За перечерченным стеклом

СВЕЖИЙ ВЕТЕР ПОГОНЬ
1968 – 1970


Ах, я лечу, а крыльев нету
А мне не надо — я лечу!
Я эту самую планету
В одно мгновенье проскочу!

И проскочу, и не замечу
Обметан рот, душа в огне —
Что на земле — рассвет иль вечер?
И нет ли грусти обо мне?..

Ах, я бегу — арена, зритель,
И, задыхаясь, на бегу
Я вам кричу: «Меня не ждите!
Я догоню, я убегу!..»

ПОГОНЯ

Свежий ветер подул, и в чужие края
Убегаю я вновь, и надежда моя
Рыжий пламенный хвост распушила, кичась,
И с борзыми за нами торопится князь.

Ненасытны. Унять путешествия зуд
Невозможно. Неволею, волей несут
То ли ноги, то ль ветер борзых и коня,
И надежду, и князя, лису и меня.

Предзакатное поле алеет, лучась.
Мне бы только его пересечь, перемчать!
Неизведанный лес избавленье сулит...
Но тревожнее близится топот копыт,

Но уверенней множатся крики: «Ату!»
Но назойливей осы жужжат на лету!
Как белеют призывно простенки берез!
Ах, подводит лису ее огненный хвост!

Извиваюсь, скольжу, заметаю свой след!
Добегу или нет, добегу или нет?
Расступается лес, но какая напасть —
Я не знаю, что лучше — спастись, или пасть?

Путешествие кончено. Все корабли
Я сожгла. Я невольница чахлой земли.
И тоскующий взор обратя на луну,
Я, оскалившись, тявкаю: «Гибну в плену!»
 

Я свободна. Несусь, не касаясь земли,
И погоня, и поле остались вдали.
Меж решетками черными скачет луна,
И взываю к луне: «Погибаю одна!»

Я в норе. И во сне тот же запах погонь,
И надежда, и ветер, и пламенный конь,
И спасенье, и гибель, и тот же ответ:
Окончания нет и решения нет!


Я читаю, пью вино и плачу.
Я слежу невидимый полет.
Это сонм отверженных, и скачет
Черный всадник, наклонясь вперед.

В мерном свисте скорбно мчится свита.
В лунном свете складки шелестят.
Что же ты молчишь, о Маргарита,
И куда твой беспокойный взгляд?

Все свершилось. Час забвенья пробил.
Впереди — нечаянный приют.
Отчего же тени на сугробе
До конца забыться не дадут?

Быстрота и нагота — какая
Легкость! Сколько свежести вокруг!
Отчего же, прошлое ломая,
Я опять очерчиваю круг?

Скачет черный всадник, обещая
Дольний лет, нежданные края,
Радость тишины, дыханье мая —
К вам тоска бездомная моя!

Скачет черный всадник. Пред разлукой
Взоры в ночь. и веки опусти.
Отойди ж незавершенной мукой
И возьми последнее прости!

Звон кольчуги. Тихий посвист: к бою!
Все готово. Главное – не трусь.
Всадник, прочь! Я на земле, с тобою.
Я люблю, я жду, и я дождусь!


КАРТИНКА (М. ШАГАЛ)

И вдохновение, и ветер,
И мглу взрывающий огонь —
Как много есть еще на свете —
Лети вперед, мой добрый конь!

Неси свободнее и выше
Свой соразмерный, легкий топ,
Чтоб только видеть, но не слышать
Могли наш пламенный галоп!


                От сумы да от тюрьмы
                не отрекайся

Не хочу пиров да среди чумы,
Не хочу сумы, не хочу тюрьмы.
А хочу, чтоб ровный, чтоб лунный свет —
Руку протяни — бежит по руке.
И сама вослед, по тому лучу
Пробежать хочу, пролететь хочу!
Ах, как далеки, скрыты те края,
Та земля моя, где лишь ты да я!
Завтра ли, вчера, запад ли, восток —
Немы вечера, не назначен срок!
Щурятся зрачки — упаду ль со стоном?
Не снимай очки, ты, мой Абадонна!

ГАЛЛЮЦИНАЦИИ ШИЗОФРЕНИКА
I. Страх II. Полет первый III. Облава IV. Полет второй V. Превращение

I.

Друг? Враг?
Взлет глаз.
Пой-мет?
Про-даст?
В гла-зах,
В ру-ках,
В .но-гах,
Страх. Страх.

Боюсь телефонов, боюсь разговоров.
Магнитофонов. Пустых коридоров.
Случайных улыбок. Несказанных слов.
Боюсь провокаторов и проводов.

Упоение страхом!
Погибелью
На краю
Бездны!
Все кончается крахом.
Помилуй,
Царю
Небесный!
 
Все кончается прахом.
Да будет земля

Тебе
Пухом.
Отпевать тебя,
Плакать
По тебе
Двум засохшим старухам.

Перелетная осень,
Пересыльная слякоть и стынь.
Не в такую ли просинь
Мимо сонных и праздных разинь,
Не в такую ли осень,
Задыхаясь от кашля и бед,
Вместе с нищей подругой
Брел оплеванный смертник-поэт?
Обездолен, поруган...
Кто не дрогнет — позвать на обед?
Зов свободы и дружества,
Хлебосолие славлю от века!
Наивысшее мужество —
Накормить человека...

Наши души гниют.
Мы гнием потихоньку, пристойно,
Наши губы поют
Славословие чинно и стройно.
Как один. Мы готовы...
Но что это — дрожь на губах?
Усмехаетесь? Что вы,
Товарищ начальник ГОССТРАХ.

Тридцать первое августа.
Сорок первый.
Кровавый закат.
Разрываются нервы,
И не спросишь — а кто виноват?
Хоть и знаешь. И нету людей.
И петля обвивается туго.
«Не убил — не убей!» —
Не надежнее помощи друга.

Наши души гниют.
Наши души давно уже сгнили.
Наш последний уют —
Разлагаемся в братской могиле.
Мы лежим, недоноски,
Проклятие стынет в устах,
И заботливо соску
Поправляет товарищ ГОССТРАХ.
 
Пишите кровью!
Да крови нет!
Одни лишь кровли,
Один скелет!
— Куда вы,
Что вы?!
Так тонок лед!
— Но звон почтовых!
В полет!
В полет!
Летите, кони,
По следу в след!
Азарт погони!
Азарт побед!


II.

Спрос. Спрос.
Как? Чем?
Спрос. Но с
Кого?
«Вонмем, вонмем!»
«Прости е-го!»
Спасите души,
И мой обет
Я не нарушу...
Да душ-то нет!
Одни лишь туши
И — ни души!
Давай потушим
Карандаши!
 
III.

Победу,
Победу,
Копытами
Звеня,
По следу,
По следу
Преследуют
Меня!
Я влево,
Я вправо,
Я под ноги
Коня!
Облава,
Облава,
Облава
На меня!
Я зверь
Или птица?
Иль спятили
Мы?
Иль это
Мне снится —
Квадраты
Тюрьмы?
За что же,   .
За что же?
Не крал
И не пил,
Не грабил
Прохожих,
Не бил,
Не убил...
Ах, мысли
Не эти
Прощупал
Рентген?
За это
В ответе?
За это
Мне плен?!
Смотрите,
Смотрите,
Не прячьте
Стыда,
Внимательный зритель,
Как гонят
Туда.
На каждом
Проулке,
На каждом
Углу,
 
В невинной
Прогулке
В жару
И во мглу...
Как спрятаться,
Скрыться
От бдительных
Глаз?
Иль как
Превратиться
Мне в чистеньких
Вас?
Напрасен,
Напрасен,
Напрасен
Побег!
Ах, красен,
Ах, красен,
Ах, белый
Мой снег!
По снегу.
По следу,
Следы
На снегу...
Трубите
Победу!
Я не
Убегу!

IV.

Мой полет недалек —
От беды, от судьбы, от событий.
Как блестит огонек!
Тонок лед подо мной, говорите?
Монастырь над рекой,
И уж странник в ворота стучится...
Тишина и покой...
Если б только возможно забыться!
Мой полет недалек —
Перелет-недолет — да подальше
Ваших лживых высот,
Вашей сладкой затверженной фальши!
Тишина и луна,
И к балкону слетаются тени...
И лепечет она
О вселенском суде и прощеньи...
Через тысячи лун
За одну лишь луну? —
Непонятно!
Я ж не лгал колдуну,
Я ж не звал свою душу обратно...
Недалек мой полет —
Через лунные ночи скачок...
И ползет, и ползет,
Надвигаясь, огромный сачок...
 
V.

Что же? Побьемся о банку надежд,
Промысел Божий, танец невежд.
Усики, крылышки вверх поднимаю.
Не понимают, не понимаю.
В банке с эфиром, в банке стеклянной.
— Как, не задохся еще, окаянный?
В банке, представьте, средь белого дня
Держат меня, душат меня...
А когда я уеду,
Вот не знаю, когда,
В понедельник ли, в среду,
Или через года,
В перелетную осень,
Или в солнечный день,
Прозвенев, или бросив
Чью-то тень на плетень,
Все равно мне придется,
В перестуках колес
(Ах, как вьется-плетется
Ожерелье берез),
Пролететь по огромной,
Леденелой стране,
Где никто и не вспомнит,
Не заплачет по мне,
Мимо старого дома
У глухого пруда,
В перестуках знакомых...
Вот не знаю, куда...

 
МЕНОРА
1968 — 1970


НАДПИСЬ НА МЕНОРЕ
Л. Б.

Менора-семисвечник,
В каком тревожном сне
Пронзительно и вечно
Ты ветки тянешь мне?
С какой такой свирели,
В припадке чьей тоски,
Мелодии напели
Мне пальцы-лепестки?
И тонко, и покорно,
Дыханье защемив,
Звучит мне твой минорный,
Протяжный твой мотив!
 
ЭМИГРАНТЫ

I.

Наше последнее
Лето в России.
Сумерки бледные.
Губы сухие.
Белые блики, день или вечер?
Споры и встречи.

Тиши озерные,
Говоры речьи,
Дали просторные
Сердцем сберечь ли?
Сколько исхожено, прожито, пройдено.
Все-таки, родина.

Пыли дорожные,
Утра прозрачные,
Думы тревожные
Выдай ли, спрячь ли...
Цепи откинуть, в новую лунность?
Здесь остается юность.

Всюду нас гнали —
Дни униженья,
Годы печали,
Сны без движенья...
К милому югу с пылью морозной...
Только... не слишком ли поздно?

II.

Крысы с тонущего корабля!
Рядом — стонущая земля!
И ваш мелкий, крысиный бег
Той земле — прошлогодний снег!

Что вы ждете? Зачем, куда?
Где дожжете свои года?
Где в отрой от бегущих толп
В соляной обернетесь столп?

Я не с вами, не в ваш содом!
Груз мой — камень, бедой влеком!
С каждой ересью заодно,
Я за теми, кому на дно!

III.

Перелетные птицы,
Так внезапно и вдруг...
Ах, куда ж вам летится?
Все на юг, все на юг...

Улетают, надеждой
И утратой звеня,
Обреченно и нежно...
— Возьмите меня!

Но разевает вечность пасть,
И я отшатываюсь — в бездну
Лететь — пропасть, остаться — пасть.
А точки исчезают в бездне...
 
НОСТАЛЬГИЯ

                Моему отцу

«Спор ничего не решает...»
«... Проезжаем станцию Ностальгию.
(Есть на свете станции и такие)»
                Из стихов моего отца

«Спор ничего не решает...»
Слушайте, дорогие,
Много ли нас шагает
К станции «Ностальгия»?

Каждый из нас ли в силах
Вехи в пути расставить
К первым, в крестах, могилам,
Имя которым — память?

Версты, года ли мерить
К станции-перекрестку,
К той, что, бывало, верить
Звали еще подростком?

К той, что взахлеб склонялась
В рифму, в куплет, за партой,
А в голове осталась
Тусклым пятном на карте.

Если же дом теряли,
Жребий изгоя вынув,
Мачехой называли
Родину, не чужбину.
И, никому не веря,
Словно виском о камень,
Будущее — за дверью,
Прошлое — под замками.

Не угодив под пули,
Не отбродив по свету,
Видишь, что обманули:
Станции этой нету...
 
Серый день в Апамее.
Дождь. И в плесках зарниц
Все мутней и бледнее
Очертания лиц.

Расплываются, тают
Слитки теплого дня.
На кого покидают,
Оставляют меня?

Я не вижу, не слышу,
Я вдыхаю века.
Безнадежней и тише
От бездомья тоска.

В опрокинутом ритме
Безмятежных колонн
Раствориться велит мне
Грозовой небосклон.

Но зачем же прозрачным,
Перламутровым днем
Мне свиданье назначил
Ленинградским дождем?

Даже в этом античном
И цветастом краю
Я несу мою птичью,
Рабью долю мою…
 
Переливами старых
Триумфальных дорог,
За верблюжьей отарой
Громыхание дрог.

А вокруг — негативом,
Без креста, без границ,
В отупеньи счастливом
Очертания лиц.

      Сирия — Ленинград
      окт. 1969 — апр. 1970 гг.
 
О. М.

В сем христианнейшем из миров
Поэты — жиды...
                М. Цветаева

Такой обреченно отпетой,
Такой безнадежно непонятой,
С обычной судьбой поэта
По миру бреду, как по миру...
 
Но общностью душ и судеб —
Блаженнейшая невежда,
Рассудочность безрассудья,
Единой живу надеждой —

Рассеянные по свету
Но не склонивши выи,—
Что в неком пространстве где-то
Встретятся наши прямые,

Что, может быть, именно в этом
Воскрес Христос в Галилее,
Чтоб стали одни поэты
Женщины и евреи.

И снова звезда с Востока
Предскажет, что и для нас —
Поэтов, бродяг, пророков,
Пробьет воскрешения час!

... Храню я к людям на безлюдье
Неразделенную любовь.
А. Блок

Солнце било. Солнце плыло.
Полыхало вдалеке.
И я вдруг заговорила
На инаком языке.

Улыбаюсь. Обращаюсь,
Тайну радости храня.
Но меня не понимают
И не чувствуют меня.

Каждый прочен. Озабочен.
Занят делом и собой.
Знать, не к часу приурочен
Мой нечаянный прибой.

Не ко времени и месту...
И с протянутой рукой
Остаюсь ничьей невестой
Я в безлюдице людской.
 
ЗА ПЕРЕЧЕРЧЕННЫМ СТЕКЛОМ…

1968—1970, 1980

... И одно ныне явственно видится мне:
Нельзя быть счастливой в несчастной стране.
                (из песен Дурочки)


«ЛЕС РУБЯТ ЩЕПКИ ЛЕТЯТ»

     «Наш догутенберговская эпоха»
                А.А.

И я включаюсь в эту месть
«Догутенберговского века».
В самой себе спасаю честь
И достоянье человека.

Прекрасно знаю: для меня
Тот груз — тяжелая помеха,
А в равнодушном гуле дня
Какое мне ответит эхо?

Но комариные следы
Влекут жестокую расправу,
И в ожидании беды
Мое осуществляю право:

В чистилище моей души
Степенно навожу порядки,
Делю и множу барыши,
Перезакладываю взятки,

И думаю — какой ценой
Спасусь от собственного краха?
Неумолимою стеной
Вокруг глухое чувство страха.

Она твердеет и растет,
И, как бы дружно ни старались,
Несокрушим ее оплот,
Хоть ткни бревно, не то, что палец.

Но где же в том моя вина?
Души безмерная растрата?
Так вновь заполнится она,
Слова ж ни в чем не виноваты.

И это ль грех — следить в полях,
Укрывшись меж горелых срубов,
Как мерно ухает земля
Под ровным шагом лесорубов?

Как, дружно стиснув рукоять,
Сметают целые кочевья...
И все же не могу понять:
Лес рубят — валятся деревья!


Брожу по улицам, беседую с друзьями,
Им говорю обычные слова.
А душу мне оттягивает камень,
И в горле ком, и я едва жива.

Как излечить мое недомоганье?
Какой рентген мне высветит меня?
История, теория, познанье!
Как надоела эта болтовня!

Какой бумаге отпечатать чувства,
Не перепортив пленки в свете дня?
Эстетика, поэтика, искусство...
Все та же чушь, все та же болтовня!

Но кто-нибудь, да должен же услышать
Мои слова, как ими я полна,
Смирить раздор, что сердце мне колышет,
Принять любовь, которой я больна.

Понять, обнять, иль просто объяснить,
Как разорвать клубок противоречий —
Нужны ль мне встречи, чтобы ими жить,
Или слова, чтоб тосковать о встрече?



Затеряться, зарыться в глуши,
Раствориться в зеленых дубравах,
Хочешь — пой, хочешь — песни пиши,
Хочешь — нюхай пахучие травы.

Хочешь — к зверю, с открытой душой,
С распростертыми настежь руками,
Или пей тишину и покой,
Теплоту изливая на камень.

Здесь моя нераздельная боль,
Здесь угодья мои и уделы,
И отсюда, как голый король,
Уношу мое бедное тело.

Чтобы в шуме и гаме меня,
Улюлюкая, рожи оскал я,
Провели, как того короля,
И не тем, что я есть, обозвали...

Потому-то, тоску затая,
По дремотам спасительным леса,
Убегаю в глухие края
Зачарованной сонной принцессой.

Но в отличье от тех, что маня,
Принцев ждали в заветные дали,
Пуще смерти боюсь, чтоб меня
Ненароком не расколдовали.

Встанет сердце. Уйдут чудеса.
Мир надвинется властно и грубо.
И прощай навсегда голоса
У подножья ветвистого дуба.
1970
 
СТИХОТВОРЕНИЕ, НАПИСАННОЕ
13 АПРЕЛЯ 1970 ГОДА

Тринадцать — несчастливое число.
Но мне, признаться, на него везло,
Всегда я цели достигала с ним...
Горят костры в ночи, в конце зимы,
Не греемся, себя сжигаем мы,
И прошлое со стоном ворошим,
И, отгоняя гарь и едкий дым,
Пытаемся прорваться к молодым:
«Не повторяйте наших заблуждений!»
Они не слышат. Им уже давно
Понятно все и все для них равно.
Они во власти тех же сновидений.
Но думают, что полностью свободны.
Ах, правды им, и сирым, и голодным!


«Услышь, Господи, твою рабу
В упованный, предсудный час».
Не мы выбирали судьбу,
Судьба выбирала нас.

Стреляла наших отцов,
Калечила наших детей,
Со стонами мертвецов
Плясала средь игр и затей.

Но грянула в гуле дней
Расплатою из расплат —
Вопросами сыновей:
Где правый, кто виноват?

Какая всему цена?
И совесть нынче почем?
И много ль правд иль одна?
С крестом она иль с мечом?

До боли прижми губу,
Не можешь врать, так молчи.
А то вали на судьбу —
Мол, жертвы, не палачи.

Один неудачный бой,
В один неурочный час,
И маяться век с судьбой,
Которая выбрала нас!
 
«Наши шеи тоньше волоска»...
В самое непрошенное время
Тянется к петле моя рука,
Жжет и жмет пегасье злое стремя.

Как бы долюбить! Да и дожить
Не мешало б! Но куда же деться?
Крутится, разматываясь, нить,
Тот клубочек праведного детства!

Где вы, сказки и напевы фей?
Где же ты, обещанное сердце?
Злобы злей и ворожбы черней
Нашей жизни выблеванной мерзость!

Нам вериги совести легки:
Тот продажен, тот добит, тот пропит..
И слова людские, и стихи
Переводим на язык эзопий.

И невольно тянется рука...
Но не торопись подставить шею:
Друг-цырюльник с бритвой у виска —
Чистит, мылит, гладит, душит, бреет!


ДАР СНЕЖНОЙ КОРОЛЕВЫ

Мне говорят — здесь прямо.
Я вижу — кось и кривь.
Предупреждают — яма,
Мне чудится — обрыв...

Мне говорят — прекрасен
Уродов длинный ряд.
А мир мой, чист и ясен,
Пинают и хулят...

Мол, тенью промелькнула,
Рукой взмахнула — раз! —
И зеркальце скользнуло
Осколочками в глаз...


НА ЭСКАЛАТОРЕ

... И вся эта наша проклятая жизнь,
Которая с грохотом катится вниз,
И вместе с перилами плавными — вниз,
Подобно дурному виденью,
Туда и сюда по теченью!

А ты и не ведаешь, миленький мой,
Взмывая в иллюзиях вверх надо мной,
Какою ценой твой оплачен покой!
И всех твоих снов и идеек
Всего-то на десять копеек!
 
Любовь и ненависть.
Банальное проклятье.
Банальное сравненье.
Боже мой!
Все антиподы, кровники и братья
Следят, насупясь, за моей судьбой.

Мечусь в ночи.
Срываю все покровы.
Молчи, молчи,
Отстукивает кровь.
Блаженством откровенья неземного
Дарит земная, бренная любовь.

Прищуры дня
Насмешливы и узки.
И искренность как рану
Хороня,
Я с ним острить пытаюсь по-французски.
А он по-русски материт меня.

Чем ты грозишь,
Испитое столетье?
Какой бакшиш
Потребуешь взамен?
Короткое лихое междометье?
Иль долгосрочный молчаливый плен?

Смыкаются, придавливая,
Своды.
И непонятно,
В чем моя вина,
И отзвуком единственной свободы
Мне гробовая ныне тишина.

И замкнутость
Единственным спасеньем
Чуть греет
Леденеющую кровь,
Где веры нет в святое воскресенье
И ненавистью вскормлена любовь.
 
Все об одном же, да об одном —
Помилуйте — сколько можно?
Не забывайте, где мы живем!
Надо же — осторожно!

Надо — кому же? Мне или вам?
Проснитесь, прошу, прозрейте!
К чертовой матери этот хлам!
Умойтесь! Воды испейте!

Встряхнитесь! Нет, никого не встряхнуть!
И не борец, не нытик,
Выходит, я тоже на этот путь?
Выходит — я тоже политик?

А я не хочу, а я не могу,
Я попросту не умею.
И вот — я сама у себя в долгу,
И вот — я петлю на шею.

А я ведь тоже — живу, люблю,
Боюсь, не могу сознаться,
А все-таки, лезу в эту петлю
И... продолжаю бояться!

Но вам будет легче, поверьте мне!
Легче и веселее!
Вместе болтаться в одной петле!
Вместе — с петлей на шее!
 
     Граждане! Отечество в опасности!
      Наши танки на чужой земле
              А. Галич

Отуречены, одурачены,
И вперед на много веков
Пред потомками в неоплаченном,
Самом главном из всех долгов.

Над страною ползут туманами
Слухи, ропоты и беда,
Беспардонными партизанами
Ходит по миру наша нужда.

Но беда ли, нужда ли — горшее
Всех недолей и всех обид:
Над ослепшими, над оглохшими
Ни один набат не гудит.

Честь и совесть — понятья чертовы,
За неверием — пустота,
И не то на живых — над мертвыми,
На кресте не поставишь креста!

Дорогою ценой отвалено
За кровавый стяг в облаках.
Одурманены, оболванены,
Обездолены на века.
 
Начало! Начало
Неведомых дел!
Но кто-то сначала
Уже посидел,
Но кто-то
Вначале
Уже поседел.
Кому-то кричали
«Ура» и «пора».
Кого-то качали
Под крики «ура»,
Кому-то сказали —
«таков, мол, удел».
Начала,
 Причала
Неведомых дел.
Сидите.
Молчите.
Кричите «ура».
Одно, не взыщите,
Понять бы пора:
Бросая каменья,
Всегда и везде
Смотри на круги,
Что бегут по воде.


Вольному воля,
Глупому рай.
Рабскую долю
Сам выбирай.
Куй понемногу
Счастья ключи.
То-то мы боги!
Кто ж палачи?
Брату — тюремщик,
Доле — наследник.
Кто сосидельник?
Кто собеседник?
Не посиделки
В избах, с угла —
Цепкая сделка:
Сор да метла!
То-то в накале,
То-то по воле,
Вот и сковали,
Выбрали долю!
 
За кострами и расправами
Все хотят остаться правыми,
Все хотят остаться чистыми,
В крайнем случае — дантистами.
Но собьем, собьемся тоном ли?
Не дантистами — дантонами,
И, увы, довольно куцыми,
Вы вступали в революцию.
А потом — повыше тончиком:
Не дантоном, а дантончиком
Всяк выплясывает славными
Теми тризнами державными,
Теми тризнами кровавыми...
И во всем и всюду правы вы!
 
Без обиды и без ропота:
Говорим мы только шепотом,
Убежденья дружно красим мы,
Жанр предпочитаем басенный.
Предварительно подправленный,
Приблизительно уравненный,
Перекрашенный и переквашенный,
Бело-розо-камне-башенный.


Ничейная земля.
Заброшенная гать.
Какого короля
Вам надобно сыскать?
Такого короля,
Чтоб знал и пот, и труд.
Без устали поля
Хозяина зовут.
И вопль наш у тол я,
Смени, о Боже, гнев.
Без пахоты земля.
Король без королев...
— По посеву вспахано,
Всходов не видать.
Охами да ахами
Лажу прикрывать?
 
ПЯТИКОНЕЧНАЯ НАДГРОБНАЯ НАДПИСЬ
 
    «Пепел Клааса стучит в мое сердце!»

Моя мать умерла в ярославской тюрьме.
Ее кости стучат в леденелой земле.
Ее пепел стучит в мое сердце.
Ее кровь на звезде, что сияет в Кремле,
Как клеймо, как ярлык иноверца.


А я убегала от этого звона,
А он настигал, монотонно, бетонно,
А он налетал — не жужжаньем пчелиным,
Не трепетом сладким, легко-соловьиным,
Вбивался он топотом медным, копытным,
Грозил опрокинуть — «ничто не забыто!»,
И с гиканьем вольным и ржаньем свободным,
Манил на просторы — «мол, хлеба голодным!»
А я-то — «Помилуйте, чистая небыль!
Сама-то нага, да и где же вам хлеба?»
А он мне — насмешкою — «Скупы ли будем?
Хлебами пятью лишь насытились люди!»
 
...Строчки небрежные набросала
И ужаснулась — от этих пор
Своею рукой сама подписала
Смертный себе приговор.
                1970


ПАМЯТИ 23 ФЕВРАЛЯ 1933 ГОДА

Почему-то в мой весенний месяц
Я впадаю в летаргию слов.
Для меня тот месяц-куролесец —
Время пробуждения стихов.

Как брожу, невидимо, часами
Мимо арок, улочек и вод,
Как цепка и напряженна память,
Как бормочет пересохший рот!

В день рожденья — знобко или жарко,
Дождь ли, снег ли, свежая ль трава,
Я сама дарю себе подарки,
Подбирая нужные слова...

Знать, давно меня заколдовали:
В вечер-встречу будущей тоски
Надо мною, нерожденной, пали
Будущего ссыльного стихи.

В тот февраль, недобрый и угрюмый,
В освещенном зале, меж колонн
Звон кандальный жег тревожной думой
Колокольного поэта звон...

Потому-то музыкой печальной
Мимо власти, времени и бед,
Шлет мне звуки вещие опальный,
Заживо закопанный поэт.
 
ЛЕНИНГРАД — ИНГРИД

Из разговора с моей
десятилетней дочерью:
Скажи, а для тебя Ленинград —
Мужчина или женщина? (Задумчиво):
Не знаю. Наполовину — мужчина,
наполовину — женщина. Нет, скорее,
Женщина. — Почему же? — Ну,
потому, что мужчины так щеголевато
не одеваются... Столько позолоты —
броши, украшения...

Ленинград! Для меня твое громкое имя,
Как доспехом звеня,— скандинавское Ингрид!

Ты мне снишься в фате заснеженной,
И валькирией на посту.
Охраняют львы твою нежную
И гранитную простоту.

И чего-то ждешь по распутице,
Иностранка в родном краю...
Или в гамсуновской причуднице
Я черты твои узнаю.

То доверчивой, то изменчивой,
И по-северному немой.
И недаром мне плачет женщина
Над голодной твоей зимой.

Что обедами, не обеднями,
Человечье топтала в грязь.
Но, дитя погубив последнее,
Поруганью не отдалась.

А теперь-то кто тебе молится?
Кто твой всадник и воин твой?
И какая плывет бессонница —
Белоночница, над Невой?

На литые чугунные плечи
Кто кровавый набросил плат?
И какие ты внемлешь речи,
Отбывая весь срок подряд?

И в коварных твоих метелях
Вой проносится — слышишь — се
Пискаревские стонут ели
По ушедшей твоей красе.
 
ЛЕНИНГРАД СОННЫЙ

Город мой от восемнадцатого века
Притуманен, принапудрен и зафижмен.
И так странно — белоснежная «ракета»
Между двух мостов на фоне Биржи,

Как чудовище без чувства и без меры
Меж законченной земной архитектуры
Надвигается, сдвигая все размеры,
Нарушая цельность стройную гравюры.

Вывески, синея и краснея,
Испускают медленные вздохи,
Будто ненароком сожалея
О нашествии непрошенной эпохи,

Будто понимая, как обидно
Загораться выдуманным светом,
И постанывая — ах, нигде не видно,
Где, вы, зрелища Елизаветы?

А еще — туманною поземкой
Так прозрачен, призрачен и дорог,
Блоковскою вечной незнакомкой
Бродит неприкаянно мой город.

Видно топь и смрад его болота
И костей гнилые испаренья
Перемешивает, смешивает кто-то
И болезненные шлет виденья.

Отчего же им не встрепенуться,
Свежей вспрыснутым слезой и кровью,
С поступью железных революций,
С этакой модерновою новью?

Нет, в ответ мне шелестит уныло,
Полудремля на чугунных лапах,
Слишком мало мне — полвека — было,
Чтобы выветрился двухсотлетний запах.


РАЗГОВОР

— Как призыв о помощи,
Крик в ночи,
Как слова...
Напомнишь ли?
— За-мол-чи!..
Не отдам! Не выпущу!
Дверь запру!
Бредь-то эту выхлещу!
Че-рез-труп!..
 
ДОЧЕРИ

Все, что могу, в тебя переливаю,
Но этих ран
Я до поры, увы, не открываю.
Мне жребий дан.
Мне слово есть, предпосланное свыше,
И не раба,
Но с каждым днем бездомнее и тише
Моя судьба.
Моя печаль! Никто меня не слышит.
По капле кровь
Тебе отдам, но ты ее взрастишь ли,
Моя любовь?
Боюсь и бьюсь, и жду — знаменье грянет,
Прибудет срок.
Каким тогда из пепла он восстанет,
О, мой цветок?
И не сдержать до времени и боли
Моей тоски:
Кто оборвет в твоей повторной доле
Те лепестки?
Кто убежит, не выдержав услады,
Услышав звон?
Кому сладчайшей выпадет наградой
Твой легкий сон?
И как сберечь от времени и боли
Твой слабый свет?
И с чем сочесть безропотною волей
Мной влитый след?
И как отдашь, все то, чем я владею,
Моя судьба?
И как тону, и гибну, и скудею,
Но — не раба!


ПОПУРРИ НА МНОГИЕ ТЕМЫ

Сохрани в мой день последний,
В мой последний час.
Эти ропоты и бредни,
Что сроднили нас.
Собери, возьми котомку,
Выйди из ворот,
Там за леса синей кромкой
Будет поворот.
Там просительницей тихой
У дороги встань,
Не проси себе ты лиха,
Не ищи креста.
Жди с утра до темной ночки:
Праздничен и лют,
То гурьбой, то в одиночку
Схлынет честный люд.
Подожди еще немного,
И пройдет поэт.
Ты увидишь — от дороги
Разольется свет.
Он пройдет, босой и нищий,
Жизнь и простота,
Это тот, кого ты ищешь.
Поцелуй в уста,
И ступай за ним дорогой
Пыльной по Руси,
Береги и понемногу
За него проси...
 
Но послушай, перекрутим
Лучше этот бред:
Вот в довольстве сытых буден
К нам спешит поэт.
Он отзывчив и ответчив,
Простота и жизнь,
Он загнет такие речи,
Что, смотри, держись!
И не надобно котомки,
И скорей, скорей,
В мусор старые обломки,
На пол у дверей!..
Ах, куда же ты приткнешься,
Красота моя?
На какой заветный остров,
В чьи вспорхнешь края?
Ах, достанет ли той силы,
Что сулила мать?
Обняла, перекрестила
И пошла рыдать.
Влево ль, вправо — те же ночи,
Та же маята!
Лишь одна надежда — дочи
Не сымать с креста!
Не загадывай, не бейся —
Век не угадать!
Перевейся, перелейся —
Век не удержать!
Не подсказка, не помога,
Чуда не проси...
Ох, и тяжела дорога
На святой Руси!


Мира этого нет.
Отрицаю сомненье мое.
Тень и свет. Тень и свет.
Бытие — «бытиё»...
Так-то вот.
Бытие вырождается в быт.
А из быта быдло ползет, и копыт
Пламенеющий цокот: «Убей!..», но убит,
Умирает поэт...
Вот реальность.
Не верю. Реальности нет.
                Май 1971
 
ПОЭТ И МУЗА

Поэт, заблудившись, заснул
Под сенью синего леса.
И в сонном сыром лесу
Снилась ему поэтесса.

На ней была юбка в пятнах,
И пряди ее косиц
Засаленных, неопрятных
Касались худых ключиц.

И голос звучал непонятно,
Застенчив, нежен и груб.
То шепотом падал невнятным,
То бился в гудении труб.

Звоном-то их и разбужен.
И сонная пала завеса:
Он — в холоде, зол и простужен,
А перед ним — поэтесса.

На ней новомодные брюки
В пикантную яркую клетку,
Ее белоснежные руки
Душистую мнут сигаретку.

А кончик ее мизинца
Заманчиво свеже-кровав:
Его выбирают принцем-
Консортом ее держав.


Теперь они в городе оба.
Он ею вполне околдован.
Клянется в любви ей до гроба.
Не мнит себе счастья иного.

Они — неразлучная пара.
Она слывет его музой.
И славят, сверкая, фанфары,
Бесплодие их союза.

Я хочу твоей нежности,
И твоей тишины...
Все мне снится — мы беженцы
Из враждебной страны...

Все мне видятся дальние
И чужие края,
И свеча поминальная
Догорает — моя.
 
ОБЫСК

            Памяти 15 июня 1970 г.

Обреченные на ветру —
Мысли по ветру, нос по ветру.
Ни одной черты не сотру
Этой жизни постыдной меты.

Этой яви позорной срам,
Этот крови трусливый трепет,
Через все поколение — шрам,
И нелеп оправданья лепет!

Унижения тяжкий стыд.
Как сверканье — предвестник грома,
Преогромнее всех обид,
Препогромнее всех погромов!

Разобщенные! Стоны в ночь!
Разлученные! Вопли тела!
И ничем тебе не помочь,
Ничего для тебя не сделать!

Так и стой на ветру и стынь,
Так и слушай дождя бормотье,
И запахивай от разинь
Опостылые те лохмотья!


ЭЛЕКТРИЧКА
Шумит электричка.
Вполне человеческий поезд.
Из окон смеются веселые дачные люди.
На полках букеты в душистом счастливом запое,
В цветеньи миражном, в бумажном всесилии будем.

Стучит электричка.
И в стуке ритмическом этом —
Все стуки людей, что тебе отстучали дорогу,
Украли у нас беззаботное милое лето
И в сердце моем поселили печаль и тревогу.

Гудит электричка.
Дрожат провода, беспокоясь,
Толпа в ожиданьи, и тоненько рельсы запели.
И вновь пустота, и уходит, наш поезд,
На который с тобой мы уже навсегда не успели.
 
                Памяти Л. Л.

... А если и гад любил и страдал?
Страдание — абсолют?
Но изначальнее всех начал —
Доносчику — первый кнут!

А кнут-то, он-то равно сечет,
И мясо дерет, и кость,
И в эти мгновения — равный счет
Страданию — боль и злость.

И вот уже святее святых
Тот грешник, и ал, и нем,
Ему воздали, и он затих...
Но мы возглашаем всем —

За подлость — месть,
за обиды — месть,
Ответь на удар — ударь!
А жизнь спасешь — потеряешь честь,
И ныне, мол, так, как встарь...

А кто ж простит, и кто судия,
И так ли уж праведен был?..
Но, кто-то один придет — а я
За всех ли не искупил?

Не искупил.. И Мадонны плач
Не упростил вопрос.
Ибо в каждом из нас — палач,
И каждый из нас — Христос.


И право каждого — бить и пасть!
Но вот осудить — едва ль!
И мне бы тысячу раз пропасть,
Чем выучить ту мораль,

Где все по полочкам, все всерьез,
И каждому — за грехи...
И я смеюсь, веселюсь до слез,
И просто — пишу стихи!
 
«Не прикован - не троньте!»
«Неприкованных нет!»
На засохшем Оронте
Божье дело — рассвет.

А Сипил пламенеет
Двуседьмицами тел.
Там же Мать каменеет.
Божье дело - расстрел.


Когда азартно мы вступаем в бой
За правду, жизнь, иль в призрачно-бумажный,
О сколько низости таит из нас любой,
И как он выплеснуть готов ее отважно!

И как беспечно рубим мы сплеча,
И, торжествуя сладкую победу,
Одним толчком — из жертвы в палача,
Одним рывком, что нам самим неведом.

Граница — узкий маленький карниз,
Но и ему не уберечь паденья,
И с той минуты — неуклонно вниз
И бесполезны совести виденья.
 
Не верь, не меряй этой ржой
Растленною надеждой
Мой мир, бездонный и чужой,
И твой, слепой и нежный.

Я говорю не те слова,
Шепчу не те молитвы,
Я не чураюсь колдовства —
Опоры перед битвой.

И если ты мою вину
Мне истиной отважно
Вонзишь, я вырву и верну
Неправдою бумажной.


Во мне уже нет желанья,
А слезы и ночь. Пустота.
И горькое воспоминанье —
Когда меня сняли с креста.

Вот так же горели раны,
Пробитые ржавым гвоздем,
И так же тревожно и рьяно
Ты мне говорил: подождем!

А ныне для новых казней
Готовят костры и котлы,
И надо решать без боязни,
Что сердце — кусочек золы.

Затянуты путы крепко.
Чей меч их разрубит — востер?
А ты? Ты подложишь щепку.
Когда я взойду на костер?
 
Не переплавлюсь. Бесполезно...
По мне — все средства хороши...
— За это счастье — рыться в безднах
Всей человеческой души,
Где снег и свет, тепло и холод,
И мразь, и мрак, и слизь, и грязь,
И, на булавочку наколот,
Он извивается, борясь,
Что ты отдашь? Любви огарок?
Или заношенную боль?
Или незнаемый подарок,
Как в старой сказке? — Что ж, изволь.
— Нет, на весы швырнешь не медь
Восторгов, жертв и состраданий,
А от избрания и впредь —
Неисполнение желаний.


Далеко внизу голоса земли.
Не разобрать, о чем плачет вьюга:
«Предательство друга» — последнее ли?
Или — «предательство последнего друга».


Не хочу я, чтоб в моей судьбе
Копошились сплетнища и судни,
Чтобы каждый мерил по себе —
Чья вина, и кто всего подсудней?
Неподсудна — вот один ответ.
Неподдельна — вот одна награда.
И единый мне сияет свет,
Нет, не электричество — лампада!
 
Ночью снились стихи,
Упругие ритмы,
Спевались почти без усилий
Стройные рифмы...
Сон оборвался
Уличным зовом мороза.
День начинался
С тягучей, мучительной прозы.
                янв. 1969


От сумы да от тюрьмы не отрекайся
(русская пословица)

И все-таки, я, наверно, поэт,
Хотя не хочу сознаться.
Боюсь-не-боюсь — один ответ,
Но видно, не отказаться
От той единственной, горькой сумы,
В которой за все наградой:
Крохи веков, ключи тюрьмы
И... колокольчик стадный.
 
Ты сам свой тюремщик и сам свой палач,
И ключ от своей темницы.
На шею повесь ли, в укромье ли спрячь
Тебе от нее не скрыться.
Но хуже ли, лучше ли — ты молчи,
И без предсказаний зловещих:
Ты все же свободен, покуда ключи
Не вырвет другой тюремщик!


... И сырые порывы ветра,
И хруст подморозков веселый,
И девочка, которую я
Торопясь, провожаю в школу,
По Кленовой алее.
И листья — одинокие звезды
Сиона, что желтеют, алеют
На голых сучьях-штыках,
И за черною сеткою кружев
Тревожная просинь...
Все это входит, пронзает меня:
«Здравствуй, вот я, глубокая осень!»
 
«СТРАННАЯ ИСТОРИЯ»

              Музыкальная миниатюра

Они долго друг друга любили,
Но пришел расставанья час,
И она осталась в России,
Где снега небывало сини,
Но совсем не синей ее глаз...
И отныне в его скитаньях
Появилось одно мечтанье,
Голубая одна тоска —
Хоть бы раз бы, туда, в Россию,
Где снега небывало сини,
Но совсем не синей ее глаз,
Тех глубоких, в которых омут,
И тоска по нему, чужому,
Голубая одна тоска...
А она, словно с неба в омут,
Уж давно отдана другому,
И средь тины, болот, песка,
Так давно уже, с год ли, с век ли,
Они выплаканы, поблекли,
Те, в которых стыла тоска...


ОЖИДАНИЕ ПРИНЦА

... А он не принц, он не посадит
Верхом на лошадь, не спасет.
Прядь золотую не пригладит
И вдаль с собой не увезет.
Дорога вьется меж полями,
Пыля надеждой за холмом...
Принцесса блекнет в тусклой раме
За перечерченным стеклом.
 
И с тех пор, как я поняла,
Что не будет мне счастья
На этой пустынной и нищей,
На этой цветущей, заросшей,
Прекрасной и бедной земле,
Я стала спокойней и тише,
И чище, наверно, и проще,
И молча считаю, как тают,
Скользят мои годы — и в Лету,
И в омут —
И тонут во мгле.

                авг.1970 г.


Неси свой крест в себе,
И думать не моги
Открыть и обнажить им врезанные раны.
Под ношей непосильною беги,
Пока не свалишься, и поздно или рано,
Нелепым отзвуком уэллсовских чудес
Он не проявится, в мозолях сжатый крест.


Так вот
              жить
И смотреть
                на серый
                тюремный
                берег
И бьет
             волна
                зелена
                в виски.
А вкус плодов губам моим горек.
Плывут по реке мои двойники.


Время разбрасывать камни.
И время сидеть на ступеньках,
Ожидая, когда по воде
Разбегутся, пузырясь, кружочки.
Время поборов и жатв,
Время бессонных ночей
И осенних рыданий.
 
                ...И тому, кого мы кумирим,
                Нет спасения в этом мире...

Чем больше живу, тем острей понимаю
Смыслы традиций, что нас овевают.
Мудрость, и вечность, и цельность традиций
Они нам верней помогают забыться.
Они нас держат в привычных рамках.
Они нам — свет пламенеющий рампы.
Они нас спасут от беды и напасти.
Они, как страус, нас спрячут от счастья.

И плохо герою, и горе изгою,
Что новый путь себе — яму — роет.
И мнит, что топчет условность суровых.
Он только... родоначальник новых.
Они нам проторят, а мы узаконим,
И на пьедесталы героев загоним...
Живите смирно, бродите стадом!
Мычать противно? Зато все рядом...


Пред осуждением.
Да не судимы!
Жду приговора.
Тем и живу.
Толпа нелюдимов.
Прикованы взоры.
Дружное стадо
Топчет траву.


Еще не подошла пора моих скитаний,
Еще я жду под дверью у беды,
Но не прикладываюсь к скважине; страданья
Не пробую незрелые плоды.

Еще мое безлюдье многолюдно,
Еще подходит очередь моя,
И на вопрос, довлеющий подспудно,
«Кто следующий?» Говорю: «Не я!»

А где-то там, она уже маячит,
Моя судьба, набрасывая путь,
Как приговор — пунктиром обозначен,
И не свернуть, и вспять не повернуть...

P.S. Навернешь чудес и безрассудицы,
       Наплетешь — ан, глядь, оно и сбудется.


О как эта жалкая пыль
Лукавит, упрямит и вьется!
И кто-то над нами смеется,
Качая иссохший ковыль.

На серенький сеянный дождь —
Растрепанных мыслей мочала —
О если бы можно сначала —
Глядит косоглазенький вождь.

А мне бы — ту самую сень,
И зелень, но звезды погасли,
И сонно жующие ясли
Не впустят мелькнувшую тень.

                март 1977

МОИ СНЫ

Живу в могильных сумерках
От лета и до лета
Случайностью безумия,
Надеждою рассвета,
Преддверием свидания,
Предчувствием расплаты
В неясном ожидании,
Что в чем-то виновата.
Живу в столичном городе,
С его бетонным норовом,
С его стальной решеткою,
И воющей трещоткою,
И не к добру полковники
Мне снятся, червонно-лихи...
Случайным моим любовникам
Читаю мои стихи.
А ночью лихоманкою
То шорохи, то звоны.
Везут меня на санках
Лающие вороны.
По белому снегу-
Кружатся тени.
От быстрого бега
Восторг и смятенье.
Луна такая круглая,
А тени так черны.
А я такая глупая —
Я в те не верю сны.


Наполнили уши граем,
Наполнили души смрадом,
А мы-то с тобой — о рае,
А рай — он, конечно,— .адом.
А рай обернулся роем
Событий, гудящих грозно,
И кто-то сказал: «Сокроем-
ся в ночи, пока не поздно!»
Но поздно! На перегонах,
Постукивая на стыке,
Ползут на вагон вагоны
И злобные скалят лики.
Тревожные крики, скрежет,
Крушение на крушенье!
И режет, и режет, режет
Не смевших принять решенье!
Шершаво ползут событья,
Блестя слепыми очами.
Я замкнута! Отоприте
Меня своим ключами!
 
Я заперта
Я замкнута
Очерчен
Точный круг
От Парковой
До Замковой
Под равно-
Мерный стук
Как будто
На прогулочке
Тюремной
Ей-же-ей
Бреду по
Переулочкам
Сутулясь
Без друзей
Что видится
Что просится
Вокруг и шум и гам
И в той многоголосице
Всем сестрам по серьгам
Гудит, спешит, уносится
Бреду домой во тьме
А в голове проносится
В тюрьме
В тюрьме
В тюрьме


Я как птица
В темнице,
Но на клетке
Моей
Даже нет
Позолоты.
Ни окон,
Ни дверей,
И ключи
Провалились
В болото...
Подшутил
Видно,
Кто-то:
На тонкой,
Трясущейся
Ветке
Над вонючим
Болотом
Качается
Бедная
Клетка.
Не пройти,
Не проехать...
Где ж вы,
Заповедные
Принцы?
Но опять же
Потеха —
Все принцы
Забились
 
В зверинцы...
А другим
Не до смеха
За далью,
За синей
Томятся.
Не пройти,
Не проехать...
Знать, шибко
Болота
Боятся.
И теперь
Отмочить
Остается
Последнюю
Шутку...
Ах, сезам,
Отопрись,
Отворись
На одну,
На минутку!


И вот приближаюсь к единому сроку. —
Послушайте, это безбожно жестоко!
Мне так не успеть, мне нигде не согреться,
Послушайте, дайте хотя бы одеться!
Послушайте, дайте хотя бы напиться!
Уж я не спрошу — да чиста ли водица!?
Я так молода еще, мне еще рано!
Не все еще мне отдышали туманы,
Не все еще мне отгудели дороги!
Да дайте ж хотя б постоять на пороге!
Глоточек бы ветра! Зачем же мне в клетку?
Ответа! — кричу. Не дают мне ответа.
Так, мол, предписано. Все огорожено.
Свидания с близкими вам не положено.
Да мне бы дожить до другого свидания!
А это предвидится. По расписанию.
 
Над бурным потоком. С краю.
На берегу.
Я ничего не знаю.
Я ничего не могу.
Пены белые клочья.
Разлетелся Пегас
Явственно зрю. Воочью:
Никто не спасет нас.
Сколько нас
Спасало Россию!
Сколько нас?
Сколько раз
Подставляли выю?
Кто же спас?
Пе-ре-кладинка.
Или мостик?
О, ответь —
Неужели все
Много проще —
Выход — смерть?
Пе-ре-кладинка.
Пе-ре-ходик.
Сквозь дугу.
Пе-ре-бродим.
Пе-ре-ходим.
Не могу.
От себя не спасешься
И на том берегу.


Чем дальше, тем хуже. Сама я себя погубила:
Угрюмые дни и бессонные долгие ночи.
Наверное, легче безумие братской могилы.
Но с шумом захлопнулись двери моей одиночки.

Стучит в голове неотвязной назойливой мыслью:
Зачем, почему, для чего? Как в плетении медленных кружев
И снова с ухмылкою диски огромных менисков
Склоняются ближе и ближе, и кружат, и кружат.

Пустите меня! Но это я так, для порядка.
Давно никому, да и мне уже крик тот не нужен...
Погудка, побудка, параша, прогулка, зарядка...
И клюшки стучат в монотонном плетении кружев...
 
На белый снег надежд, на золото удач
Набросило покров темнеющее небо.
О погоди, ревнивое, не прячь
Даров твоих — ведь я прошу лишь хлеба —
Через окошко жалких передач.
Что значит для тебя такая малость?
Дорога под ружьем, сирот скулящий плач —
Вот все, что милостей твоих осталось...


Есть броня, за которую нам не пробиться,
Есть вопросы, которые нам не пробить.
И обычно мы топчемся возле границы,
Возле самой границы, по имени жизнь.

Мы боимся. Нам кажется, мы понимаем,
Но не можем нащупать желанный порог,
И незримо мы радость и чувство теряем
Высоты, до которой добраться бы мог.

И обыденных мелочей так тяготенье
Велико, но наступит заветный предел,
И тогда ты в четвертое — раз — измеренье,
И уже оттолкнулся, уже полетел...

И плывешь, задыхаясь, и все достижимо
Для тебя с высоты внеземного полета,
Суета, пустота и страданья — все мимо,
И тускнеют, качаясь, земные высоты.

Но за вечность твою протекает мгновенье,
И, вцепившись в косматые шеи химер,
Ты очнешься — всесильно земли притяженье,
И опять пред тобой недоступный барьер.
 
Мир по-ка-чи-ва-ет-
Ся на стебле.
Мой мирок.
Мирно
Вздра-ги-ва-ет
И теплит-
Ся о-го-нек.
Ни забот те-
Бе, ни бедности —
Рай теплиц.
И одни кру-
Гом лю-без-
Нос-ти
Без гра-ниц.
От-че-го же
Все же
Кру-жит-
Ся ка-ру-сель?
За-би-вай-
Ся, что там
Ту-жить-
Ся, в ту же
Щель.
И на всех
То-гда на-ва-лит-
Ся бла-го-дать.
И на что
Ко-му-то
Жа-лить-
Ся, не по-нять.

На вой-не, мол,
Как на вой...
Все про-
Пасть!
Хоть мы-чи,
Хоть волком
Вой,
В ту же
Масть!
 
Ухожу в себя!
Ухожу совсем!
Память теребя,
На прощанье — всем:
Я была! Была!
(Вспоминали чтоб!)
А сожглась дотла —
И останки в гроб!..
Чтоб не слышать вас,
Чтоб не видеть зги,
Чтоб в последний час
Не предать тоски...
Как ни круть, ни верть
Этот медный грош —
Одиночье — смерть,
Но спасенье тож...
Не скули, скорбя:
Житницы пусты...
Ухожу в себя!
Ухожу в кусты!

P. S.

Вот и кустики!
А за тем кустом,
А за тем углом —
Сумасшедший дом!


МОЛИТВА

Возврати мне мой мир
И неверие первых молитв!
Как беспомощно-сир
Тот, кто видит преддверие битв!

Объясни мне тоску
Моих самых безоблачных утр!
Только тот, кто уснул
Безо времени, праведно мудр!

Подари хоть на миг
Мне неведенье юных безумств!
Не исчерпан родник
Твоих милостей, мыслей и буйств!

Сбереги мою явь
От приснившихся пыток и бед!
Лучше казнь мне оставь,
Чем безумья навязанный бред!
 
Ни страны, ни погоста
Не хочу выбирать,
На Васильевский остров
Я приду умирать.
И. Бродский

По моей Арсенальной
Сизый стелется дым.
На моей Арсенальной
Умирать молодым,
Мановеньем полета
Злобя волчую сыть,
В мимолете пролета,
Или заживо гнить,
Превращаясь по воле
Белоснежных богов
В одинокое поле
Усыпленных мозгов,
Обнаженное мясо.
Груду стонущих жил,
И желанного часа
Ждать — прохлады могил.
Вы, безвестные тени,
Стражи ночи и дня,
Моя боль и смятенье,
Вы простите меня!


В ожиданье расплаты,
Хоть не кровь, а траву,
Но уж тем виновата,
Что дышу и живу.

И хоть тайную завязь —
Плод под сердцем ношу,
Но смеюсь, улыбаюсь,
Не кричу, не глашу.

С вами цепью незримой...
На скамье, на скамье!
Не судите — судима:
Может статься, и мне

Мановеньем полета
Злобить волчую сыть
В мимолете пролета,
Или заживо гнить,

Превращаясь,— и дале...
Лишь в неволе вольны.
Оттого к Арсенальной
Мои думы и сны.

          1979 — янв. 1980
 
В поисках истины это дитя
Истину мне растоптало шутя.
Жалкие клочья твоей простоты
Не прикрывают твоей наготы.
Знаем мы эту твою простоту!
От пустоты убежишь в суету!
От суеты убежишь ли сует?
Вынесешь Истины режущий свет?
Истины ровный холодный огонь
Не обожжет, не согреет ладонь.
Истину не подаяньем проси —
Раною в сердце молча носи!


Страданья не ищи — оно
Придет к тебе и так.
И уж поставило давно
Невидимый свой знак.

Но слишком явственный тому,
Кто сам отмечен им,
Кто заключен в свою тюрьму
Страданием своим.

И все ж не бойся — смертный луч
Пронзает наповал
Не всех. Живительно-могуч
Иным его накал.

Он душу выжжет, и игла
Насквозь тебя пронзит,
И зеленеющая мгла
В тумане засквозит.
Ты закричишь и упадешь,
По капле выйдет кровь.
Но тут другой вонзится нож —
Прозренье и любовь.
 
ПОСТСКРИПТУМ

...А Элиза
Откусила рубашки крапивной
Ту последнюю жгучую нить,
И враждебной толпе молчаливой
Обессиленно, но счастливо:
«Вот теперь я могу говорить».