ЖЗЛ

"Мне кажется, Ульянов стал неактуален для партии в тот момент, когда ему удалили несколько больных зубов кряду, и его выступления перед пролетариатом приобрели комический эффект.
Шепелявящий и неконтролируемо брызжущий набежавшей слюной мудрёнословный типчик с мимикой и замашками бакалейщика, понять которого простому человеку и раньше было затруднительно, путём естественного отбора выпал из партийной концепции снисходительно-авторитетной доверительности лидера в общении с гегемоном."
Из воспоминаний рабочего Мефодия Косынникова (расстрелян).
~~~~~~~
Фаина Ефимовна, интеллигентного вида сухонькая старушонка лет тридцати пяти с юрким мальчиком-поводырем на ремешке из сыромятной кожи, вышла из кондитерской лавки Елоховского, придерживая за дно шляпную коробку, доверху наполненную знаменитыми на всю Москву бламанже. Заходить за лакомствами в день пенсии у пожилой сладкоежки вошло в традицию. От наполнявших лавку приторных запахов ванили, корицы и свежей сдобы кружилась голова. Скользкий ком подкатывал то к горлу (и тогда она судорожно сглатывала), то к животу. Хотелось скорей очутиться дома, на прокуренной кухоньке, есть жадно и торопливо, по-детски вымазываясь в крем и крошки. А после, звонко смеясь и кашляя, высовываться в окно, расположенное вровень с лицами испуганно отшатывающихся прохожих.
Пенсионерка решила срезать путь, не идя через парк.
- По Красной, - бросила она. Парнишка послушно засеменил кривыми ножками вперед и вбок, натягивая повод.
Но Каплан в этот раз просчиталась. На площади было необычайно людно. Пройдя шагов с десять, сластёна окончательно увязла в толпе и уперлась в нечто холодное и пупырчатое.
Это был броневик. На броневике стоял жуликоватого вида писклявый мужчина и, шибко не попадая в ноты, пел "Интернационал".
- Ленин, - подумала старуха, - теперь уж нескоро разойдутся.
И просчиталась второй раз: тут же над ухом послышалось зычное "с-суука!" и раздался выстрел. Ленин стал заваливаться на бок, и голос его заметно ослабел. "Сука, сука, сука!!!" - раздалось над ухом, и прогремело еще два выстрела. Затем, контрольный в голову.
Ленин упал окончательно и уже не пел, а беззвучно шевелил губами и некрасиво дергался. Броневик поехал на дозаправку а из новообразовавшихся в Ленине отверстий, пульсируя, вырывались струйки крови.
Старые большевики брезгливо расступились. Услужливый Калинин раздал влажные салфетки, пахнувшие Парижем и салоном мадам Рено. Кто-то из сормовских рабочих крикнул: "Ленина убили!"
"Убили, убили ..." - глухо понеслось по рядам. И народец, позевывая, начал расходиться.
Когда подъехали первые милицейские уазики, площадь была абсолютно пуста, за исключением слепой старухи, нелепо прижимавшей к впалой груди шляпную коробку. Мальчик-поводырь сбежал, перегрызя под шумок ремешок. С одной стороны от женщины лежал еще дымящийся браунинг, с другой - еще дымящийся Вождь.
- Ловите же ее, даа?! - спустя горсть минут, с сильным балтским акцентом закричал чекист Киннггиссепп.
Омоновцы опасливо окружили Фаину Ефимовну и повалили наземь, заламывая руки и нанося четкие профилактические удары. Коробка с пирожными покатилась, далеко разбрасывая содержимое. Одна бламанжешка приблудилась к отброшенной ленинской ладони, и теперь стало похоже, что человек упал, отведав отравленное пироженко.
Фаину Ефимовну тем временем увели для дачи ложных показаний. Разлетевшиеся вкусняшки наскоро подобрали для беременной жены товарища Петерса.
Смеркалось.
Двое наглухо застёгнутых в мешковатые бушлаты красноармейцев, охранявшие у загодя отстроенного Мавзолея, расслабились и закурили, вполголоса поругивая "Вестник революции", обещавший спад жары на вечер. Наконец, завывая сиренами, примчались карета скорой помощи и катафалк.
Профессор Склифосовский вышел из машины, утирая бородой потную лысину. Тело Ленина нашел быстро: кто-то из дворников заботливо прислонил к нему знак "дорожные работы".
Как человек, близкий к кругам, готовившим покушение, Склифосовский был уверен, что все кончено. И оттого не спешил. В нагрудном кармане его халата еще лежала схема уязвимых точек тела Ленина. Однако, протокол требовал похлопать покойника по щекам, что профессор не без удовольствия и проделал.
К его удивлению, "покойник" открыл глаза и прошептал, сильно спеша и комкая слова:
- Скажите Феликсу, что Фанни моя. Пусть ни один волос не упадет с ее плеч, пока я не излечусь. Инессе отдайте пенсне, зажигалку и салатницу.
Увы, к стыду перевравших всё позднее "историков", это, собственно, и есть последние слова Ильича, - никаких заветов и моральных кодексов. Он было попытался захватить непослушными, немеющими холёными пальчиками дворянина бламанже, но это отчаянное движение отняло у бедолаги остаток сил.
Последующие три года он молча вынашивал планы мщения, писал труды и воспоминания о себе. Но ток крови все глубже заталкивал пулю в мозг. И под конец, криво ухмыляющийся Ленин только и мог, что безостановочно рисовать в тетради профили пуль, убивших его.
Между тем, всё поминутно докладывалось Феликсу, и тот скрипел зубами, до боли в чахоточных бледных фалангах сжимая рукояти обоих маузеров - трофейного и наградного.
В свои тридцать семь, это уже был глубокий старик с трясущейся реденькой бороденкой и жёлтыми, наплывообразными веками, отяжелевшими от бессонных ночей в пытошных Чека. Жуткие шрамы покрывали его плечи и щиколотки, а вдоль и поперек груди синели надписи "Оренбург-14" и "учиться у В.". Но силой духа этот полуодетый большевик превосходил любого современника.
И вот, в час ночи к нему заходит один знакомый прапорщик с докладом, что "В. благополучно у.".
Впервые Феликс плакал. Весь смысл его жизни - ЛЕНИН, крепко скроенный им из заурядного симбирского тунеядца - больше не жил. (а двойника, обнаруженного в Туве, уничтожили эсеры)
Феликс рывком поднялся, вошел в камеру к Каплан и приказал прапорщику:
- Поднимите мне веки!
Несколько минут молча вглядывался в доброе, открытое лицо Фаины Ефимовны, в избороздившие его глубокие морщины, сквозь которые проглядывал серый запылившийся череп узницы государственного значения.
- Теперь я могу тебя убить, - чеканя каждое слово, молвил Дзержинский и достал маузеры.
Фаина Ефимовна дёрнулась на голос и выронила вязальные спицы, слепленные из хлебного мякиша.
Она почти не кричала. Отключилась на четвертый или пятый удар рукоятками маузера - силы в сухопаром Феликсе еще хватало, а ненависть удваивала ее.
Хоронили Каплан всей Москвой. Каждому хотелось взглянуть на тщедушную женщину с детскими, старорежимными запястьями, в чьей власти оказалось свалить Голиафа ХХ века.
Случилось это восьмого марта, и с тех пор ...