В Орлеане идут дожди

грязный город шумит, как рой пустоглазых навозных мух. я бесцветен и я - слепец в тошнотворности ярких красок.
моя куколка, рыбка... Бэтс. о таком не расскажешь вслух, обсуждая фасон и крой в чистоплюйстве резных террасок,
выбрав туфли и бигуди, опьянев под звучанье джаза. я хочу твоих губ и рук, я же, всё-таки, человек.
но я болен и близорук к этой яркости... вот зараза! В Орлеане идут дожди целый чертов двадцатый век.
детка, выслушай, я хотел кутать в золото и пайетки твои плечи, носить портфель. и любить тебя, Бэтти-Лу.
но зачем я тебе теперь, в золоченности новой клетки? в шумном скопище звуков, тел... я пишу тебе. я пишу,
наблюдая, как на свету резво пляшут твои кудряшки. моя куколка, я устал, я бесцветен, озлоблен, слеп.
этот город бесстыдно мал - уместился в одной затяжке. ты позволишь начистоту? чертов город похож на склеп.

А они льют в свои бокалы эту хренову благодать
И они истекают смехом. Я уже не один из них.
грязный город разносит эхо. ну куда мне себя девать?
Людной улицы слишком мало. Слишком мало для нас двоих.

моя девочка, я могу только пить, и стрелять, и пить. выходя в незнакомый мир, я тону в канонаде звуков,
ты легка, словно кашемир - как тончайшая эта нить выплетаешь свою дугу и послушно ложишься в руку -
Бэтси, Бэтси... моя душа - лишь проклятое злое пламя. я хочу твоих губ и глаз. я устал от чужих афер.
но звучит надоевший джаз. я здесь чужд, словно марсианин. мне остался последний шаг и заряженный револьвер.
моя куколка, подожди и безжалостный танец цвета ты успеешь испить сполна под покровом тяжелых век.
город празднует допоздна и к рассвету приходит лето.

в Орлеане идут дожди целый чертов двадцатый век.