пять рассказов из студенческой жизни 80-х

Икра осетровых рыб

Летом 84 года после первого курса института у нас была геодезическая практика.
Каждый день в течение месяца я должен был ходить по полю с нивелиром и теодолитом – это такие большие циркули и записывать в блокнот цифры.

По окончании практики рождалась очередная карта данного поля по состоянию на очередной июнь.

Утром я с циркулем ехал из общежития на троллейбусе в поле, а к обеду возвращался.

Одна из геодезисток присматривалась ко мне, но я думал о совершенно другой геодезистке, которая измеряла поля с ночёвкой в лагере.

Поэтому вечерами скучал.

Начали съезжаться абитуриенты, и в студгородке стало шумно.

В один из вечеров жильцы общежития принесли мне на решение задачу для вступительных экзаменов.

Оказалось, что дело не в прекрасной подолянке, какие стекались поездами в Днепропетровск в поисках счастья чуть ли не с Крайнего Севера.

Скорость решения задачи вызвала у невидимых абитуриентов уважение, и я был приглашён в соседнее общежитие.

Моим глазам предстала следующая картина.

В большой пятиместной комнате на первом этаже студенческого общежития проживала семья.

Папа, мама, сестра мамы и Роман – добродушный верзила.

Семья прибыла из-под Львова «поступать» Рому в институт.

Папа – ничтожного роста и весом под 120 килограмм, мама – высокая стройная гуцулка, оба студенты заочники, тётя – копия мамы, но с дипломом ВУЗа.

Папа ходил в ректорат, мама готовила, стирала и убирала, а тётя помогала Роману с учёбой.

Мой сосед по комнате уже неделю на правах «моя бабушка родом из Коломыи» развлекал семью по вечерам рассказами из студенческой жизни и настраивал Романа не бояться вступительных экзаменов.

Ужин прилагался. Вопрос алкоголя папа сумел решить с комендантом.

Всё было хорошо, но тётя спасовала перед очередной задачкой.

Так я вошёл в семью.

Они были добрые вежливые энергичные люди далёкие от школьной алгебры.
Очень хозяйственные, домовитые с присущей западным украинцам милой хитростью.
Уважение их к знаниям и дипломам граничило с раболепием.

Папа достиг должностей и всю жизнь мечтал о высшем образовании как факте биографии.

К сестре жены, закончившей институт в молодости, относился с подобострастием.
При знакомстве он сказал на украинском: «Тётя наша защитилась».

В моём понимании защититься означало иметь учёную степень, и я вытянулся перед кандидатом наук, спросив о теме диссертации.

Когда выяснилось, что тётя не шагнула дальше квадратных уравнений, я предположил, что она филолог или историк – так велико было уважение окружающих.

Решено было платить мне 5 рублей 50 копеек за одно занятие с Романом.
Это было выше на 50 копеек профессорской ставки.

От ужинов я отказался, но мне приходилось съедать и бутерброды Романа.
Постепенно я прекратил обедать в столовой – это давало ещё 70 копеек экономии в день занятий.

В городе было больше десятка кинотеатров и все уходили в кино.
Роман медленно прогрессировал, и решено было заниматься ежедневно.


В дальнейшем выяснилось, что папа к тому времени уже сумел дать кому-то в ректорате 1500 рублей.
 
«Но Роман и сам должен!»

«Да и соблазны большого города – пусть занимается».

Мироощущение Романа было простым и правильным – он просто плохо вообще понимал, что с ним здесь происходит и как это может выглядеть в чужих глазах.

Пока я ел бутерброды (некоторые из них были с икрой осетровых рыб) мы говорили о жизни, девушках, будущем.

Высшее образование в этой семье было фетишем, недостижимой мечтой.

Они постоянно об этом говорили, собирали деньги, и Роман с детства был пропитан соответствующей атмосферой.

По роковому стечению обстоятельств на жизненном пути этой семьи не оказалось людей спокойно и убедительно объяснивших бы им, что учёба это ремесло, а не искусство.
Достаточно овладеть навыками и приёмами этого ремесла и не пропускать темы из программы и человек со средними способностями и некоторой уверенностью в себе преодолеет этот барьер.

Чего-то им всем не хватало.

Какой-то сбой произошёл в их коллективном сознании.

Начались экзамены и у взрослых закончились отпуска.

Уезжая, папа выплатил мне деньги наперёд и просил присматривать.

Оказалось, что Роман умеет стирать и немного готовить.

Мы долбили науку до последнего.

Расстались тепло.

Я уехал на каникулы с капиталом в 150 рублей.

Романа после первого курса призвали в армию.

Ума не приложу, что творилось в семье – Роман добровольно попросился в Афганистан.

В институт он не вернулся, но я убедился, что он вернулся хотя бы с войны.

Роман никогда не говорил мне о том, что чрезмерная опека родителей беспокоила его.
Теперь мне кажется, что это было главным мотивом его безрассудного поступка.

Слишком уж грустно смотрел этот взрослый ребёнок на немыслимые в то время в студенческом общежитии бутерброды с икрой осетровых рыб.



дядя Саша

Написать рассказ просто – нужно взять как образец рассказ известного писателя, заменить своим сюжетом и по одному менять слова писателя на свои.

Вообще я думаю, что никаких писателей и поэтов в природе нет.

Некоторые люди испытывают потребность записывать, а остальные ограничиваются ходом событий, личными письмами и устными высказываниями: своими и чужими.

Как только человек начинает записывать, он сталкивается с правилами записывания и пытается их соблюдать или обходить.

Писателем и поэтом считает себя человек, испытывающий влияние самого сочинительства: человек видит в себе изменения и не связывает их с деятельностью; человек считает, что ему открываются миры в результате его собственной значимости.

Причём поэту миры открываются совершенно невообразимые вследствие особого способа подбора слов и образов для стихов в сравнении с прозой.

На самом деле имеет место обычная профессиональная деформация личности и чем более развита личность, тем в большей степени она подвержена влиянию на себя вида деятельности.

Талантливый человек видит больше и больше переживает.

Но приступим собственно к рассказу.

Начинается рассказ осенью 1986 года.

По стране шагали: перестройка,  гласность и ускорение.
Собственно шагала только перестройка, а гласность и ускорение характеризовали шаги.
В разгаре была борьба с пьянством и алкоголизмом.

Двадцати лет отроду, я учился в институте, проживая при нём в общежитии.

Каждую третью ночь я дежурил сторожем на стройке институтской котельной, то есть спал не на железной койке с матрацем, а на дерматиновом диване и допоздна мог читать лёжа, не мешая соседям.

Читал я «Литературную газету», купленную за 20 копеек в газетном киоске на «пятачке» - с возможностью купить и читать «Литературку» в те годы связано у меня самое большое ощущение свободы в жизни. Газета, почти без комментариев, приводила факты нашей недавней истории. Никогда после я не встречал такого плотного и объёмного потока фактической информации без оглядки на личности и последнее выступление главы государства.

До перестройки «Литгазета» славилась публикациями иного, но тоже резкого плана и купить её было невозможно, а выписать крайне сложно – подписка считалась лимитированной и, например, моя мама, для того чтобы подписаться на «Литературку» занималась общественной подпиской на газеты и журналы на комбинате.

При этом легко было выполнить задание на газету «Правда» - её подписывали все члены КПСС. Сложнее было с газетой «Труд» - её брали плохо. За выполнение плана подписки давали дополнительную возможность выписать журналы «Наука и Религия», «Юный натуралист» и «Вокруг Света».

Стройка новой котельной стала первой ласточкой перестройки в нашем институте: организациям повсеместно разрешили  жить на принципах хозрасчёта.

Котельную проектировали и строили собственными силами, но нужна была подрядная организация, и ей числилось некое стройуправление, выделившее дядю Сашу – высокого мускулистого прораба лет 55-ти.

У нас – студентов-сторожей – закрепилось, видимо с его согласия, это обращение – дядя Саша – нехарактерное для производственных отношений возникающих между производительными силами.

Дядя Саша приходил по утрам, будил сторожа и проводил летучку с двумя каменщиками, которым в помощь выделялись студенты.

Потом дядя Саша ходил по котельной, один или с профессором – проректором по научной работе института – и объяснял ему ошибки в проекте.

Одевался дядя Саша на работу лучше проректора: он часто надевал светлый плащ и костюм с галстуком; стрелки на его брюках всегда вострились.

Наблюдая за общением проректора с дядей Сашей, я удивлялся: проректор не только уважал дядю Сашу, но даже немного заискивал перед ним.

Часам к 10-ти утра дядя Саша уезжал на трамвае на другой объект и до-завтра не появлялся.

С нами – сторожами – он разговаривал мало: «Вставай, студент», «Следи за электроприборами» и так далее.

Пару раз в месяц дядя Саша устраивал вечерние внезапные проверки вагончика сторожей, главным образом, как я сейчас понимаю, беспокоясь за безопасность: нашу и вагончика.

Он видел, что я читаю, но никак не реагировал.

С дядей Сашей – простым прорабом перестройки – связано у меня очень сильное воспоминание.

Среди встретившихся мне в жизни людей он оказался первым, кто ясно и недвусмысленно заявил: «Личное счастье человека ни в коей мере не зависит от государства и мироустройства».

Однажды мы с кем-то из товарищей болтали поздно вечером в вагончике за чаем.
Я подчёркиваю: в то время за употребление алкоголя в институте отправляли прями в Афганистан – я до сих пор практически не пью алкоголь.

Появился с внезапной проверкой дядя Саша, и мы разговорились.

Оказалось, он много строил на Севере и поздно женился, осев в средней полосе.

Надо сказать, что мне и до этого встречались люди, которые игнорировали значимость общественных и политических процессов, происходящих в государстве, и даже люди – это были в основном цыгане, рядом с которыми я вырос – не знающие в чём разница между социализмом и капитализмом.

Но их жизненная позиция сводилась к размеру зарплаты и стоимости водки.

Встречались мне и диссиденты, отрицавшие преимущества социализма.

Дядя Саша был не таков.
Он хорошо ориентировался в происходящем в стране и имел своё мнение о лидерах; даже фамилии учёных-теоретиков перестройки: Бунича, Абалкина, Аганбегяна и Заславской были ему знакомы.

Но дядя Саша воспринимал всю перестройку, весь наш общественный строй, политику, КПСС и её ленинский ЦК, как обёрточную бумагу, в которой подаётся к его столу ежедневный суповой набор.

Дядя Саша внимательно, не перебивая, выслушивал мои реплики и отвечал на них примерно следующее: «Человек становится коммунистом, чтобы меньше работать и больше зарабатывать за счёт привилегий».

Я ухватился за эту мысль и заявил, что разную покупательную способность рубля у разных слоёв населения можно устранить.

Дядя Саша сказал, что в этом случае коммунисты будут просто больше получать зарплату.

В конце концов, - утверждал дядя Саша, - никаких коммунистов на свете нет, а есть люди, которые хотят меньше работать и больше зарабатывать и они всегда найдут, как это сделать за счёт болтовни.

Человек же, - говорил дядя Саша, - может быть в равной степени счастлив и несчастлив при любом политическом строе. Для этого человеку нужно здоровье, нормальная женщина, зарплата, жильё и дети не сволочи.

Ещё он посоветовал мне не высказывать подобные мысли: студента за такие слова могут выгнать из комсомола и института, а про дядю Сашу, якобы, скажут: «Какой сознательный рабочий».

Мне ещё нет 55-ти лет, и я не уверен в правоте дяди Саши, но постепенно приближаюсь к его политической позиции.

Поведение моё при этом, правда, мало изменяется: я ем, сплю, люблю и дежурю по ночам.

Что характерно. Я и тогда по ночам сочинял.
Например, после ухода дяди Саши я написал в ту ночь примерно следующее литературное произведение.

«Я, такой-то, настоящей распиской удостоверяю своё обязательство любить такую-то до конца своей жизни. Никакие обстоятельства не в силах снять с меня данное обязательство, которое может быть предъявлено мне в любое время и в любом месте с непосредственным требованием исполнения».

Поставил дату и подпись.

А утром до начала занятий вручил это произведение читательнице, получив за это яичницу и кофе.


Бои местного значения

В декабре 1985 года в возрасте 19-ти лет, я, будучи студентом института, стал членом ОКОМ – отряда комсомольского оперативного милиции. Случилось это так.
 
На фоне окружения я считался знатоком английского языка, возможно, подсознательно, избегая настоящих знатоков.

Жених сокурсницы, пытаясь с третьей попытки сдать английский, получил задание от преподавателя прочитать на экзамене текст вслух без перевода. Всё прочее ему было не под силу, а текст был выдан заранее. У парня созрел план спасения.

Я написал ему под каждым словом транскрипцию на русском. (Май нэйм из Николай. Ай эм э стьюдент. И т.д.).

Зная о моих проблемах с комсомольским активом, (умеренное диссидентство) Николай, комиссар ОКОМ, в благодарность записал меня в отряд.

Стать членом ОКОМ было трудно. ОКОМовец был недоступен для комсомольских взысканий, ему прощалась плохая успеваемость, пропуски занятий. ОКОМовцы были изгоями общества, но мне было обещано, что участия в рейдах принимать не буду.

Активисты были шокированы, но затихли. Вскорости Николай, женившись и «забеременев» перевёлся на заочное, и я был призван ОКОМ. Авторитет Николая в ОКОМ был ещё высоким и мне разрешили дежурить один раз в две недели. Остальные ОКОМовцы дежурили трижды в неделю.

На территории студгородка была баня. В женские дни ОКОМ пресекал попытки подглядываний в многочисленные щели. Окружив в сумерках баню, мы набросились на мальчишек и юношей, которых оказалось примерно столько же, сколько и нас.

«Мой» преступник пытался убежать. Меня охватил азарт. Я настиг юношу, повисшего на заборе, и вцепился в его ноги. После отчаянной борьбы у меня в руках остались кроссовки, и я по снегу продолжил преследование босого нарушителя нравственных устоев. Мальчик нырнул в трубу строящегося водовода и на четвереньках устремился по ней.

Увидев, что я не преследую его по трубе, он естественно, вернулся назад и был пойман. В носках, держа в одной руке кроссовки изорванный и совершенно грязный, он был доставлен мной в помещение ОКОМ способом «арестованный следует рядом, локоть упёрт в бок сопровождающего, кисть на болевом заломе».

Мальчику было 16 лет, мама его оказалась доцентом кафедры теоретической механики, жившая с семьёй в пятиэтажке рядом с институтом. Командир ОКОМ был сильно удивлён моим рвением. Ребята тоже поглядывали на меня как-то странно. Уж слишком жутким был вид задержанного.

Сам же я недоумевал, не находя разумного объяснения этой бессмысленной деятельности.

Второй рейд оказался намного более драматичным. В стране шла борьба с пьянством и алкоголизмом. ОКОМ выслеживал на улицах подвыпивших студентов и «оформлял» их.

Мой пост был на конечной остановке трамвая. Нас было двое. Трамвай привёз спящего парня. Разбуженный он оскорбил нас в крайне резких выражениях, нанёс моему партнёру нокаутирующий удар в пах, оттолкнул меня, выпрыгнул из трамвая и пытался скрыться. Меня охватил азарт. Парень был выше и крепче.

Настигнув его после довольно продолжительной гонки и сбив с ног ударом сзади подсечкой, я бесполезно пытался применить скручивание конечности, пропуская несильные удары по голове. Пришлось оставить приёмы борьбы и перейти к обмену ударами.

Пропустив исключительно болезненный удар кулаком снизу слева в переносицу, мой соперник прекратил сопротивление и совершенно окровавленный был доставлен в помещение ОКОМ вместе с моим напарником, двигавшимся с трудом.

Парень оказался студентом университета и уроженцем Севастополя. Наш с ним вид после схватки привёл командира и членов ОКОМ в невероятное возбуждение. Остыв, я испытал досаду и презрение к себе.

Третий рейд заключался в изъятии у студентов общежитий музыкальных записей и фотографий запрещенных исполнителей. Высоцкий и Макаревич были в числе не рекомендованных и  не изымались. Группы «Назарет», «ЭйСиДиСи» изымались, а владельцы «привлекались».

В одной из комнат висела фотография Элвиса Пресли, который был запрещён. Хозяин сказал, что это его брат. Опровергнуть, кроме меня это утверждение было некому. В ОКОМ в основном были парни из сёл. Азарт меня не охватил, и фотография осталась на месте.

После такого совершенно невозможного вмешательства в личную жизнь граждан, и находясь под впечатлением своих боёв с юным эротоманом и мирным алкоголиком, я прекратил участие в рейдах.

Через некоторое время под угрозой исключения из ОКОМ, явился на дежурство и принял вместе с милицией участие в разгроме наркопритона в частном доме.

Наркоманы и торговцы не оказывали сопротивления и всё прошло мирно.

Больше в рейды я не ходил. Перестройка приобретала всё больший размах. Членство в ОКОМ перестало приносить дивиденды.

Странно, но я никогда не испытывал стыда за эту историю.

Я в честной спортивной борьбе один на один победил обоих своих противников, способствуя имевшимся на то время нормам поведения. В случае с женской баней, это конечно не однозначно, но мальчик почти не пострадал.

Агрессивные же пьяницы до сих пор вызывают у меня личную неприязнь. Хотя, он и мирно спал в трамвае, драться начал первый.

Тем не менее, приношу обоим свои извинения и на всякий случай сообщаю, что по прежнему нахожусь в неплохой спортивной форме и готов к честному матчу реваншу, если таковая перспектива удовлетворит, а извинений не достаточно.


движение без трения

Меня иногда донимают близкие тем, что мой либерализм такой же продукт пропаганды как любой другой продукт пропаганды.

Мол, какая разница, один увлёкся либеральными идеями, другой увлёкся конспирологией или национальной идеей.

Я задумываюсь. К либерализму я пришёл постепенно и крайних форм его никогда не поддерживал.

Уже в 1983 году, когда я в 17 лет поступил в институт, программа нашего ВУЗа включала целый ряд осторожных либеральных идей.

Это был вполне себе провинциальный институт инженеров железнодорожного транспорта.

Но и без программы, слушая преподавателей, я угадывал их негативное отношение к командной системе.

Сама манера преподавания истории КПСС уже была слегка антисоветской, по-крайней мере антисталинской точно.

Продвигаясь по курсам и предметам, я везде улавливал веяние либерализма. Философия, политэкономия, экономика, специальные дисциплины.

Но даже в математике и физике было заметно.

Старый физик, любивший меня, говорил: "Физику понимает тот, кто готов в один миг отказаться от старой теории в пользу новой".

Профессор железнодорожного дела говорил так: "В учебнике написано, что продукцией транспорта является тонно-километры. Это абсурд! Продукцией транспорта является законченная перевозка! Не могу доказать в Москве". Учебник был утверждён министром и это звучало крамолой.

Почти глухой математик с огромным слуховым аппаратом говорил: "Решать системы дифференциальных уравнений должен уметь инструктор горкома партии. От вас я хочу большего - вы должны уметь составлять системы уравнений".

Я помню десятки подобных фраз наших советских преподавателей, в основном коммунистов.

Но хорошо помню не только фразы, а их общее настроение на реформу советской системы, которая при Андропове казалась незыблемой.

Однажды я не смог решить задачу на экзамене по математике. Понял, что не решу и пошёл сдаваться. Ответил по билету и признался, что не знаю как решать задачу. Нет идей!  Преподаватель дал мне другую задачу, которую я решил за 30 секунд. Вторую. 30 секунд. "Ты, наверное, просто не знаешь одну теорему со школы", - сказал преподаватель, и записал мне эту теорему. Я решил задачу. "Ты не знал её, - сказал преподаватель, - зря я боялся, что ты её знаешь". И поставил отлично.

Меня не полюбила Петрова, доцент по предмету "Тяга поездов". Название скучное, но там много математической физики, которая часто притянута за уши для наукоёмкости.

Эта дисциплина была в моде, защищались докторские, было два академика.

В учебнике по Тяге поездов была фраза: "Движение должно иметь цель. Движение без цели есть пустое блуждание".

Либерализм? Скорее, прагматизм!

На зачёте по Тяге поездов Петрова задала мне подлый вопрос - предложила составить уравнение движения поезда при условии, что трение скольжения отсутствует.

Я сказал, что при таких условиях поезд не тронется с места. Доцент вспылила. Я тоже. Нагрубил ей. Петрова поставила мне неявку и выгнала.

Поставить неявку вместо двойки это либерализм? В советском ВУЗе - да.

С пустой зачёткой я брёл по коридору. Навстречу - декан, секретарь парткома института, который не любил меня ещё больше.

Я отказывался платить взносы в Фонд мира и в общество защиты животных. Скандалил с комсомольскими активистами. Грубил студсовету. Меня выселяли из общежития, грозили отчислением, а это было прямой дорогой на афганскую войну.

Чтобы спасти, друзья устроили меня в комсомольский оперативный отряд. Я ловил пьяниц и стал неприкасаем  для активистов.

Студенты ненавидели оперативников. Я помогал начальству отряда и их девушкам в науках и был освобождён от рейдов.

Либерал? Скорее приспособленец! Торговец совестью.


"Ты почему грустный?", - спросил декан. Я рассказал ему.

"А почему поезд не тронется с места", - спросил декан. Он читал описательную дисциплину "Средства связи на транспорте". Я сказал ему, что без трения скольжения движение колёсного экипажа может продолжаться вечно, но никогда не сможет начаться, если мы хотим, чтобы колесо вращалось.

Декан задумался.

"Почему ты так решил", - спросил декан. Я рассказал ему, что когда в России запускали первый поезд, пригласили царя.

Перед самым приездом царя неожиданно решили покрасить рельсы белой краской. Паровоз не смог тронуть поезд с места.

Краску срочно стирали. Краска уменьшила трение скольжения не полностью, но достаточно, чтобы паровозу не хватило тяги начать движение состава.

"Ты говорил Петровой об этом?", - спросил декан.

"Про царя - нет", - ответил я.

"Правильно, - сказал декан, - и не говори. С утра зайди в деканат".

Утром я пришёл и он сказал мне: "Иди к Петровой. Она поставит".

Я пошел к Петровой. Не глядя на меня, она поставила мне зачёт. Не поворачивая головы, отдала зачётку.

Позже я узнал, что этот случай обсуждался на парткоме института. Была дискуссия. Говорили, что студент проявил неуважение к преподавателю. Говорили, что если студент прав, то зачёт нужно ставить, а за плохое поведение - указать студенту.   

Говорили, говорили...

Когда началась перестройка, а она началась сверху из Москвы, все сорвались с цепей. Избрали студенческого декана, которому выделили стол прямо в деканате.

Я не участвовал в революции. К пятому курсу мне надоело жить на 50 копеек в день и я клепал курсовые проекты для заочников, зарабатывая в месяц до 300-т рублей.

Обедал в лучших ресторанах, ездил на такси,  ходил в румынской обуви Томис и польских джинсах Райфл, имел чешский плащ каштанового цвета, стриг усы раз в две недели в молодёжном салоне.

Москва прислала разнарядку на КВН. Комитет комсомола пообещал снять с меня выговор за былую антисоветчину и я вышел на большую сцену.

Старые коммунисты покидали зал, когда мы издевались над страной победившего социализма.  Никто не сочувствовал им. Все смеялись и хлопали.

Если это был заговор Америки, то в нём участвовали миллионы советских граждан.

С тех пор прошло четверть века, но мой образ мыслей не изменился.

Я по-прежнему считаю, что движение без трения может продолжаться вечно, но никогда не начнётся.

Если это либерализм, то я либерал.


Когнитивный дядя Миша

1

Если поэту не давать сочинять стихи или, в крайнем случае, прозу, обучить его в физико-математической школе или заставить закончить факультет психологии ничего страшного с поэзией не случится.

Поэзия прекрасно проживёт без любого поэта, а без некоторых поэтов ей даже лучше.

Неприятности произойдут совершенно в другой области.

Поэт может объявить себя когнитивным учёным.

В дословном переводе с латыни «когнитивный» означает «познаваемый», но это абсолютно ничего не проясняет для понимания сущности когнитивной науки.

Вообще не существует таких слов при помощи, которых можно проникнуть в сущность когнитивного подхода в науке.

Для того чтобы сдать экзамен по когнитивной науке необходимо знать те слова, которыми пользуется преподаватель.

Когнитивной может внезапно стать любая отрасль человеческих знаний или явление и, даже механизм.
Для этого достаточно к названию приставить слева слово «когнитивный».
Можно утверждать о существовании когнитивной психологии, когнитивной физики, когнитивной экономики, когнитивного электричества, когнитивного телевидения.
Слово «когнитивный» подходит ко всему на свете.

Для объяснения сущности понятия «когнитивный» лучше всего использовать термин «торсионные поля», но нельзя забывать и такие слова как «трансцендентный», «эзотерический» и «синергия».

Переставляя эти слова произвольным образом, и добавляя их в качестве приставок, эпитетов и метафор ко многим другим словам можно получать научные звания, становиться членом академий, преподавать на кафедрах государственных ВУЗов, публиковать монографии со своей фамилией на обложке, вызывать у окружающих уважение.

2

Мне очень повезло, что куратором моей группы в институте был старший преподаватель кафедры физкультуры – тренер по спортивной гимнастике Михаил Борисович.
На вопрос, как ему удалось до 60 лет сохранить прекрасную физическую форму, он с молодым блеском в глазах и задором отвечал: «Надо меньше жрать и спать».
Не имея высшего образования, что даже для преподавателя кафедры физкультуры нестоличного ВУЗа было нонсенсом, Михаил Борисович самостоятельно изучил ряд научных дисциплин и теорий и мог оперировать рядом понятий и терминов из психологии и даже физики.
Но он никогда этого не делал без специальной просьбы.
Речь его на первом уровне восприятия была проста и понятна.
Мне в частности он говорил: «Боря, ты не дурак, поэтому тебе нужно быть немного умнее».
Нас Михаил Борисович делил на своих студентов и своих воспитанников.
Он так и говорил – «воспитанник».
Звание воспитанника нужно было заслужить.
Но способ выслужиться до воспитанника не объявлялся.
В воспитанники попадали отличники и троечники, усидчивые и лодыри.
Как-то я спросил Михаила Борисовича, какие психологические приёмы он использует в учебном процессе.
«Надо уважать студентов и любить воспитанников» - был ответ.
С отстающими студентами и студентками Михаил Борисович проводил беседы.
Беседы были двух типов.
Первый тип сводился к словам «к чёртовой матери в Афганистан» и «кому ты такая нужна непутёвая».
Второй тип – это был рассказ о голодном послевоенном детстве мальчика Миши, занимал несколько больше времени и очень походил на стихотворение Арсения Тарковского «Вся Россия голодала».
Если отстающих было много, Михаил Борисович произвольным образом делил их на две группы и беседовал с ними порознь, не разделяя на юношей и девушек.
С первой группой он расправлялся за пять минут, напоминая про Афганистан и мужа.
Со второй беседовал дольше.
Девушек вышедших замуж Михаил Борисович не преследовал за неуспеваемость.
«Она уже отучилась» - говорил он.

После защиты диплома мы пришли домой к своему куратору.
Из последнего разговора я запомнил такую фразу.

«Я всегда хотел, чтобы мои воспитанники отличали правду от лжи и добро ото зла и могли сами выбирать между ними».


В тот день шёл снег с дождём

Во время прохождения службы на военных сборах летом 1987 года, я твёрдо решил жениться. Возвратившись, сделал своей девушке предложение.

Девочки встречали нас на вокзале, но среди них не оказалось невесты моего друга Сергея. По дороге он купил букет красных роз, надеясь застать её в общежитии.

Оказалось, что Светлана задерживается у родителей, и я воспользовался букетом.

Сергей отказался от половины стоимости букета, объяснив это тем, что я его выручил, ибо букет бы пропал.

На фоне другого моего товарища, который ходил на свидания в город в моих джинсах и кожанке с плеча ещё одного студента, а также одного мужского костюма для женихов и свидетелей на свадьбы на треть общежития это не выглядело кощунством.

Самое трудное в то время было заказать ресторан. Запись в банкетные залы была за 4 месяца. Страна боролась с пьянством, и для алкогольной свадьбы в ресторане необходимо было ходатайство парткома ВУЗа даже для беспартийных.

Существовало ограничение – бутылка водки на четверых и бутылка шампанского на пятерых. На организацию безалкогольной свадьбы горком комсомола выделял молодожёнам 1500 рублей.

С учётом того, что алкогольная свадьба на 40 человек обошлась нам в 550 рублей, это было много.

К лету 87-го безалкогольные комсомольские свадьбы себя полностью дискредитировали. Гости на таких свадьбах вынуждены были пить стаканами подкрашенную под компот или сок водку, не закусывая. Были случаи, когда на такие свадьбы гости приходили со своим алкоголем или пьяными.

Милиция и народная дружина проверяла всё, вплоть до дамских сумочек. Водка оставалась в машине на улице, а гости выпивали её без закуски там же и даже в туалетах.

Коллективы комсомольцев-трезвенников напивались гораздо сильней обычных и вели себя соответственно. Были случаи драк с милицией, которая пыталась не пустить на безалкогольную свадьбу пьяных, вышедших на улицу трезвыми.

Предоставив, как беспартийный, характеристику комитета комсомола в партком института, я получил ходатайство. Почему-то на невесту эти документы не требовались.

И вообще, свадьба в народе почему-то считалась моей, а не нашей.

Жовтневый район Днепропетровска регистрировал браки десяти ВУЗов. Районный ЗАГС имел имя собственное – «Дом счастья».

В моём паспорте так и записано. Орган бракосочетания – «Дом счастья» Жовтневого района. Очередь на назначение даты регистрации занимали с вечера.

Это гарантировало пятницу. Мы с невестой решили, что нас устроит четверг, и я поехал к 6-ти утра. К 9-ти приехала Татьяна и к 11-ти мы подали заявление. Нам назначили дату через три с половиной месяца, так как ресторан был уже заказан.

Закон запрещал регистрацию раньше, чем через месяц от даты подачи заявления. Мы не относились к исключениям (армия, ребёнок и т.д.). Интервал регистрации составлял 20 минут. Наше время было 14-40. Ресторан на 17-00.

До регистрации нам необходимо было закончить символически платные (3 рубля 50 копеек с обоих) курсы молодожёнов.

Курсы представляли из себя десяток довольно содержательных лекций по психологии, сексологии, и законодательству, как совместных женихов с невестами, так и раздельных.

Стыдно ли будет признаться, что до сих пор мне полезны рекомендации и примеры из этих курсов.

Сексопатолог рассказал нам о семейной паре, обратившейся к нему после пяти лет совместной жизни. С получением отдельного жилья они охладели друг к другу.

Выяснилось, что пять лет они, ночуя в одной комнате с родителями, любили друг друга в течение 3-х минут под шум проходящего в 12 ночи поезда. Магнитофон и постепенное увеличение количества поездов вернули им счастье. Врач утверждал, что это вполне в пределах нормы.

В день свадьбы возникла проблема. Причёска невесты требовала бутылку пива. Найти её в Днепропетровске удалось с трудом. Что касается моей причёски, то я был записан за неделю с пометкой «свадьба» в салон «Молодёжный», что означало мастера высшей категории, которых было  два и импортную щётку для укладки, которая была одна.

Регистрация запомнилась следующим. По закону жениху и невесте до начала церемонии полагалось раздельно 10 минут находиться в одиночестве в специальных комнатах.

Предполагалось, что это даст возможность окончательно обдумать своё решение. Моя комната запомнилась зеркалами на всех стенах от пола до потолка и огромными кожаными креслами.

Свадьба прошла на ура. Четверо родителей и 36 студентов из пяти городов СССР – наши школьные и институтские друзья.

К 22-м часам милиция и дружинники перестали контролировать норму алкоголя.

Некоторые из них по объективным причинам. Гости, по-своему, предвидели этот момент и экономили закуску. Метрдотель, женщина с огромной причёской, разрешила повторить норму. Одновременно с нашей, в ресторане была и другая, но безалкогольная, свадьба. Всё смешалось.

Обычные посетители ресторана стеснённые своей нормой 150 грамм в водочном эквиваленте на вечер, комсомольцы и мы превратились в пляшущую и орущую толпу.

1500 рублей упущенной выгоды витали перед моими глазами и рвали мне сердце.
Гости разъехались по домам на следующий день.

Через две недели меня пригласил парторг факультета и попросил заканчивать торжества.

Оказалось, что выданное разрешение на алкогольную свадьбу сыграло с парткомом злую шутку.

Задержанные на территории студенческого городка дружинниками пьяные студенты указывали в объяснениях, что отмечают моё бракосочетание в соответствии с разрешением парткома.

Норма касалась только ресторана. А в ходатайстве было указано, что мне разрешается алкогольная свадьба.

Предполагаю, что информация об этом распространилась следующим образом. Кто-то из парткома выручал товарища и посоветовал указать причину своей нетрезвости. Дальше понятно.

В завершении, возвратившись ко дню свадьбы, хочу добавить. В тот вечер трезвые, уставшие и счастливые мы, впервые официально, заснули на одинарной койке с подложенной под железную сетку чертёжной доской.

Чем старше становлюсь, тем удивительней, каким способом там могут уместиться и сладко спать два человека. Нужно ли добавлять, что утром я впервые увидел абсолютное счастье в женских глазах, как я его понимаю.

Жизнь не баловала меня этим больше трёх раз. Причину усматриваю не только в себе, но и в том, что в жизни, наверное, не так уж много настоящего женского счастья.

Да и демонстрировать его наши женщины как-то избегают. Может быть, и ошибаюсь.

Хотел опубликовать этот текст к дате 21-й годовщины, но припозднился.

Предстоящая жизнь казалась мне тогда гораздо более понятной, чем сегодня.

Возможно потому, что не видел множества мелких деталей. А возможно, потому, что социализм давал к тому массу оснований.

Ругая ошибки и недостатки советской власти, даже приблизительно не мог предположить, что придёт ей на смену. Да и смены не представлял.

Предполагалось, что возможно устранить плохое, оставив хорошее.