Набоков и вневизм

Беседа Алексея Филимонова и Викентия Зимнева

К одному исполинскому оку…
Наконец-то сведён человек.

В. Набоков, «Око». 1939

А.Ф: - Есть все основания считать Владимира Набокова предтечей вневизма, его провозвестником. На это указывает даже аббревиатура его инициалов: ВВН. Мне могут возразить, что сам Набоков ни к какому течению никогда бы не примкнул и вообще был «кустарём-одиночкой» («Дар»). Литературу он считал феноменом языка, а не идей, и к Платону относился крайне снисходительно. Но не всё так просто, как представляется на первый взгляд – о том, что набоковская метафизика насыщенна пытливым вопрошанием потустороннего мира и лучших умов человечества, свидетельствует книга Владимира Александрова «Набоков и потусторонность».

В.З: - В романе «Дар» Набоков устами вымышленного философа Делаланда произносит слова, которые вполне могли бы стать девизом вне-направления: "Наиболее доступный для наших домоседных чувств образ будущего постижения окрестности долженствующей раскрыться нам по распаде тела, это - освобождение духа из глазниц плоти и превращение наше в одно свободное сплошное око, зараз видящее все стороны света, или, иначе говоря: сверхчувственное прозрение мира при нашем внутреннем участии".

А. Ф: - «Шестое чувство», о трудном рождении которого возвестил Н. Гумилёв, произрастает через вневистианство – сплав литературы, философии и духовного пиршества со всем миром, с предшественниками и современниками. Но не потом – здесь и сейчас, о чём писал Владимир Набоков!

В.З: - Вместе с «будущим читателем», о нём мечтал Сирин – который будет чувствовать «сквозняк из прошлого» и безошибочно определит качество материи произведения «эпохи фрачной и сюртучной». Набоков писал о «лазейках для души, просветах в тончайшей ткани мировой». Один сплошной Дух, единое Слово, Око вовне совсем не умаляет наших собственных прозрений и открытий. Он восставал против слишком общего, слишком доступного обещаемого дистиллированного пакибытия.

А.Ф. - Снова из бессмертного «Дара»: «Вот бы и преподавал то таинственнейшее и изысканнейшее, что он, один из десяти тысяч, ста тысяч, быть может даже миллиона людей, мог преподавать: например - многопланность мышления: смотришь на человека и видишь его так хрустально ясно, словно сам только-что выдул его, а вместе с тем нисколько ясности не мешая, замечаешь побочную мелочь - как похожа тень телефонной трубки на огромного, слегка подмятого муравья и (все это одновременно) загибается третья мысль - воспоминание о каком-нибудь солнечном вечере на русском полустанке, т. е. о чем-то неимеющем никакого разумного отношения к разговору, который ведёшь, обегая снаружи каждое своё слово, а снутри - каждое слово собеседника. Или: пронзительную жалость - к жестянке на пустыре, к затоптанной в грязь папиросной картинке из серии "национальные костюмы", к случайному бедному слову, которое повторяет добрый, слабый, любящий человек, получивший зря нагоняй, - ко всему сору жизни, который путём мгновенной алхимической перегонки, королевского опыта, становится чем-то драгоценным и вечным». Под «многопланностью мышления» или «космической синхронизацией» писатель подразумевал умение художника видеть предмет и в текущие мгновения, и в большом времени, в связи со всеми предметами и образами.

В.З. - Иначе как Любовью к миру нельзя объяснить эту жертву отречения от собственного эго, которая происходит тихо и ежеминутно в сознании художника. «У тех ворот - кривая тень Багдада, а та звезда над Пулковом висит». Ясновидение, яснослышание близких и далёких миров облагораживает сердце, сострадающее человеку и Вселенной.

А.Ф: Как писал Набоков в эссе о Руперте Бруке, «Ни один поэт так часто, с такой мучительной и творческой зоркостью не вглядывался в сумрак потусторонности». «Потусторонность» Набокова символизируют не тьма, не провал немоты, а пушкинский магический кристалл. Сквозь подобие кристалла, линзу фотообъектива, фотограф запечатлевает на пляже семейную пару, а за ней, случайно, счастливого соглядатая, разглядевшего в этой сцене намного больше, чем бытовую сцену:

Снимок

На пляже в полдень лиловатый,
в морском каникульном раю
снимал купальщик полосатый
свою счастливую семью.

И замирает мальчик голый,
и улыбается жена,
в горячий свет, в песок весёлый,
как в серебро, погружена.

И полосатым человеком
направлен в солнечный песок,
мигнул и щёлкнул черным веком
фотографический глазок.

Запечатлела эта плёнка
все, что могла она поймать:
оцепеневшего ребёнка,
его сияющую мать,

и ведёрца, и две лопаты,
и в стороне песчаный скат.
И я, случайный соглядатай,
на заднем плане тоже снят.

Зимой в неведомом мне доме
покажут бабушке альбом,
и будет снимок в том альбоме,
и буду я на снимке том:

мой облик меж людьми чужими,
один мой августовский день,
моя не знаемая ими,
вотще украденная тень.

В.З. – Так «сор жизни… путём мгновенной алхимической перегонки, королевского опыта, становится чем-то драгоценным и вечным».

А.Ф. – Вневизм – алхимический процесс вечного обновления, происходящий через диалог. Это мне кажется близким миропониманию Владимира Набокова-Сирина.

Набоков - вневестник

Набоков - синий провозвестник
Вневистианским зеркалам,
Сим витражам, сиявшим в бездне,
И вдруг являющихся нам,

Той линзой мы приблизим встречи,
И сквозь прозрачность амальгам
Нам путь подробно человечий
Предстанет сразу здесь и там.

Как совместить узоры неба
И распадающийся сон
С кристаллом млечного Денеба?
Напрасно ль Сирин вознесён?

В лазейках для души, просветах
Тончайшей ткани мировой*
Он сочиняет до рассвета
Роман о вечности живой.

* Из стихотворения Набокова "Как я люблю тебя".