Век cash and carry

Ни боли, ни совести – век «Cash and carry».
Вся жизнь с молотка на большой распродаже.
Прилавки трещат под любовью и верой.
Мечта в банкомате синицей бумажной.

Бредут по стране горемычные люди,
В рабочих кварталах и спальных районах,
Сплетаются волосы спутанных судеб
Косою коробок стеклянно-бетонных.

Повисла коса городами до пят,
В них дым выключает кометы и звёзды.
Гвоздями прибитые в пробках стоят,
Свободу отдав суете перекрёстков.

Безликие тени считают копейки.
Бредёт день за днём между ними, и рядом.
По рельсам трамвайным, ларькам, дискотекам,
В карманах чужих пряча каменный взгляд.

Чернила пунктиром асфальт застекляют,
В стране зазеркалья следы от ботинок,
Где вновь человек человека встречает
На скользкой, сплетённой судьбой, паутине.

Ни цели, ни смысла в потухшем рассвете,
Исправно работает быстрый конвейер.
На съёмных квартирах рождаются дети.
В плену никотина железные двери.

Всё продано - кухни, подъезды, больницы,
Но как ни хватай, всё равно будет мало.
Нас всех угораздило разом родиться
На пыльном и пьяном перроне вокзала.

А родину, мать свою, не выбирают.
Родился – так значит зачем то был нужен
В то время, в том месте. Уже ожидают
Вагоны и чай в алюминиевой кружке.

По разным путям ровным строем плацкарты,
Ровнее их только СВ с рестораном.
Где спят, где проснулись, а где-то азартно
Бросаются матом весёлым и пьяным.

Размазаны слайды в экране оконном,
И кто-то листает тоску детектива,
А кто-то наигранно, громко, нескромно
Читает для дев молодых и красивых.

Бросая слова, называясь поэтом,
Но в кузов не лезут надутые ядра,
Что соснам верхушки срезают раздетым.
Да и порох – горох: молод, зелен и сладок.

Любовью морковь, а морковь красной кровью
Рифмуют под аплодисменты, на бис.
И гитары подключены. У изголовья
Ревут и хоронят стихов громкий свист.

В ладах между струн задыхается слово.
Горело пожаром, остыло золою -
В холодной земле, под щекой Башлачёва,
В груди Маяковского, дурой стальною.

В таинственно потной петле «Англетера»,
Да в хрипе Высоцкого честном и душном.
А нынче шуршит мелководная эра,
И лишь единицы рвут строчками душу.

По каменным памяти вечным страницам,
Рубцами ладонных оборванных линий,
Светлейшие души – прекрасные птицы,
Строкою – как светом в конце лабиринта.

Летают под солнцем, почти обжигаясь.
С земли не видны, с крыш немного заметны.
Их крылья мешки облаков разрывают,
Чтоб в души людей лился солнечный свет.

Но солнца коснувшись, так ярко сгорают,
Что дарят земле бесконечный рассвет.
Потом отпоют, бросят горсть, закопают,
И каждый в той птице увидит поэта.

За кем продолжение линии жизни,
Для будущих, ищущих след, поколений?
Он, солнца любимец, на лунном карнизе,
Себя никогда не признающий гений.