Гений танца

 
Вацлаву Нижинскому

Шуршат под ногами одетые в гравий дорожки,
в горшках и вазонах встречают живые цветы,
здесь редки туристы, но бродят бездомные кошки,
обжившие угол, где нет городской суеты.

Здесь остров молчания, тихая гавань покоя,
печальные ангелы, мрамор и темный гранит,
величие бренности,  царство Гекубы немое,
а рядом бессонный Монмартр оживленно бурлит.

Сияющий полдень  на сотни мгновений  помножен,
хожу меж рядами надгробий и вдруг – как ожог: 
под камнем овальным, с гримёрочным зеркалом схожим,
последнюю сцену обрел неприкаянный бог.

Кумир  и любимец, жемчужина "Русских сезонов",
Жар-птицей волшебной  порхнув  из родного гнезда,
он рано изведал  и славу, и тяжесть  короны,
но в бездну сорвался, как падает с неба звезда.

И  там, в закулисье, во тьме после яркого света,
где славой не скрасить  больничных палат неуют, 
в безумии грезил о празднике дивных балетов
то чувственный Фавн, то бунтарски-насмешливый Шут.

Всё было - и полные залы, и шквалы оваций,
поклонников толпы, восторги газетных шумих.
Но стоит кумиру однажды со сценой расстаться,
и он остается один средь печалей своих...

Как время бесстрастно,
а жизнь – заводная игрушка,
отслужит пружина  – и стрелки замрут на часах...
Сидишь ты над прахом своим, одинокий Петрушка,
уставшая птица с печалью вселенской в глазах.