Частушки

   Луна. Тишь до звона! Собаки и те спят. Час ночи. И вдруг откуда ни возьмись - гармонь! Не кто-нибудь - Дадон играл! А сын его, Дадон Дадоныч, орал на всю вселенную:
                Все девчонки как девчонки,
                Милые, желанные.
                Так откуда же берутся
                Бабы окаЯнные?!

   У соседей на кухне зажёгся свет, сухо хлопнула дверь. На крыльцо выскочила Нюрка:
- Эй, вы! Певцы-музыканты долбаные! Долбанутые, точней. Ну-ка уймитесь! Весело им, видите ли! Нажрутся своей ляляки и баламутят народ!
- Нюр, здоровенько! Зови сеструху-то, идите вместёх петь будем! Э-эх! Где наша не пропадала! Давай батя!
                Моя милка - чучело,
                Чего отчубучила:
                Нажралась вчерась гороху...
                И кино озвучила.
- Замолчите счас же! Мне в четыре вставать, на ферму идтить, а они тут под окнами людей полохають!
                Малец сено прибирал,
                Копны хреном подпирал.
                Увидала девка хрен:
                "Караул! Сдаюся в плен!"
                Эх, раз, да ещё раз,
                Да ещё много-много-много...
- А я вот завтра в сельсовет пойду. Что ж это такое деется?! Как только выпьють - и начинается у их свистопляска! Вот пусть участковый теперь разбирается. Он с вами - живо-о!
                Дорогой милицанер,
                Что же делать с ворами?
                Утащили мого Васю
                Средь ночи с приборами.
- Вы Васю мово не троньте! Не вашего ума дело! Вот вас бы давно пора утащить
со всеми приборами! По вам давно в ЛТП плачуть.

   В сенях босиком в одной нижней сорочке мелькнула Алёнка, младшая Нюркина сеструха, выглянула из-за дверного косяка, взмахнула рукой, как лебёдушка крылом, и так же, как вешняя лебёдушка, пропела:
- Отстань ты от них, пойдём в избу. Что с ними говорить? Они ж слов не понимают. Бесполезно.
                Ой, ой! Милый Вася, я снялася:
                Без рубашки - голая.
                Не ругайся, как вчерася, -
                Мода теперь новая! -
В два голоса заливаются батька с сыном.

   С той стороны дороги Макарыч закашлял, бригадир:
- Бабы, а что это вы к ним пристали?! Ну и пусть играют. Хорошо ж играют, подлецы!
 
   По всей улице разноголосо затявкали собаки. Где-то, захлёбываясь, с испуга заорал петух. Промычала разбуженная до свету Петровичева бурёнка. Деревня зашевелилась. К Додонам подошли супруги Воронины: он здоровенный, как дуб, а она, совсем наоборот, малёшенькая. "И как только живуть вмястёх? Как он яё не раздавить в ляпёшку?!" - незло шутили частенько деревенские. На что она всегда отвечала бойко: "Ой, да что вы говорите такое? Мышь копны не боится!" Он с какой-то ошалелой радостью закричал:
- Саш, Дадон, а ты знаешь такую, про перестройку? Ты такой ещё не знаешь! Играй давай!
                Перестройка пыль пускает,
                Бьёт не в бровь, а прямо в глаз!
                Ельцин семечки лускает -
                Шелухой плюётся в нас.
- Дурак! Вот дурак-то какой! Посадят дурака, и как я без копны-то своей? - жена всё дёргала его то за штанину, то за рукав, всё пыталась рот ему заткнуть своей миниатюрненькой заслоночкой,смешно подскакивая да подпрыгивая  кверху, как их трёхмесячная козочка.
- Не посадят. У нас, говорят, свобода теперь, безграничная, Воронёночек! - и безо всякого перехода. - Саш, а такую вот знаешь?..

   Но его перебил подбежавший Валерка Козёл. И откуда только взялся?!:
                Хто тут делыить пагоду?
                Хто играить, хто паёть?
                Р-р-разайдись талпа народу -
                Шайка жуликов идёть!
- Давай-давай до кучи, шайка банная! - махал обеими руками Дадон Даданыч и, вложив два пальца в рот свистал Соловьём-разбойником. - Эй, фью, Алёнка, выходи! Гулять - так гулять, мать честнАя!

   Распахнулось окошко, хлопнули створки рамы, больно лязгнуло стекло:
                Каблуковские ребята
                Завлекают горячо -
                Рубаха синя, рот разиня,
                И сопля через плечо! -
поёт из-за Алёнкиной спины Нюрка и смеётся гулко. И сама Алёнка выдаёт:
                У подружки два Ванюшки,
                У меня ни одного.
                Поклонюсь подружке Нюшке -
                Дай Ванюшку одного!
- Ну, паршивцы, так ведь и не дали соснуть! Через полтора часа за меня коров доить пойдёте! А ты, подружка (это в Алёнкин огород камушек) иди-ка затыкай разбитое в раме стекло подушкой своей,а то будешь спать комарами разъеденная.

   Прихрамывая, подошла Зойка Малина, сопровождаемая толстущей кошкой. Валерка встал на четвереньки и залаял басом. Кошка выгнула спину и зафырчала, словно тигра, готовая броситься на незнакомого зверя. Смеху-то!
- Признала кобеля. Слушай, чего тебя Козлом обзывают - ты ж вылитый кобель, и Малина села на лавку, вытянув вперёд негнущуюся в коленке левую ногу.

   Подтянулся и молодняк: писк, визг, гоготание - хорошо в темноте-то, тут и стеснительному воля, а тому, кто побойчей, так вообще благодать; и от судов-пересудов каждый защищён и, главное, все довольные - ни одна девчонка домой, под защиту родных стен, не убегает.
- Ленок, давай мы тебя на Генке женим!
- За что, люди добрые?!
- Что - "за что"?
- За что такое наказание мне придумали?
- Ха-ха-ха-ха!!!
- Ой-ой-ой-ой! - привстал с бревна разобиженный Дадон Дадоныч. - Нужна она мне. как собаке второй хвост! Да я её в голодный год за полведра картошки... не приму, так сказать. И "ха-ха-ха" - опять!

   Алёнка ловко выпрыгнула из окошка.
- Георгины все помнёшь! - встрепенулась Нюрка.
Но что - георгины! Подумаешь - георгины! Георгины вырастут. Алёнка, подбоченившись, уже выдавала:
                Э-эх, пойду-потопаю,
                Повиляю попою!
                Поглядите мать, отец,
                Какая дочка молодец! -
и пошла, и пошла выписывать, а Генка вокруг неё вприсядку, а батька-Сашка ну меха разворачивать на сколько рук хватало, да волны ими нагонять!

   Кто-то подъехал на мопеде.
- Заткни сваво пердунка, что ты, как хорёк, нам тут воздух портишь! - огрызнулся Валерка. - Ещо б на циркулярке подкатил или на бензопиле!
- А ты не портишь?! Так козлятиной и прёть, я ещё от Гузеева прогона
почувствовал. Дай, думаю, съездию.
- Кому?
- Да не "кому", а куда. Не боись, тока пасть ширОка не разевай, а то задохнёшься ишо.

   Баба Дуня приковыляла:
- Што за празьник ноничи? Гармо-онь!
- Эх, припоздала ты, баб Дунь! О, какая досада! Генка-то на Ленке женится!
- Ну-у! Чаво это такое ты гомонишь, внучок?! Правда, что ля? Давно надо б!
Пора уж, да и пара-то хорошая. Она работящая, сносу не бУдить! Тока винца поменьше и пореже пил бы ты, а?
- Частенького! - взвизгнула подошедшая Анфиса Ивановна.
- Дайте мне, а то помру! - и Макарыч пошёл гоголем, когда это такое было!
                Хиханьки да хахоньки,
                Какие девки махоньки:
                Целоваться - нагибаться,
                Провожать - в карман сажать.

   Иван Иваныч откуда-то вылупился, участковый наш, вредный, хуже букета лютиков - те хоть красивые, а этот страшней атомной войны и наружностью своей, и характером:
- Ну-ка прекратите это безобразие, хулиганьё!
- Ой, проснулся. Вы поглядите только на него! Здравствуйте, высокоуважаемый
Иван-свет Иванович! - расплылась в состряпанной улыбке Алёнка.
- Ты хоть кальсоны-то надел, ай так своё галифе натянул - на босый буй? - съязвил кто-то откуда-то.
- Елена Егоровна! Не ожидал от тебя. Ты ещё оч-чень молода, чтоб такие слова говорить, поганые, - пристыдил Иван Иванович.
- Да что Вы, что Вы! Кушайте на здоровьице! Только последнее, что услышали, мне не приписывайте, пожалуйста. Прошу Вас, глубокоуважаемый! Это уже не я сказала.
- А кто же, если не секрет?
- А не знаю я. Природа, наверно, наша русская.
- А что Вас возмутило-то так? Что ж она такого сказала? На что ж Вы так обиделись-то? Ай и взаправду без кальсонов?
                Вышел Ваня без порток,
                Нас учить пытается,
                Между ног волосьев клок
                И свисток болтается.
- Кто? Это кто?! Пел кто, я спрашиваю?! Вы не меня оскорбляете, вы всю деревню!.. Попрошу не оскорблять!
- А я Вас попросила бы матом не выражаться!- вышла вперёд Анфиса Ивановна.
- Ну, Ан... Ан... Анфиса Иванна! Не ожидал от вас ! Это кто - матом? Я матом, 
что ли? Идите-ка сюда, отойдёмте-ка вот туда.
- Зачем? Я Вас боюсь, мало ли что Вы со мной сделать надумали!
- Я серьёзно, вполне серьёзно! Я тут работаю, это вы тут гуляете, трудовым
гражданам спать не даёте! Пойдёмте протокол на это безобразие составим.
- Так составляйте, хоть два. Я-то при чём?
- И два составим, если надо будет, и Вы подпИшитесь под этим безобразием!
- Как кто?
- Как депутат.
- А-а! Я уж думала, как соучастница.
- Да нет, скорее свидетель.
- А что ж так? Я тоже частушки пела, громко, Иван Иванович. И плясала тоже.
Да ладно Вам! Какое безобразие? Где здесь оно? И так раз в пятилетку стали собираться. Для сельской местности то, в чём Вы соучаствуете сейчас, совершенно нормально.   
- Но не для закона.
- А где мы живём с Вами? В законе или в деревне?
- И там, и там нам жить положено.
- Ну, с положенными Вы знаете что делают. А там и там мы жить не умеем. Вот Вы с женой своей живёте, или "там и там"?
- При чём тут... жена? Брось играть Белов! Вы чего это напились так? Где взяли? Вот я завтра с обыском приду!
- Приходи, - спокойно ответил Сашка. - Завтра можешь приходить. До завтра мы всю её, желанную, выпьем. А сегодня у тебя санкции на обыск нету. Так я понимаю? Ай как?
- Вы завтра... завтра штраф! Это я вам уже точно! Гарантию даю! На сто пять процентов! А тебе, Анфиса Ивановна, стыдно должно быть!
- Стыдно - у кого видно, Иваныч. А я вот в потёмках в мужиковы ватники вскочила, аж взопрело всё!
- Штрафом напугал дяденька. Ой, боюсь! Играй, Саш! Это я, Воронин, тебе разрешил.
- Кто? А ты кто такой, собственно, есть?! - надседался милиционер.
- Он? Ты не знаешь разве? Он в ГПУ работает, - засмеялась жена не кого-нибудь, а самогО Воронина.
- В каком ещё ГПУ?
- Гуляй, пока не устроишься - расшифровывается.

   И опять хохот на всю вселенную! И ветру-то , вроде, нет, а тополя расшумелись! А звёзд-то на небе собралось! Кучками, кучками!
- Играй-играй, дядя Саша! - то ли просила, то ли требовала молодёжь. - Ты играй, а на штраф мы завтра соберём по рублику. Хватит, небось.
- Вы - что?! Издеваетесь, да? Ну-ну! Я вам по-хорошему говорю и, зарубите себе на носу, в последний раз! После двадцати трёх часов... Ну, это ладно... А вот за пьянку я вас в этот раз уп-пе-ку! Я вам там вам (тьфу ты!) место выхлопочу, - лейтенант блеснул звёздами на своих погонах. Но что этот блеск по сравнению с блеском настоящих звёзд, которые не на погонах, а там, высоко. Ему до них и не достать никогда. Нам, конечно, тоже не достать, но нам и не надо. Так вот, блеснул блёкло, повернулся к народу толстым задом и зашагал прочь, как ему казалось, с достоинством. Ну, а то с чем же? Никто на его достоинство тут и не посягал. Слава богу, оно у нас и своё есть общее и частное, и такое, какое нам надо. Зашагал он от народа, а к кому? И вроде бы от злости даже китель на нём покраснел, или  это так нам при луне показалось.

   Но последнее слово было всё-таки не за ним. Отбой протрубил не он, а Дадон своей частушкой:
                Спелых девок после Спаса
                Все попробовать хотят.
                Никакие... выкрутасы
                Нам любить не запретят!
Громко протрубил, чтобы всем слышно было.
- Тьфу, чёрт, краснопёрка, всю музыку испортить хотел! - с досадой сплюнул Макарыч в сторону, куда участковый поплыл. - Хрен ты булку маком спортишь, хоть табаку насыпь , не спортишь! А Анфиса Ивановна добавила:
- Расходились бы и вправду, ребята. Нам-то он ничего не сделает, а на Беловых у него давно уж каждый зуб наточен, небось. Да и на работу нам скоро уже, - и сама показала пример, пошла потихонечку к своему дому по ровненькой и прямой дороженьке.

   Закрылось подушкой окошко у Дадоновых соседей. Погасли светящиеся всё это время папироски. Выключились огонёчки в избах Макарыча, Ворониных, Анфисы Ивановны и во всех других тоже. Притихли тополя. Угомонились собаки. Ни шутки, ни музыки, ни песни, ни жизни...
Все спят.
Всё спит.
Светает.
Скоро вставать.