утешительная

На вогнутом, округлом дне каменного углубленья-колодца, точно выдолбленного гигантским теннисным мячиком в падении; раздавлен, выжат до отказа, точно тайна, словно камень-в-себе; что плотный лист бумаги, скомканный и тщательно разглаженный вспять, белый, но как будто потемневший, и изломанный, а именно, изломанности след носящий, -- сквозь тяжёлую, туманно-призрачную, безысходно-равнодушную внешнюю белую пелену, -- или, возможно, белая поверхность через пелену, если не прямо окинуть не пристальным взглядом, производящую впечатление дымки, руки-струи по швам опустившей. И точно по самоощущения макету дно воссоздано. Но то немыслимое шевеление и затухание зари. Поверхность -- другое. Поверхность -- нескончаемых сумерек склад. Чёрный в сумерках выглядит серым, навроде дождь и прячет тщательно лицо; лицо его -- проецируемый зайчик серебряный, лунный, запрятанный, по прихоти ли, строгости ли последних, в ладонях туч по временам. И -- замершие и летящие одновременно бумажные цыплята в сумерках, офонаревших от бравады фонарной. Изредка лишь, что тележное пьяное колесо с куском чёрной ткани, попавшей в трещину внешнего круга, на средней скорости прорулит ультраортодокс. Линяющий чёрный дождя прячет взгляд, из-под ладоней разбегаются слёзы-пауки-ухмылки трескуче-полурасслоившиеся; разрушается, тускнеет шлейф светофонарный. Ладони отрывает -- уже на вогнутом, округлом дне каменного углубления-колодца, точно выдолбленного гигантским теннисным мячом в падении; раздавлен, выжат до отказа, точно тайна, словно камень-в-себе; что плотный лист бумаги, скомканный и тщательно разглаженный, белый, но потемневший разом и изломанный.