Ну, до чего же - неслух...

*  *  *
 


Мне не прийти к тому, о чём радел,-
ни в многокнижье, ни в четверостишье.
Предел - внутри самих вещей. Предел -
неразличим. На пса похожий нищий
приплюснут так же, как волчара-царь
с кровавыми химерами в надбровье...
А я - всего лишь певчий, пономарь,
поведенный на невозможном слове.
Когда бы не врождённый к речи слух,
я вряд ли жил бы, абсолютный неслух.

И кто ж опять пешком, на верных двух,
идёт, храня семь вер - в губах и чреслах?
Вослед дождливой веренице лет
просохну - и судьбу благодарю я
за луч в бойнице, за живой рассвет,
за птиц, будивших поутру не всуе...
Шукай, глупец, магический кристалл,
ищи-свищи средь сущностей облезлых!
Но, чу! Родимый голос вновь догнал:
"Ох, чадушко! Ну, до чего же - неслух..."





* * *


В холодный и сырой,
но всё ж весенний, день
в подвальчик на углу
зайти и выпить кофе.
И справа у окна,
где двух гераней тень,
увидеть молодой
и чуть знакомый профиль.


И то, что мог бы счесть
обычным пустяком,
назвать живым лучом
в разломе вечной тучи...
И думать ни о чём,
о том лишь, что потом
всё будет, как теперь.
И, может, будет лучше...





*  *  *



Раздвоенность у нас в крови –
наш русый ангел всех печальней.
Он благостен лишь сутью дальней,
но тягостен для визави.
Снедает мягкотелость нас.
И леность мысли неизбывна.
Нам чужда и почти противна
энергия разумных фраз.
И по расхристанной степи
уводит взор - к земному краю.

Я очень трудно засыпаю,
но ты, душа, уж лучше спи! –
Какого бы ещё рожна
вновь ты, сестра, ни возжелала,
самоубийственному жалу
ты, как язычеству, верна.
Так гибнет ни за что пчела,
ладонь случайную ужаля...
Туманно. Хочется тепла.
Там, где-то, вся в дыму миндаля,
весна над морем зацвела...