Петровки

Жара. Июль. И все в упад пьяны,
Крещённые  и атеисты вместе.
Петровский праздник. У моей родни
Накрытый стол: и пей, и ешь, хоть тресни!

Мой дядя Ваня, друг любой гульбы,
Встречает брагой каждый день воскресный.
Из патефонной вычурной трубы
Несутся вопли разудалой песни.

И гости ей притопывают в лад,
На тяжеленных сидя табуретах.
И подпевают. Каждый жизни рад,
Неплохо им живётся при Советах.

Я ручку патефонную кручу,
Чтоб не ослабла до конца пружина.
Припев со всеми весело кричу,
Ведь я уже почти совсем мужчина.

Вдруг  дядя Ваня за столом привстал,
Меня широким жестом подзывает.
И брагу в алюминиевый бокал
Мне щедрою рукою наливает.

Он пьян.  Ему не жалко жизнь мою.
И всё равно, что с пацаном случится.
И я, не отрываясь, брагу пью,
Как сладкую молочную водицу.

И все довольны храбростью моей,
И каждый чем-нибудь да угощает.
Я опьянел, не узнаю людей,
Меня мутит и в стороны качает.

Я убегаю к речке напрямик.
Мне жарко. Я надумал охладиться.
Меня от верной смерти спас мужик,
Не дал мне мой спаситель утопиться.

И я давно бы отбыл на тот свет.
И не было б моей житейской саги –
Что я пишу восьмой десяток лет.
Всё зачеркнула б кружка пьяной браги.

Смерть заглянула отроку в глаза,
Огня поэзии узрела трепетанье,
Услышала поэтов голоса.
И душу мне вернула на страданье.