контролер

посидел, полежал, причесал усы –
чем еще может развлечься человек в метро?
с прилежностью разделительной полосы
он режет себя на после вчера и до.

он режет себя на после утра и до;
сак булыгыз! ишеклэр ябыла!
и какой бы привлекательной не была,
ночь всегда уносит с собой часть то-

го, что ты бережно донес до нее внутри,
силясь не разбить в коробке с наклейкой хрупко,
только логики выбираются из любви,
убегая, не пожав на прощение руку.

явь лучше всего чувствуется до шести –
ночью ближе всего ощущение спорности
смерти, и ничего не сможет произойти,
если никто не умирает от жизни в соседней комнате,

чтоб невоскреснуть с тугими лучами солнца,
звонко порвав струну у астральной лески.
«хорошо смеется тот, кто никогда не смеется»,
шепчет мне бомж на плохом арамейском.
(тот, кто больше всего шутил, первым выпрыгнул из окна)

ночью будто ничего не может произойти,
я в домике часовых поясов, в неволе
кажущейся б е з о п а с т н о с т и –
мне неуклюже просыпаться без боли;

в метро тоже вряд ли что-то произойдет –
в Нью-Йорке лишь дым и крысы на рельсах,
в Казани сквозь стены вползает лед,
в Берлине – бомжи со своим арамейским и

и теплое в нос дыхание смерти, кондуктор, нервное «ваш билетик»,
и ты с того края вагона в страхе: у меня, mein lieber Fuehrer, проверьте!
кондуктор, вздыхая, тебе:
поверьте
я видел сотни таких трагедий
и ни одна ни к чертовой матери.
– Fuehrer, вы так разочаровательны!
– Ну хорошо, пройдемте со мной, только это все должно остаться строжайше между нами.

Бер берегезгэ ихтирамлы булыгыз. Инвалидларга хэм балалы пассажирларга урын бирегез!