, белые, любые, никто из нас ему не лишний, хотя у нас другие лица.
* Ангелина Руденко, замдекана факультета журналистики БГУ им. В. И. Ленина по работе с иностранными студентами.