Парадоксальное мышление

Парадоксальное мышление
Часть первая
Человек, попадая в ситуацию, должен увидеть Бога, иначе ситуация повторится
Дневник, найденный монголом-бродягой в сквере на скамейке на Девичьем поле.

Ее звали Аней, мы познакомились в 1970-м году в Ленинграде.  Все, что я знал о ней, все, что она знала обо мне – ничего.  Просто, мы случайно повстречались летом на квартире у инженера Леонова, и ушли оттуда вместе.  Когда наша страна, как тяжелый бомбардировщик, израсходовав горючее, стала падать в неведомую бездну, мы снова, после небольшого перерыва встретились у Леонова, а потом… 

Ленинград.  Двор-колодец. Над парадным окно. За пыльным стеклом целуются двое. Девушка сидит на подоконнике, парень с короткой стрижкой обнимает ее за шею. В проходе появляется женщина с авоськой продуктов. Она поднимает лицо. Внезапно авоська падает из ее руки. Она кричит. У нее истерика. Окно над парадным заливает нестерпимо яркий свет.

Леонов был моим старым школьным приятелем. Мы обменивались пластинками, иногда по-холостяцки выпивали. Он любил древнюю историю, особенно эпизод, когда Александр Македонский накрыл тело убитого Дария своим плащом.

Вот, - говорил Леонов, - это действительно политический жест, а не какой-то там пресловутый  Карибский кризис. Смешно даже сравнивать. То Никита со своим грязным тапком на трибуне, а то Царь Азии и плащ опять же…

Леонов, коньяк нужно употреблять для удовольствия, а не для подготовки к колонии-поселению.

А, - Леонов махнул рукой, - у меня папа во Внешторге, знаешь, какой человек (тут он взглянул на потолок, вздохнул и закурил свою любимую трубку).

Ну, ты хоть меня пожалей, скотина. На вот, поставь.  Это какой-то Макаревич или Маневич, не знаю. Говорят, бомба. Блюз, рок-н-ролл, короче, крутяк. 

Давай, - Леонов поставил пластинку, разлил коньяк по стаканам и мы принялись вслушиваться: запись была плохая. Там не то, что музыку, слова разбирать пришлось.

Через минуту раздался звонок в дверь. Леонов холоднокровно остановил запись и пошел к двери.
Я выпил свой коньяк залпом и приготовился прыгать с балкона. В прихожей раздался веселый голос Леонова: Ань, ну ты, что? Чертеж тебе? Да, на работе он и описание. Нет, Ань, ты вовремя. Пойдем, я тебя с другом познакомлю.

В комнату вошла миниатюрная девушка. Очень красивая, с большими зелеными глазами, фигуристая. Прямо ангел рыжий какой-то. За ней, суетясь, ввалился Леонов. 

Пить что будешь?
Ленов, я тебе не подстилка дворовая, давай коньяк.

Фраза от столь дивного создания застала Леонова врасплох.
 
Ань, а Ань, может вина?
Коньяк. Лимончик. Заткнись (она легонько щелкнула его по носу и, я понял, что влюблен).

Леонов принес из кухни стакан и лимончик, налил ей то, что она хотела и, как она просила, заткнулся.

Рома, - я подал ей руку.
Анна Михайловна Грунберг. А ты ничего.

Спасибо, - смутился я.

Ничего – не значит хорошо. Просто ты ничего.

Анна Михайловна, ну-ка быстро умоляй простить тебя, пока я ногу об твою попку не сломал.

Аня села в кресло, положила ногу на ногу и начала хохотать.

Ладно. Я с Леоновым работаю в одной секретке. Проектируем мы кое-что.  А ты откуда эту (показала на Леонова пальчиком) скотину знаешь?

Мы друзья школьные. Ну и музыку, вот, одну слушаем.

Понятно. Тогда врубайте. Развлеките девушку.

Леонов также молча поставил иглу на пластинку и началось:

“Как давно ты была оставлена,
моя тихая, старая гавань
и с тех пор моя жизнь отравлена
пересуды и грязный саван” (Летучий Голландец)

Через пару часов пришла сестра Леонова и разогнала нашу веселую компанию. Мы с Аней начали целоваться в лестничных пролетах, а потом на подоконнике…

Мы гуляли в Летнем саду. Ели мороженое после работы. Проводили ночи у меня в коммуналке на Марата. Бывали в компаниях, где читались стихи и велись оживленные беседы о Марселе Прусте. Иногда Аня пропадала на день-два, но мне казалось, что это было связано с ее работой и, я не придавал этому значения.   Сам я работал тоже в одной секретке, физиком. Фамилию имел другую, биографии на тот момент практически не умел. Мы с Аней совпадали биологически, и ее внутренний свет интересовал меня куда больше, чем тот город или поселок, где она училась ходить и читать.

Как-то вечером на мой стол легла бумага из министерства:

Товарищ Петров,

“Ваш вылет в Женеву на конференцию о вопросах, касающихся непосредственно Вашей работы, согласован ".

На следующий день мой шеф, лысеющий с умным взглядом и грустной философией, отозвал меня в угол и сказал:

Нам нужен практический опыт совмещения. Если твоя теория относительно светимости верна, вещество требует испытания.

Валентин Сергеевич, Вы не говорите про (тут я сделал паузу и вытер платком пот со лба)..?
Да, Ромочка, да. На человеке надо испытать. Если ты прав, это безвредно, если нет, человек разлетится на атомы. Ни хрена от него не останется.


Я опустил голову и произнес:

Я не могу сам. Нужно ответное чувство, значит, человек должен быть на 200% влюблен. Это запредельный уровень…

Ну, Ромочка, тогда тебе не стоило эту тему пять лет разрабатывать. Сидел бы в своем НИИ… Практиканток пользовал…

Валентин Сергеевич!

Ладно. Прости, если обидел. Это я от зависти. Ты у нас молодой, красивый, а я старый и бездарный. Короче, три дня тебе срок. Найди объект или это за тебя сделают люди в штатском. Только как они своей черной душой найдут любовь? Хм…, нет, лучше ты сам. И не забывай про Женеву. Бог даст, получится и тогда… (шеф мечтательно прикрыл глаза) Полеты в космос. Теория времени. Тогда все возможно.

“Мудло старое, где я тебе любовь в три дня найду?” – с этой счастливой мыслью я пошел за свой стол и сел за расчеты свечения для возможной дозы вещества, чтобы человек не распался в итоге на атомы…

Вечером на остановке трамвая меня застал дождь. Людей скопилось много: у кого зонт, кто газетой прикрылся, а я в своем пиджачке, мог только сделать вид, что “меняздесьнет”. С той стороны улицы на дорогу выбежала девушка. Красный сигнал светофора уже загорелся. Машины тронулись с места. Толпа на остановке равнодушно наблюдала за тем, как девушка, осознав, что ни вперед, ни назад уже не двинутся, просто стояла под дождем. На ее лице растеклась туш, она дрожала от страха. “Господи, взмолился я, - помоги ей!” В эту секунду между машинами образовался зазор и, при желании девушка могла бы добежать до остановки. Увидев ее нерешительность, я крикнул: Беги смело! Ну!

И она полетела. Я не видел, как она касалась земли. У самого бордюра она сломала каблук и упала в лужу у сточной решетки. Еще немного и, сигналящий грузовик переехал бы ей ноги. Хорошо, я успел за подмышки притянуть ее к себе.   Она обхватила меня и уперлась мне в грудь лицом. Пришел трамвай. Толпа погрузилась в него, попутно облаяв и меня и девушку. Лил дождь. А мы все стояли. Наконец она подняла ко мне свои заплаканные глаза и прошептала: спасибо.

Я поймал такси и повез ее домой. Шофер попался промасленный и прокуренный. Что-то в его облике было отеческое, стариковско-ветеранское. Он посмотрел на нас в зеркало заднего вида, подмигнул нам и сказал:

Вам, ребята, не к ней домой надо, а к тебе, молодой человек. А что? Я так женился. Вот скоро серебряная свадьба.

Повисла небольшая пауза.

Везите к нему, - снова прошептала она и положила голову мне на плечо.

Шофер глянул на меня вопросительно.

На Марата, там я покажу.
 


 

В коммуналке меня встретили пытливые соседи. Вопросов, конечно, не задавали, но, понятное дело, всех интересовало, кто эта новенькая и где та, старенькая (Аня как раз пропала на пару дней).

Коридор опустел. За каждой дверью притаилось бдительное ухо. Где-то кашлял дед Григорий, одноногий ветеран японской войны. На него цыкала бабка-жена. Как всегда при попытке навести тишину, скрипели половицы, падали совсем не к месту тарелки. Ну и народ у нас!.. Я провел девушку в ванную, выдал белье (простыню и полотенце с тапочками) и полетел к себе накрывать на стол. У меня была початая бутылка коньяка и швейцарский сыр (Валентин Сергеевич привез из Европы пару месяцев назад). Я достал рюмки, нарезал сыр и принялся ждать. Как-то само собой разумелось, что я достал блокнот и машинально продолжил свои расчеты, начатые на работе…

Привет, - она вошла бесшумно.
Садись, - сказал я, не поднимая головы. Расчеты стали получаться. Я нащупал край уравнения и готовую формулу.
Она села. Сама разлила коньяк по рюмкам и быстро выпила. Я заметил, как она поморщилась и, прижала кулак к губам, но оторваться от свой “науки”,  пока не мог. Повисло молчание. Карандаш скрипел у меня под рукой. Внезапно я почувствовал сопротивление: что-то мешало писать. Я повернул голову: она держала карандаш двумя пальцами и улыбалась. Только сейчас я понял, что на ней только простыня. Страсть кувшинкой вспорхнула со дна – я прижал ее к себе и увлек на диван. В коридоре, наверное, было слышно все. Но меня это давно не заботило.  Мы делали перерывы на глоток коньяка. Утро застало нас слитыми воедино. Я чувствовал, что теряю ощущение реальности. Солнечный свет заполнил всю комнату, а когда он как отлив нежно отошел, и окно побледнело, мы все еще были вместе.  Ближе ко второй половине дня, мы, наконец, вернулись на землю. Она встала и подошла к пыльному зеркалу, висящему на дверце шкафа.

“Проводи меня в ванную”.
Я проводил. Потом она оделась, взяла свой плащ и, я вспомнил, что вчера она сломала каблук. Не слушая возражений, я отвез ее к фарцовщику Гриневу, который был известен своим вкусом и широчайшим выбором женской обуви. Когда я достал из кармана $20, она нахмурилась: За это же статья!

Не бойся, я настолько нужен нашей науке, что и за миллион в кармане максимум розгами отделают.

Вот, - Гринев достал из-под комода коробку туфель из Италии, - сама Коко Шанель в таких ходила в двадцатых годах.
Гриня, брось заливать. Коко Шанель в двадцатых себе этого позволить не могла, разве что жена Юсупова на утащенные бриллианты…
Все, - Гринев побежденно поднял руки, - я забываю иногда, что ты все знаешь. Ну  что девушка, берем?
Она казалась растерянной, и, я кивнул Гриневу, передавая деньги.

На, но только учти, если бракованные, верну.
Ваши угрозы неуместны. Ты знаешь у меня всегда первый сорт.
Ладно.

Мы ударили по рукам, и я повел мою красавицу прочь из этого буржуазного логова.

Ну, мне пора, - сказал я, волнуясь.
Я пониманию. Мы больше не увидимся?
У меня есть невеста.
Это серьезно?
Нет, но я не знаю, как мне быть. Я ведь не хозяин своим чувствам.
Прости, я пониманию.

Она записала свой телефон в моем блокноте и имя – Аня. На выходе со двора мы расстались.

Тут меня осенило: зачем разрываться надвое? Ведь очевидно, что обе девушки меня любят на 200%. Нужно только разобраться в своем сердце и сделать правильный выбор. Тогда мы не распадемся на атомы при добавлении вещества…

Валентин Сергеевич, - я практически задыхался, - Валентин Сергеевич, я нашел объект, точнее все нашел. Все. Любовь. 200%. Дозу рассчитал. После Женевы опробуем наше зелье.

Шеф хмурый и, судя по всему, собиравшийся меня отругать за прогул, буркнул: черт с тобой. Давай расчеты. Я вырвал ему листок из блокнота. Шеф взял его, повертел в руках.

Какая Аня! Формула где?
О, шеф, это мне…это личное… Вот формула.

Я передал ему другой листок, а тот, что с телефоном сунул в карман рубашки.

Весь день со мной происходили всякие нелепости. То я столкнусь с кем-нибудь и, все из рук попадает на пол. То перепутаю билеты на самолет с билетами на ночной поезд (я вылетал в Швейцарию из Москвы).  И, конечно, самое смешное, что я сел на стул, куда сам же нечаянно рассыпал кнопки, которыми крепил результаты своей работы на доску. Громко выругавшись матом, я привлек к себе внимание. Коллеги смеялись и поскольку фамилия Петров среди нас “секретчиков” встречалась чуть ли не на каждой двери, меня стали ласково звать “Петров с кнопкой в жопе”. Многочисленные спекуляции на эту тему заставили шефа вечером провести собрание, на котором все согласились звать меня по имени и без унизительной приставки. Хотя меня это наоборот забавляло. В конце собрания я встал и сделал торжественное лицо:

Товарищи! Мне, еврею евреичу даже не совсем ясно, что таки обиднее: фамилия Петров или случайная кнопка в жопе.

Под общий хохот и пожелания счастливого пути (вечером я уезжал поездом в Москву, а на утро самолетом в Женеву), собрание переросло в небольшой сабантуй.  Виталий Сергеевич, даже достал откуда-то вино и консервы с балтийской килькой.

В Москве на Ленинградском вокзале меня встретили и препроводили к машине, которая ехала знакомой дорогой на Лубянку. Там после обычной промывки мозгов на тему заграницы меня отвели к начальству.

- Девушка полетит с Вами в Женеву. Вот деньги на накладные расходы (передо мной лежала куча денег в швейцарских франках). Не скупитесь. Отель. Женевское озеро. Горы. Конференция. Умные люди. Концерты.
- Боюсь, в три дня это все не уложится.
- И не потратиться (начальство скривило рот в презрительной усмешке)? Понимаю. Мне докладывали, что Вам свойственен юмор. Что ж, вместо трех дней, мы даем Вам две недели. В конечном счете, важен результат.   
- Вам известно, что в случае, хм.. как бы это сказать, не взаимности, произойдет аннигиляция?
- Да. Мы ценим Ваш риск во имя страны. Что делать? Есть пионеры космоса. Вы будете пионером истинной любви.
- Что ж, - я пожал протянутую руку. Взял деньги и вышел из кабинета.


В номере гостиницы “Интернационал”  меня ждала Аня. Аня – первая. Вторую, они, видимо упустили. Вот что делает настоящая любовь. Она сильнее КГБ…

- Привет, любимый.
- Привет.

Я, наверно, выглядел подавленным.

- Что-то не так?
- Я должен тебе кое-что рассказать.
- Я знаю. Светимость. Взаимность. И в итоге устойчивая энергия в частицах вещества, которое ты создал.
- Ань!
-Что?
- Ничего, - я рассердился. Ну как ей объяснить, что я не уверен, кого я люблю? А ведь наши жизни поставлены на карту. Как быть? Поехать с ней в Швейцарию и не использовать вещество? Разыскать и убедить поехать Аню вторую – маловероятно. Что делать?

Аня между тем разделась…

Утром за нами зашел капитал Соколовский. С этим человеком я был знаком уже года три-четыре. Он курировал мою работу на ранней стадии и правильно оценил ее перспективы. Теперь ему дали капитана и приставили ко мне в качестве сторожа или телохранителя (смотря по обстоятельствам).

Петров, Анна, одевайтесь. Завтрак через полчаса, а затем в аэропорт.

Я кивнул и, потянувшись, побрел в ванную. Аня без тени смущения встала во всей красе и, завернутая в одеяло последовала за мной. Капитан прикрыл дверь и сел в кресло спиной к нам, чтобы дать возможность даме одеться. 

Ане с ее природной красотой краситься было не обязательно, мне с моей еврейской неотразимостью вообще нужно было только причесаться.

- Ну, капитан, по коньячку и на завтрак.
- Петров, ты дурак? Я при исполнении…
- Ты плохо влияешь на мои эмоции. Если из-за тебя эксперимент не удастся, меня и ее, допустим, не расстреляют, а вот тебя точно.
- Очень смешно. Ха-ха. Я сейчас тебе с ноги пропишу.
- Давай (я поднял кулаки), но может, сначала выпьем?
- Ладно. Хрен с тобой.

Я взял бутылку из дома и там, как раз оставалось на три рюмки.










В Женеве после конференции, где я не почерпнул ничего нового для своего проекта, мы посетили Старый город и накупили сувениров. Капитан приобрел какую-то фигурку лыжника и отозвал меня в сторону.

- Здесь я вас покину. Я всегда буду рядом, если нужна будет помощь, но вам с Аней нужно остаться вдвоем. Так что если все будет хорошо, натурально сможем увидеться и пообщаться только в аэропорту. Удачи!

Капитан практически растворился в воздухе. “Ну, прямо черт какой-то” - усмехнулся я.
Когда Аня подошла, нагруженная всякими пакетами с сырами и сувенирами, его уже не было. КГБ, что тут скажешь? Толпы туристов мешали нам, и мы направились в сторону от лавок и ресторанчиков. Я впервые почувствовал себя свободным, обнял Аню за плечи и нежно поцеловал.

- Сейчас мы вернемся в гостиницу и оттуда поедем кататься на лыжах, потом на Женевское озеро, а потом…
- Петров, мы здесь только пять дней и у нас только командировочные. Нищенские двести франков.
- Нет, я договорился, у нас есть две недели и пятьдесят тысяч франков.
- С ума сойти. Милый…

В отеле я взял справочник и набрал портье:

- Забронируйте Oтель Витцнау на берегу Фирвальдштетского озера. Лучший номер.
- Господин Петров, все будет сделано. Я перезвоню Вам совсем скоро.

Голос портье звучал ошарашенно. Ну, конечно, никто из советских такого себе раньше не позволял. У меня возникло подозрение, что об этом моем закидоне сразу узнают МИ-6 или ЦРУ, но, в конце концов, наше родное КГБ обязано было нас охранять и бдеть за нами, как за золотом Колчака из читинского банка. Ни или как за Сталиным в Тегеране. Кстати, представляю, что бы этот рябой грузин со мной сделал, узнай он, что я придумал способ добычи самой совершенной на земле энергии через любовь? Наградил бы или расстрелял? Отдал бы мне гарем Берии или просто гарных дiвчин с Украины согнал бы в теплушках?

Пока Аня отдыхала на роскошной кровати с балдахином. Я продолжил делать расчеты. Оказалось, что чайной ложки вещества хватит на то, что бы уничтожить городской квартал в случае  взаимности, а энергией с частиц вещества можно питать всю Совдепию целых пять лет или запустить космический корабль к Венере, который будет лететь семь дней… Проблема в том, что если мы с Аней не любим друг друга, вещество убьет нас, не оставив от нас и следа. В этом случае, конечно, рискуем только мы и, никто больше не пострадает…

Я знал, что сокращать дозу бессмысленно, поэтому с первой ночи еще в Национале стал давать Ане пилюли с веществом, что бы подготовить организм к  свечению.  Цикл включал в себя пять дней любовного подъема с безусловным телесным контактом. Включенность в процесс и эмоции должны были довершить процесс. Свечение могло начаться в любой момент.  Учитывая физические особенности моего организма, я мог с уверенностью положиться на свои силы. Гены древних евреев одарили меня не только умственно и это обнадеживало.

Раздался телефонный звонок. Я взял трубку:

- Это Соколовский. Номер заказан. Такси завтра утром Вас заберет. Тут кое-что случилось.
- Что?
- Виталий Сергеевич в Ленинграде. Он…
- Что? Говори!
- Его убило вещество. Его и вашу практикантку Веру. Ну, эту рыжую, помнишь?
- Помню. Зачем рассказал?
- Просто хочу, что бы ты понимал и отдавал себе…

Я повесил трубку. “Сука, он, значит, себе отдает, понимает!..”

Аня, ты побудь в номере. Мне надо на улицу, проветриться. Прости и пока ничего не спрашивай.

Аня, достала какую-то книгу на французском, и принялась читать. Так у нас было заведено, что никто никого не ограничивал, если одному хотелось тишины – пожалуйста, если потом вторая хотела в кино или апельсинов в два часа ночи – пожалуйста.

Я спустился вниз. Портье сказал, что мое поручение исполнено и шепотом проговорил по-русски:

- Вы ученый. Я знаю. Я читал о Вас в газете. Я хочу Вам сказать, что за Вами следят.
- Не буду спрашивать, откуда Вы знаете русский, но будь уверены, меня еще и охраняют.
- О, не сомневаюсь. Бог помощь Вам.

Тут подошли другие гости отеля и портье заговорил по-немецки, как ни в чем не бывало.

Я бродил по ночной Женеве, подгоняемый легким ветерком. У какого-то фонтана неподалеку от Рю Де Рон, я присел на скамью.

Эх, Виталий Сергеевич, Ваталий Сергеевич….  Что же ты натворил? Ведь известно, что к старости чувства притупляются, а тут сравнил тоже похоть и любовь. Глупо, честное пионерское, глупо.

Окна соседних домов поочередно зажигались уютом. Там, за занавесками люди качали детей, готовили ужин, ругались, мирились – текла обычная человеческая жизнь.
Я встал и, заметив подвальный бар на углу двухэтажного особняка, спустился по крутым ступенькам вниз. Там пахло сигаретами, звучала музыка. Я протиснулся сквозь толпу к барной стойке и заказал себе пива. Бармен налил за считанные секунды. Я выпил и снова заказал, но уже коньяк. Симметричность наших действий приворожила сидящую рядом парочку молодых людей.

- Вы русский? Из Союза?
- Да.
- Ученый? Писатель? Музыкант?
- Пионер любви.
- Как это?
- Не буду отягощать ваши пустые головы, ребята, но кроме обнимашек, имансипе и наркотиков, на земле есть такая любовь, что она способна испепелить того, кто любит.
- Вы пьяны?
- Еще нет. Скажи, ты ее любишь?

Долговязый парень обнял свою дурнушку и сказал:

- Конечно.
- А что, если я ученый и придумал вещество, которое убьет тебя, если ты соврал?

Я раздавил в кармане маленькую упаковку сахара, который подавали в гостинице к чаю, и достал  белые хрустали на ладони. Потом я сдул этот сахар на парня.

- Если ты ее не любишь – умрешь.

Парень позеленел. Он посмотрел на девушку и побежал к выходу. У лестницы он чуть не сбил новых посетителей. Девушка улыбнулась мне:

- Жером – дурак! Но с твоей стороны это было жестоко.
- Зато справедливо. Я тебе закажу еще пиво, а сам пойду.
- Куда?
- Искать любовь.
- А может, останешься? Вдруг, далеко не надо ходить?
- Милая, тебе я врать не буду. Тут недалеко. Вопрос только в силе моего чувства. Прощай.

Бармен был как всегда молниеносен.

Я вернулся в номер, заскочил в душ и плюхнулся в кровать. Аня лежала, уронив свою французскую книгу на пол. Спящей она мне показалась еще красивее, что со взрослыми людьми вообще бывает редко. Я погасил ночной светильник и провалился в темноту.

В последующие дни мы с Аней растворились в природе, в шикарных интерьерах столетнего отеля, в свежем горном воздухе, в любви. И вот в предпоследний день, когда мы вернулись с горнолыжного курорта, где я чуть не сломал себе обе ноги, пытаясь объехать случайно встретившуюся ель, я, войдя в ванную, понял, что процесс начался. Если на шестой день светились только глаза, то к концу второй недели, приблизительно к полуночи, начало светиться все тело.
В таком состоянии мы любили друг друга и уже утром, весь дрожа от предвкушения, я дал Ане пилюлю с предельной дозой.  Кожа стала выделять свет, который другой человек может собрать ладонью. С нами была герметичная капсула – разработка нашей секретки. Бережно мы сняли друг с друга частицы и перенесли их в капсулу. Закрыв шлюз, я притянул обнаженную Аню к себе. Нам предстояло поцеловаться и, отпустив друг друга, либо умереть в пламени, либо вернуться к нормальному состоянию. Первые секунды врозь, я почувствовал сильное жжение и упал на пол. Рядом, испытывая нестерпимую боль, корчилась Аня.  А потом все прошло.
Мы оделись. Я вызвал врача.

Доктор, осмотрев нас по очереди, ничего предосудительного не обнаружил.  Выписал нам какие-то таблетки от нервов и все.

Как ты думаешь, почему было так больно?
Аня, проблема в том, что один из нас любит в половину того, как любит другой.
Ты хочешь сказать, что это я?
Нет, не ты. Это я или ты. В Москве нужно будет обследоваться основательно. Но, главное, результат есть (я указал на чемодан, где лежала капсула). Сейчас приедет Соколовский и заберет чемодан. А мы, мы теперь всегда будем вместе.
Это предложение?
Если хочешь, то да!

В этот момент как всегда без стука вошел капитан. Его лицо и без того бледное, стало отдавать смертельным холодом. Не говоря ни слова, он достал из кобуры пистолет и выстрел Ане в лоб. Она, упала. На ее губах застыла улыбка, которой она встретила капитана. Я оцепенел.

- Где капсула? Быстро?
- Ты убил ее!
- Где капсула?!

Я почувствовал внутреннее жжение и такую ярость, что от нее свет пошел по всему моему телу. Соколовский выстрелил в меня несколько раз. Я подошел к нему и крепко схватил его за горло.  Он дико закричал, выронил пистолет и попытался высвободиться. Я понял, что мое прикосновение сжигает его и не отпускал его до тех пор, пока его шея не обуглилась, а голова не отделилась от тела. В его остеклевших глазах я прочел ужас. Обезглавленное тело, источая запах жареного мяса, шмякнулось передо мной.  Я отбросил голову в сторону и подошел к Ане. Забыв обо всем, я поцеловал любимую. Свет с меня перекинулся на нее. Внезапно она ожила. Рана на лбу закрылась. Это было чудо. Боже, какое это было чудо.

Петров, что случилось?
Анечка, любимая, милая, моя (я понял, что плачу).
Петров, он, он стрелял в нас? Ты не ранен?

Я ощупал свою грудь и живот – ни следа, казалось, пули просто сгорели, попав в меня.

Мы теперь можем исцелять и воскрешать людей?
Нет, милая, только тех, кого любим так сильно и, я думаю, что если бы это все случилось на другой день, он убил бы нас обоих. Действие частиц вещества вне капсулы ограничено.

Что будем делать?
Ну, сначала, я позвоню в посольство. Думаю, ликвидировать нас не входило в планы КГБ. Частицы вещества без нас живых не поддаются анализу, значит, Соколовский был ”герцогом”.
Кем?
Это термин первой мировой войны. “Герцогами” назывались двойные агенты-предатели.
На кого он работал, понятно. Не понятно, почему они не попытались нас купить?


Часть вторая

- Марк Бронштейн?
- Да?
- А может Петров?

Рядом с театром “Современник” в Москве стоит очень красивый старинный дом. Кто там жил до революции, нам знать запрещено, а вот недавно заселился академик Петров со своей женой и дочкой Верочкой. И они всей семьей гуляли, наблюдая осенний листопад. У здания главпочтамта к Петровым присоединился старый приятель, инженер Леонов. Он приехал из Ленинграда на пару дней и хотел повстречаться с Петровыми, что бы поведать им одно удивительное происшествие, которое случалось у него в доме.

Ну, не тяни кота, сам знаешь за что, Леонов. Мне при дочке ругаться не охота.
Аня, ты как всегда. Даром, что помолодела на десять лет.
А за это по голове схлопотать можно.
Все. Лапки вверх. Сдаюсь. Приступаю к изложению. Итак, представьте, что несколько тысяч лет назад был на земле город. Сейчас это Пакистан, а тогда это была ну какая-то Харрапская цивилизация. В общем, город недавно откопали в 1911 году, а в наше время поняли и подсчитали, что его разрушила энергия невероятной силы, взрыв подобный атомному… Я сразу вспомнил, как Петров говорил про свечение…. Потом перекинулся парой слов с приятелями-учеными индуистами и, выяснилось, что подобные феномены встречаются в Ведах и в протоиндийских хрониках. Известны случаи перемещений во времени.

Мы с Аней при этих словах заулыбались, глядя друг на друга, а Леонов продолжал:

Так вот, представьте, бабку во дворе моего дома в Ленинграде удар хватил…

Город, который описал Леонов, получил название Мохенджо-Даро. Я съездил на Лубянку к начальству и получил допуск в архивы.  По мере того как я углублялся в непроглядную тьму веков, выписывая легенды или подтвержденные историей факты, выяснилось две вещи: первая – свечение возможно без приема дополнительных препаратов. Для этого существуют духовные практики: шаманизм, учение лам и все мировые религии. Вторая – перемещение во времени, возможно, но этот процесс контролировать не получится.  Бабуля, погибшая от шока, увиденного во дворе дома Леонова, понятное дело, лицезрела меня и Аню. Но вот только мы были там сразу после Швейцарии, когда нас через три страны и под другими именами вывезли в Союз. Начальство на Лубянке подтвердило факт предательства Соколовского. Нам как борцам за советскую за Родину дали должности, квартиру в Москве и “разрешили” продолжить важные исследования. Мы действительно заходили к Леонову подарить сувениров и шмоток, а потом целовались на “нашем” подоконнике. Действительно началось неконтролируемое и незапланированное свечение и, увы, когда мы выходили из парадного, на асфальте лежала старая женщина, не подающая признаков жизни, с парализованным ужасом лицом. Исцеление не получилось – ну не любили мы эту старуху, так как друг друга. Но, как,  по словам Леонова, в его доме произошло свечение, и там были мы, а мы знаем, что были именно мы, хотя нас там не было?  Откуда он взял, что энергия частиц любви имеет такую разрушительную силу? Или это мои домыслы? Город этот в Пакистане?.. Откуда?

Стоп! Мы расстались с Леоновым на Покровке, и, он передал мне какой-то рисунок. Просто,  Верочка играла с этим листком и куда-то задевала.

- Доча моя!
- Па!
- Завтра вечером мы берем тебя с собой в гости к бабушке.
- Ну, нет. Это я вас с собой беру к моей бабуле.
- Хорошо. Давай поиграем в игру “найди то, что не нужно никому”?
- Что это за игра такая? Ты шутишь, да?
- Ничуть. Сложи ладони лодочкой и напряги память. Где, как ты думаешь, лежит бумажка, которую тебе дядя Леонов дал подержать месяц назад?
- Ну, это не серьезно.
- Что, не знаешь?
- Пап, ты не подумай, что я обиделась, но ты должен сам.
- Чего сам?
- Ну, руки сложи, подумай своим чайником.
- Про что?
- Про то, что “мне не нужно и тебе не нужно”.
- Про бумажку?
- Да, глупенький. Оглядись вокруг.

Я растерялся. Комната Верочки была большая. В углу стояло пианино. Картина на стене. Большая кровать. Светильники. Письменный стол…. Стоп! Минуточку! Что это рядом с фотографией соседского мальчика Бори? Вот на книжной полке. Ага, журавлик-оригами! Неужели!

Я подлетел к столу, схватил журавлика, развернул и о, чудо – рисунок Леонова. Верочка покрутила пальцем у виска и побежала на кухню, помогать Ане, готовить узбекский плов. Запах – ммм…

На работе меня повысили, и я стал даже почетнее  самого Виталия Сергеевича, погибшего в боя за любовь на сложном участке фронта. Кроме шуток, мне было ужасно жаль практикантку. Она не знала условий и думала, просто, получить что-то от выгодной связи. Как такой ученый как шеф мог на это пойти? Как он уговорил свою совесть? Глупо, честное пионерское, глупо.

Я провел серию испытаний выхода энергии. Сначала в Казахстане, на засекреченном полигоне, затем недалеко от Москвы в лабораторных условиях. Получалось, что частицы ведут себя странно. Опыт то удавался и после проверок мы докладывали начальству, что готовы к финальным испытаниям, то в циклотроне ничего не происходило, а взрывная волна с полигона при этом по три раза огибала земной шар. Такая вот не уступчивая, противоречивая энергия.

Дома тем временем назревал скандал: Аня первая узнала про Аню вторую. И началось библейско-еврейское…

- Ты, значит, нас обеих любил? Это поэтому я чуть померла тогда?
- И, да и нет.

В меня полетела тарелка. Верочку накануне сплавили к бабушке (на самом деле это была нанятая нами няня, так как биографии мы оба по-прежнему не имели). Осколки разлетелись по всем углам. Вторая тарелка полетела в пианино.

- Ты спал с этой дрянью! Со случайной девкой, которая тебе в первый же вечер дала!
А я тебе дочь родила, готовлю, науку почти забросила!

Я сидел в кресле и ждал. Когда фонтан ревности иссяк, я устало вздохнул и начал сначала:

Я не видел ее с того момента, как мы повернулись друг к другу спиной и разошлись в разные стороны. Да, я люблю ее и тебя люблю тоже, но с одинаковой силой. Проблема была не во мне, а в том, что Соколовский рассказал мне в Швейцарии, что Виталий Сергеевич, мой шеф умер, неправильно применив вещество. И это в середине эксперимента, понимаешь? Я тогда ушел гулять по Женеве…

Аня, справившись с волнением, кивнула. Она снова стала прежней и, я понял, что у нас все будет хорошо. 

Аня, я живу и дышу только вместе с тобой.

Примирение было бурным. Затем мы оба “засветились”. Не знаю зачем, но я решил сделать снимок обнаженной Ани, что запечатлеть ее свет. Почему я до этого раньше не додумался? Я взял свой профессиональный Nikon и сделал несколько фотографий. Аня не возражала.

Главное, чтобы Верочка этого не нашла потом…

Фотографии я проявил в лаборатории на работе и подшил к своему личному дневнику, где хранились записи, сделанные мной карандашом в тот день, когда я познакомился с Аней второй.
Сюда же я приложил рисунок Леонова. Что-то внутри меня постоянно возвращало к этому изображению (там были нарисованы две змеи, обнимающие шар и вокруг них по оси были расположены шары поменьше).














Часть 3.

- Смердит от него, товарищ капитан. Фу!
- Величко, ты у меня и не такое нюхать будешь! Осмотри тело! Это приказ!
- Ну, товарищ капитан! Что тут осматривать? Бродяга, без документов! Его бы в морг.
- Величко, если не хочешь в постовые попки, выполняй! Без базара!

Величко наклонился над телом, зажав нос от нестерпимой вони. Перед ним в луже мочи и грязи лежал не то монгол, не то еще какой азиат. Возраст от 30 до 80. Судя по всему, убит, не то камнем, не то чем потяжелее. Густые слипшиеся волосы, длинные спадающие на грудь усы, узкие глаза с размашистыми бровями. Под левым веком имелся шрам. Одежда выглядела так, будто он носил ее, по меньшей мере, лет двадцать. Стертые кожаные штаны на шнурках, какое-то пончо или просто накидка и грязная с белым рубаха. На ногах ни носков, ни ботинок. Мозоли страшные. Величко зажмурился и принялся обыскивать труп.

Ничего нет, товарищ капитан. Тьфу!
Ладно. Вызывай скорую. Впервые вижу такое у нас в Союзе. Пусть его разрежут. Потом справку возьми, не забудь.
Слушаюсь!

Капитан метко послал плевок в урну и пошел в сторону милицейского бобика. Происшествие не заслуживало большого внимания, но для порядка стоило установить все факты и личность убитого.

В управление, Федя, - скомандовал он водителю.

Погода в Москве стояла холодная. Осень напала внезапно и вероломно. Клиновые листья беспощадно рвались на мостовые. Ветер завывал и склонял к меланхолии. Советские люди по-прежнему строили коммунизм, но уже не так рьяно как в тридцатые годы при Сталине. Работали столовые и пельменные. Пиво было вкусным, а вобла соленой.

Вера Петрова, выпускница первого Медицинского, пользовала свой первый в жизни труп в анатомическом театре. Разрезав запястье, Вера отточенным движением, извлекла нерв и продолжила углублять ранку. Рядом по очереди падали в обморок девчонки, нервно поджимали губы парни, и только профессор с говорящей фамилией Страхов, спокойно документировал в блокноте действия своей ученицы. 

Ну-с, Верочка, хирург из Вас пока плохой, зато патологоанатом уже ничего. Ремизова займите место Веры и продолжите операцию.

Ремизова, толстая девушка в очках, дрожащими пальцами приняла у Веры скальпель, взяла мертвую руку и, конечно, упала в обморок.

С последней лекции Вера сбежала в родильный дом на Девичье поле. У храма Архангела Михаила, стоящего на углу “Сеченовки” уже лет сто, Веру нагнал отец. Он взял ее под локоть и нежно повел до входа в здание.  Вера была на небольшом сроке беременности, но родители все равно настояли на консультации опытных акушеров. Вера росла девочкой удивительно спокойной и тихой, а в девятом классе взяла, да и выскочила замуж за соседского Борьку, который к тому же потом ушел в армию и писал ей длинные письма откуда-то из Сибири. Вера читала их родителям со смехом, поскольку Боря делал смешные ошибки в словах, иногда пропускал буквы. Получалось что-то типа: “гавнокомандующий” или “лубимая вапще”.

- Ну, доча, тебя ждет Корминская Анна Сергеевна, мой старый друг.
- Пап, мама мне все про нее рассказала.
 - Она сильный врач. И…
- Я знаю, пап. Все в порядке. Я пойду к Анне Сергеевне.
- Ну, да, тебе же интересно?
-Все. Я пошла.

Вера поцеловала отца в щеку, нежно развернула спиной к дверям и указала на сквер через дорогу.

- Жди меня там на лавочке. Купи газету.
- А пива можно?
- Можно. Чуть-чуть. И мне купи.
- Я тебе дам пива!
- Все. Жди.

Петров пересек дорогу в неположенном месте, прошел вдоль чугунной ограды и повернул в сквер.  Он сел на ближайшую скамью, запахнул плащ и снял очки. Его серо-голубые глаза засветились. Он почувствовал знакомые признаки изменения, резко встал, и сквер озарила мгновенная вспышка света.

Верочка в это время лежала на кушетке и только удивилась, что за окном сначала стало ярко, а потом обыденно и блекло.

Анна Сергеевна оказалась женщиной умной и для своего возраста красивой. Она обследовала Верочку, дала направления и советы и напоследок сказала:

- Осложнений я не предвижу, но если случится что-то экстраординарное, позвони мне вот по этому номеру (она дала Вере листок, вырванные из записной книжки).
- Спасибо. Анна Сергеевна, папа сейчас сидит в сквере напротив. Я знаю, что Вы не виделись с 1970-го…
-  Это лишнее. Я предпочитаю прошлое настоящему в данном вопросе. А вот тебя, очень рада узнать. Если захочешь по учебе заходи ко мне и так, помогу.
- Спасибо.

Вера свернула листок трубочкой и положила во внутренний карман кошелька.   

- Я пойду.
- Конечно, иди, отец, наверное, там замерз.
 
В сквере отца не было. Вообще ни души. Только вдалеке сидел на скамейке какой-то азиат в грязных лохмотьях. Вера в своих поисках несколько раз прошла мимо него и, отчаявшись, спросила:

Простите, тут не проходил мужчина в очках и в сером плаще?

Азиат повернулся на звук ее голоса. Его рыжие с проседью волосы и усы, размашистые брови как у филина – все отдавало какой-то сказкой, которую папа читал Вере в детстве. 

- Я плохо говорить русский. Я турист. Паспорт гид Марина, - скрипучие неуклюжие слова. Вера опешила – “я  знаю этого человека. Это чингизид”. Вера открыла рот и заговорила на древнемонгольском:

- Господин, я потеряла в этом месте отца. Вы могли с ним встретиться здесь.
- Твой отец занял мое место. Не бойся, это ненадолго. Однажды мы с ним побывали вместе в шатре моего деда. Когда он пропал в луче света, Чингисхан  занял город Мерв и сжег его дотла. Он посчитал это знаком духов. Жителей не пощадил. Я был с ним. Крики женщин и детей. Смрад и огонь. Сейчас твой отец там, в личной охране великого хана.
- Что мне делать?
- Живи. Дыши. Однажды отец вернется.

Полил проливной дождь. Вера побежала к метро.

Часть четвертая

Последняя страница дневника Петрова

Рисунок Леонова означал “Земля во власти Любви и Ненависти” или “Танцующий среди звезд”.
Если любовь сильнее, то эта змея пожирает Землю, и она перерождается в Счастливую, если Ненависть, то все наоборот и наступают холод и лед. Вот так планета и танцует между ними и мои формулы тут совсем ни при чем.

Леонов погиб зимой, поскользнувшись с платформы пригородных поездов.
У него дома теперь живет его сестра с мужем.

Начальство с Лубянки показали по телевизору. Горбачев травил про новое мышление. За его спиной стояло начальство с ядерным чемоданчиком.

Лабораторию закрыли и засекретили еще больше, чем раньше.

Вера тихо развелась с Борей. Мой внук Берц Бронштейн,  второй человек с биографией в нашей семье. Сейчас Берц в Иерусалиме водит экскурсии по руинам эпохи Саладина. Смешно. Я там был во времена Христа – все происходило не так…

Ни Аня, ни я ничем не болеем. Иногда волной света меня уносит в прошлое: то к Чингисхану, то к Христу. А хотелось бы в двадцатые годы в Париж. Коко Шанель. Коул Поттер. Хемингуэй.
Завели собаку. Собака – королевский пудель. Клички не имеет. Зато я с годами стал терять волосы на голове и во дворе, когда я гуляю с собакой, нас нежно зовут “Два кудрявых кобеля”.

Аня вторая, Анна Сергеевна попала под машину в том самом месте, где я ее спас в 1970-м.
Вера с ней очень сдружилась и рыдала несколько дней. Сейчас ничего, продолжает оперировать. Недавно ее перевели на Кавказ в военно-полевой госпиталь, лечить раненых в карабахском конфликте. Вера лечит всех без разбора. Для нее нет правых и виноватых.

Когда я вернулся в сквер, Джучи хан был там и ждал меня. Хулиганы разбили ему камнем голову, он умирал….   Кажется, его нашли в степи…. Горю Бату не было предела…. Чингисхан позвал свою любимую жену Борте и сказал: Плохо, когда дети живут меньше родителей.

Вера поведала мне забавный случай: в морге на столе у патологоанатома Страхова пропало тело в волне света.… Растворилось. Теперь Страхов падает в обморок, когда видит трупы.

 Я жил любовью, и она спасала меня.

Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я - медь звенящая или кимвал звучащий.
Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви,- то я ничто.
И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы.
Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит.

Конец.