Сирень. Полнолуние

1
Совсем запуталась в словах,
начну историю с начала.
Итак, сгущался полумрак,
я забралась под одеяло:

в окно упрямая звезда
меня лучом колола острым,
но это, право, ерунда,
коль спишь под одеялом пёстрым.

Оно само – звезда к звезде,
из ситца бабка пошивала
и, чтоб не быть во сне беде,
 на каждый штык иглы шептала…

Знать устарело колдовство –
в расцвет луны не помогает,
хоть есть аптеки ведовство,
что Фармацея предлагает,

но в полнолунье и оно
к таким, как я, не милосердно:
 хоть ставнями забей окно –
цветок луны растёт усердно!

2
Луна в окне, фонарь луны в саду,
и  рыжей рыбой отраженье в луже.
Ночь  полнолунья – это бред в бреду,
где три луны в безумье вальса кружат.

Они легко до дрожи доведут –
и дом, и сад, да и меня в придачу,
но астр небесных праздничный салют,
чуть ублажил старушку-дачу:

достал дверей дотошный скрип,
бурчанье старой половицы –
и птицы посторонней всхлип,
которой недосуг гнездиться.

Все приведение ругают -
с ним изначально не в ладу:               
мол, без прописки проживает,
чужое кресло проминает,

без толку  смотрит на еду,
а место ведь ему в аду!
А  он гостей все поджидает,
да не гостей, а Тьму-Орду!

3
Так прозаично, без восторга,
о приведении судачить!
Как будто эти кривотолки –
судьба любой соседской дачи?

Ведь поселилось здесь ОНО
- о, как могла забыть об этом! –
когда в грозу, минувшим летом,
от звука грома разнесло
мое старинное трюмо!

Да, были перебои с светом,
чем трудно удивить меня,
и в город за чужим советом
я уезжала на три дня.

Ужель из плена зазеркалья
ко мне явился этот гость?
Без имени и без прозванья
халат мой вешает на гвоздь,

и тапки, как обычный пёс,
он мне приносит, коль устала…
Но в нём причина странных грёз,
находка дивного Кристалла…

4
В Кристалле том заключена
вся сладость пенки от варенья
и хмель домашнего вина,
сирени чудо-превращенье,

свирели древней песнопенье
и моря теплого волна,
ну и  нахальное виденье,
что наблюдать обречена.               

Всё лето. Радости зимы.
Печальной осени растраты.
Приезд друзей, а с ними мы –
все живы, веселы, богаты!

И даже  заглянув со дна,
(не дна бутылки иль графина)
там странность чудится одна -
что тайна Карточной Графини!

Со дна мне видеть суждено,
хоть я  о том и не просила,
само небесное окно,
всегда завешенное синим.

Мерцают Солнце и Луна
по обе стороны заката…
Престранна граней всех игра -
ты мне игрушка иль награда?

Дерзит там отблеском грозы
отчаянье  ультрамарина,
полет бездумный стрекозы;
подозреваю, в нём причина

беспечных брызг из бирюзы,
игра рыбешёк в дебрях тины,
зеленый отблеск от лозы,
 и запах, словно от малины.

5
Но вот дождалась, наконец,
часы пробили полночь глухо:
- О, звездной полночи венец! -
И швенза  выпала из уха…

Ох, эти бабкины подвески-
известный полночи рефрен,
а звон уже коснулся стен,
и всколыхнулись занавески!

Ах, эти бабкины подвески,
они древнее древних стен,
с которых осыпались фрески!
Уж не  написан ли картрен?

Без страха на пол вылетают,
лишь только полночь в ухо бьёт,
о чём они предупреждают,
что им известно наперёд?

Не думалось, что так крепко;
венецианское стекло!
Ему положено разбиться,
но, чёрт возьми, оно лишь злится!

Замо;к английский удивляет –
не доверять ему смешно,
и он  на что-то  ж намекает -
не верить опыту  грешно.
 
«Не верить опыту грешно,
меня поддразнивает эхо,
в замке английском нет огреха,
и быть его-то не должно!»
6
Вдруг отлетает к небесам,
как из волшебного ореха,
перчинка горя, искра смеха
 и  чудо-специя сезам!

Вся ночь подвластна чудесам,
и в том несчастье иль утеха?
- О ночь, ты дивно хороша! -
уже кричать охрипло эхо.

И я на этот зов спешу,
в глубины ночи погружаясь,
сомнабулой в дому кружу,
на праздник ночи наряжаясь.

Где шаль любимого романса –
да, та, вишневая, с каймой,
что на груди узлом стянула
цыганка в страсти роковой?

Где расписные полушалки -
на них лишь вешние цветы,
но отчего-то нынче жалки
следы их бывшей красоты.

Все проще. Дар ткачей Кашмира
змеею вьется по стене,
его на плечи я накину,
слегка запутавшись в кайме.

И выйду я во влажный сад,
что так влечет меня и манит,
где разноцветный звездопад
росою разноцветной станет.

6
Смахнувши слёзы на ресницах,
пока ещё гляжу в окно:
кем стать в саду мне суждено,
быть может, отголоском птицы?

Иль маргариткой у ворот,
что всех приветливо встречает
её ж никто не замечает, -
меня такая участь ждет?

Слышны мне шорохи в саду,
стараясь не задеть посуды,
я выбираюсь в лунные запруды,
ловушки дрёмы сбросив на ходу.

Спешу к невиданной красе:
Сирень и Демон нынче вместе.
Нет, не спешу, стою на месте,
на безымянной полосе.

Ночь полнолуния пройдёт,
луна сама пойдёт на убыль,
оставив серп свой тонкогубый,
да, всё мы знаем наперёд…

Сирень покинет вскоре Демон,
но мы, столичная богема,
давно привычны к этим темам
и прочим там мифологемам.

И как сирень я, не спеша,
в глубины эти погружаюсь,
и вторить, вторить утруждаюсь:
-  Пусть будет осень хороша!

Сирень утратит лепестки
от неутешных слёз тоски,
и, наклонившись вся вперёд,
замрёт в мечтах на целый год…

Я знаю: Демон к ней придёт,
и в этом Врубеля заслуга
Сирень не знает имя друга,
но Демон знает наперёд,

что вновь вернётся в этот сад
под куст раскидистый сирени,
вновь будут маревом объят,
и виноват в том странный Гений:

он их портрет запечатлел,
своей печатью опечатал,
хотел того иль не хотел,
но на века их связь воспел!

Сирень и Демон – никуда
им друг от друга уж не деться:
картину эту помню с детства
и не забуду никогда.

7
Но на  душе всё ж не покой:
столешник, полог у кровати,
проём двери свистит пустой,
я у окна  стою босой…

Вдруг укололась о  столетник,
что не случалось до сих пор.
На молчаливый мой укор
он забурчал, как дед столетний.

Ох, эти бабкины подвески!
Бывала грубой с вами, резкой -
от вас не скроешь жизнь мою,
я вас на ощупь узнаю.

Венецианское стекло,
тебе в любви не повезло!
Чьи ушки раньше украшало?
Ты знаешь острие кинжала!

В тебе таится чья-то кровь,
та, что рифмуется с «любовь»,
и оттого, как на блесне,
ты вьёшься, бьёшься по весне,

Любовь через века тревожит,
беспомощен пред нею Рок,
вот удержать тебя не смог
солидный англицкий замо;к.

8
А горечь, что в цветах Сирени 
- её ведь привкус всем известен! -
любовной отраженье тени,
тоска и отзвук прошлой  песни.

Но расцветает в мае вновь,
ей  Пан играет на свирели  –
но не горчит его любовь,
а лишь возносит к небу трели.

Как о дриаде вспомнит он,
сиринги глас раздастся вскоре,
коль не красавец, а влюблён,
ты покоришься Рока воле.

Другим прощают злую страсть,
красавцам многое прощают,
но Пан свирель обожествляет –
она его над миром власть.

Мой пятилистник, где же ты,
с горчинкой звёздочка удачи?
Опять не сбудутся мечты –
всю жизнь такая незадача!

9
Венецианское стекло,
тебе опять не повезло!
Тебе всё про любовь известно,
но здесь -  Россия! 
Демон…
Тесно
ему в кустах сирени жить,
бездумно в полночь погружаться,
диковинкой для нас служить
и полнолуньем наслаждаться!
О, это дерзкое созданье!
В иных мирах его удел,
где разрушенье – созиданье,
сюда ж на отдых прилетел.

***
Сама с собой зачем-то спорю
и всё опошлила опять!
Неужто бабкина кровать
способна пошлость пробуждать?

Довольно - из объятий сих!
Пора расстаться уж с кроватью,
хоть в изголовье вьется стих,
но где же тапки, где искать их?

И некто, словно верный пёс,
их в тот же миг  мне вдруг принёс.

Март-июнь 2015года, Москва