Палач

На отшибе, в зелени дубравы,
Одиноко стояла лачуга палача.
Не знал палач иной забавы,
Как головы рубить с плеча.

Его колпак, маска – знак изгоя,
Символ правосудия, и власти,
Скрывал отпечатки следов горя,
Он наносил его тела рубя на части.

Сложилось мнение из покон веков,
Что этот кат, без души и сердца,
Гильотина сожравшая тысячи голов,
Лучшая подруга кровавого умельца.

На эшафот, он всходит, как на трон,
Без слов, в диалоге немого молчания,
Улюканье толпы, чей-то тихий
стон,
В безысходной глубине отчаяния...

Так кто же всётаки бездушен здесь?
Палач с красной маской безразличия,
Или толпа, что готова глазами есть,
Надев тёмные одежды для приличия.

Ему бросают чёрную перчатку,
Вызов на работу. Снова пытки.
Опять пришьёт новую заплатку,
Но с каждым разом рвутся нитки.

Когда палач смотрел на свои руки,
Видел, как с них капает кровь,
Терзания его спутницы, муки,
Не давали отпустить давящюю боль.

Ухмылка, понимал, как жизнь двояка,
Что он, и каждый из них под топором,
Что небо высоко, а пропасть глубока,
Если и выживешь – падёшь измором.

Что светлого может вытянуть изнутри?
Образ дочери, которой жизнь сломал...
Вину подлым паскалем на неё донесли,
Напев сюзерену небольшой мадригал.

А ему, что надо – зрелищ? Да и нет.
Дрессировки и "хлеба" для народа,
Чтоб знали, кто гасит их очей свет,
Кого ожидает на эшафоте колода.

Казнили за слово, казнили за вздох,
За любой неугодный и неверный шаг.
Казнили даже за то, что оглох,
За жест непонятный, и крылье размах.

Вот теперь пришёл и его черёд,
Клещами рвать сердце в своей груди,
Ухватил, сжал покрепче, один оборот,
Померкнет в глазах и вокруг не зги.

Ему сегодня приказали дочь казнить,
За то, что вышла из повиновения,
За то, что захотела вольно жить,
Дышать, не задыхаясь смрадом гниения.

Которое чумой разносится повсюду,
Протягивая свои гнилые щупальцы,
В каждый дом, заполняя собой округу,
Их пытались искоренить одинкие скиталцы.

Они с рьяностью нарушали все законы,
Хоть знали, что может расплата придти,
За паплюжество, ведь устоялись каноны,
Которые они хотели, как руины снести.

Но пора продолжить повествование,
Об известном нам палаче несчастном,
Узнать какое ждёт его наказание,
Если останется он безучастным.

Время пришло, приблизился полдень,
Колокола пробили начало экзекуции,
В этот роковой, и солнечный день,
Они взошли на деревянные конструкции.

Две родные души – света и тени,
Как два ангела – Самаэль и Ориэль,
Окунуться в плачевно-зловестные купели,
А люд у лавок в ожидании потягивал эль.

Она – в длинной холщовой рубахе,
Он – в мрачном катовском одеянии.
Они вместе подошли к кровавой плахе,
И замерли в мраморном изваянии.

Последнии глотки удушливого воздуха,
Последний луч на русых и седых волосах,
Последнее прости сдавливающего продыха,
И понимание неизбежности в глазах.

А народ стоял, он ждал спектакля,
Не каждый день отец повинен убить дочь.
Они, как в кругу таинства пентакля,
Вместе решили уйти в вечную ночь.

Толпу окинув невидящим взглядом,
Последнюю улыбку друг-другу послав,
Отец и дочь насытившись ядом,
Погрузились в свой единый " анклав".

На отшибе, в зелени дубравы,
Огнём пылала лачуга палача.
Народ потешился, так ради забавы,
Поджёг, и она вспыхнула, как свеча.