Серый человек...

Ни в нем самом, ни в том, что он делал или говорил, не было ничего такого, что могло бы привлечь к его персоне хоть какое-то малейшее особое внимание. Самый обыкновенный, ничем не примечательный человек, любивший серый цвет. Ни чёрный, ни белый, ни фиолетовый или какой-то другой, а именно серый (как нечто среднее, неопределённое). И ходил он постоянно в серых костюмах, и даже умудрился найти на какой-то распродаже на рынке серые ботинки двадцатилетней давности (но в хорошем состоянии).
Но во всём том, что его окружало, было одно единственное яркое пятно (не считая рабочего сине-жёлтого кабинета, дизайн которого он не имел права менять, хотя это сочетание цветов ему очень не нравилось): его квартира, заставленная картинами, на которых был представлен карнавал различных цветов и оттенков. Он не был художником (ни профессионалом, ни любителем), он просто любил рисовать. В принципе, то, что было изображено на картинах, таковыми трудно было назвать (даже с точки зрения постмодерна, которым объясняют многие непонятные и новые явления искусства). Это были обычные хаотичные мазки, линии, геометрические формы разных, порой не сочетаемых друг с другом, цветов. Цвета же в свою очередь были насыщенные, глубокие, концентрированные. Он любил смешивать разные краски, чтобы добиться нового интересного и непонятного цвета, который будет притягивать к себе своей загадочностью. А если в него всмотреться, то сразу станет понятно, какие цвета были смешаны: странный, сложный на первый взгляд и простой, понятный при ближайшем рассмотрении. Как и человек, создавший этот цвет.
Друзей у него тоже не было. Было много коллег.  Но в основном он общался с ними только тогда, когда они звонили ему и хотели что-то узнать. Все считали его серым человеком: когда у него что-то спрашивали, даже если вопрос предполагал однозначный ответ, он всё равно отвечал как-то расплывчато и непонятно (другим). Спрашивающим же было не интересно продолжать беседу, поэтому дальнейших расспросов не следовало: «Ладно, сами разберёмся. Сам весь серый и ответы у тебя такие же». Никому никогда не хотелось копнуть глубже того, что лежало за пределами их понимания и осознания. Никому не было интересно узнать, из набора каких красок состоит это пятно серого, на первый взгляд, цвета.
Ему самому окружающие тоже виделись серыми. Но уже не такими неопределёнными (как что-то между черным и белым – своеобразный третий вариант, не «да» и «нет»), а наоборот… Он всегда всматривался в окружающих, «сканировал» их, анализировал, но не находил ничего такого, что показалось бы ему интересным: яркие снаружи, они были совершенно пустыми внутри. Они были ему неинтересны.
Он был первоклассным специалистом в своей области. Свою работу выполнял безукоризненно и совершенно. Начальство любило его. Доверяя выполнение каких-то важных проектов, оно могло не сомневаться в том, что всё будет сделано в срок и чётко по плану (именно так, как того хотел заказчик), но с ноткой чего-то такого, что привносило в этот проект «изюминку», от которой были в восторге все.
Он не был творческим человеком, хотя творчество буквально преследовало его. Просто он сам не замечал этого. И творчество это было каким-то особенным, которое не вписывалось в рамки даже постмодерна. Он был каким-то особенным, гением своей жизни, сам для себя, как считал он. И совсем не требовал этого признания другими. Амбиций у него не было. Он жил сам по себе, не зависел ни от кого (хотя от него зависели многие, чему он был не очень рад). И этому он был вполне рад.
Он всегда и во всём искал смысл. Его не устраивало однообразие и монотонность. Он жил своей жизнью, которая почему-то всегда оставляла отпечаток на других. Он не стремился собирать звёзды, а просто время от времени считал их. Для себя, а не ради чего-то иного. Так он отдыхал, ища смысл в бездонности ночного неба и приклеенных, как ему казалось,  звёздах.
Он жил один. Жены никогда не было. Но было бесчисленное количество любовниц, которых он всегда бросал (или, как они говорили, оставлял в одиночестве), не тратя на них слишком много времени, и которые потом рожали ему детей… Все эти женщины не были пустыми… Они были такими же серыми, как и он. Со всеми своими детьми он общался. Не как отец, как друг. Или даже, скорее всего, как хороший знакомый.  Дети почему-то любили его, и не испытывали злости. Наверно, они тоже понимали все особенности своего отца. Понимали и поэтому прощали его.
Так и текла его размеренная и спокойная жизнь. Не желая что-то менять (ему это было совсем не нужно), он просто ходил по улицам своего города, гулял по паркам, смотрел на небо; или стоял на своём балконе, медленно курил сигареты и размышлял о разном: о вечном.
Ему бы подошла профессия философа. Он написал много книг. Но ни разу не издал их. Не хотел. И философом быть не хотел, так как считал, что в его размышлениях нет ничего особенного – общие фразы, по-своему осмысленные давно известные истины, не несущие ничего нового. Но так казалось только ему. А поскольку никто, кроме него, не видел этих бумажек (так он их называл), то говорить о какой-то новизне было бессмысленно. А  у него, пожалуй, получилось бы оставить свой заметный след в философии.
При всём том, что ничего особенного он собой не представлял, о нём можно было говорить бесконечно. Непонятно как, но он всё время был главной темой для обсуждения, и это притом, что никто никогда специально не акцентировался на нём. Он знал, что его обсуждают, но ему было всё равно: люди всегда что-нибудь или кого-нибудь обсуждают, они не могут без этого.
Ровно в 9.30 он приходил на работу, и ровно в 18.00 уходил домой. Ни минутой раньше, ни минутой позже. Он всегда был пунктуален и всегда требовал этого же от других. Пунктуальность – единственное его требование к окружающим. Если кто-то опаздывал на встречу, он никогда не ждал. Его время было слишком дорого для него, хотя ни на что особенное он его никогда не тратил. Он всегда и всё успевал, поэтому никогда не стремился догнать время, как это делали многие. Он считал, что при правильно составленном расписании времени хватает абсолютно на всё.
Вот так он и жил своей серой жизнью по строгому расписанию, совершая свои маленькие гениальные (только для него) открытия.  А потом очередная его любовница из мести решила отнести рукописи в редакцию крупного журнала, а его мазню (так она представила его картины) показала своим знакомым художникам. Она надеялась, что все посмеются над ним. Но… Вопреки всем её ожиданиям, его творчество не вызвало никаких отрицательных  эмоций. Положительных откликов тоже не было. Он просто так и остался непонятым, серым человеком, гением для самого себя, не требовавшим признания другими.
(30.01.09-03.02.09)