Поездки в метро

Эта череда эссе - своеобразная игра, моя задумка, осуществленная благодаря помощи моего друга Гоши. Концепция заключается в том, что каждый день я получала слово, на которое писала эссе, пока ехала в метро домой, в редких случаях могла дописывать дома или по пути домой. Полностью описывать детали этой "игры" не вижу смысла. Важно лишь знать, что каждое слово - первичная мысль, мгновенно высказанная (записанная), влекущая за собой мою мгновенную реакцию - писать по первому зову мысли, не меняя ни единого слова - внезапность во всём. Итак, четыре недели, состоящие из 30 эссе, которые высылались по почте каждую "неделю" (8,8,8 и 6 дней последняя неделя).









24 февраля 2016 –


1.


Первый раз не может быть засчитан. Вы будете убеждать меня, что такое случается не всегда, что первичное всегда весомее и надежно в своей хрупкости. Но я скажу «нет». Сегодня ничто не принимается мной всерьез, в том числе спонтанное и необдуманное, как слова, которые вы произносите, так и совершаемые вами действия. Я принимаю и проминаю под сводом своих мыслей всю внезапность бытия, я слышу ваши намеки и зрю ваши обещания. Трепещите, любители сцены и случайных слов, я нагло бросаю вам вызов, ваши мытарства и бунтарства позабудьте. Отныне за каждое слово достойно несите ответ.



2. Любовь


Красное пятно растекается под деревом. Вишневый цвет окутал мысли дымкой. И кровоточит дерево, и зреют вишни пышным цветом. Солнца много, даже слишком, и слишком явственно лучи касаются озноба мыслей. И мысли движутся, как горная река поет от приближенья птицы. Рассыпаны оковы, пестреет сонный луг, его окутали закатные лучи. Меняет краски мир. И тени тихо наползают. Благословенна тишина, рождающая явь и новое существование. Желание из робости восходит, и крепнет, и влечет. Возникновение начала без конца. И боль. И томная тоска.  И искорки сомнения, и невесомости различные цвета из пустоты. Не может быть послушным сердце.

Весь свет, всё небо, все цветы.



3. Гармония


Я дышу. Достаточно одного неверного вздоха, чтобы разрушить гармонию Вселенной. Неумелые, витиеватые сплетения, кривые спирали. Все мы нанизаны на них – нежеланные гости. В том, как я ловлю непослушную мысль за хвост, есть своя обреченность. Поймав всякий раз, я лишаю её первозданной истины и простоты, потому что лишь пока я слышу её приближение – она совершенна, но стоит мне её подумать – и гармоничное мгновение утеряно  навеки. Здесь много людей, они вокруг меня и во мне, они дышат, каждый из них. Мнения рассыпаются под ногами, стираются в пыль. У людей много лиц, они делают мне больно и готовы в это поверить. Люди движутся точками пространства, они ходят ногами, у людей по две ноги. Этого достаточно, чтобы сказать, что люди созданы гармонично. Бешеный стук сердца доносится из-под земли. Это играет музыка. И человек способен вознести её до небес, как только сообразит, как перестать её топтать. В зеркале – симметрия Вселенной, гадкое искажение, скупая смерть – с каждым днем оно, упиваясь, показывает всё больше новых подробностей, глаза не верят, им становится жутко.

Я вижу гармонию во всём, и в гармонии всё, что она собой убивает. Не покидая этих мыслей, я высыпаю воду в окно, за окном люди стоят на одной ноге, одна нога на всех – это всё же слишком, мраморные стены кипят от злобы, глотая античные статуи, руки костенеют  от холода, хаос, шествуя по городу, продолжает свой путь.



4. Свобода


Моё одиночество живет в темноте. Темноте, состоящей из черного пламени и звуков. Надрывно плачет кто-то от досады. Устремление к свету из темноты, влекущие сигналы, обещающие счастье и другие прекрасные слова. Тонкие вибрации, неконтролируемое дрожание руки. Я гляжу внутрь тебя. Ты – существо, в тебе так много противоречий, и всё из-за того, что ты живой. Мысли твои – пестрый клубок разноцветных ниток, и ты зависишь от этой паутины, она вяжет тебя по рукам и ногам, вяжет во рту от привкуса хурмы, потому что ты думаешь о нём, ты вспоминаешь эти ощущения на твоём языке. Ты в ловушке себя – своих мыслей, которые ты сам же увлекаешь в занимательную беседу. Тебе не выйти из неё победителем. Руки выгнуты ладонями к небу. Мучай себя, терпи, зрачки широкие,  в глазах – глубокого цвета серпантин – дорога к твоей душе, стремительно убегающая вдаль. В тебе всё ноет и болит, но ты не можешь освободиться. Уголки губ изогнуты в усмешке. Ты глумишься над самим собой. Белое молоко – всё равно, что черная лужа, высокая насыпь из гравия – гора. Всё это твои выдумки. Но вот ты уже там. Стоишь. Одиночество на вершине горы. Кипение мира сюда не долетает. Всего один шаг – и ты рассекаешь воздух подобно птице. Ты падаешь на глубине своего сознания. Ты и есть – самая яркая картина жизни, пока ты свободен.



5. Снеговик


Белые люди усыпаны снегом. Обнимаю руками дерево. Белый, всепронзающий – повсюду снег. В голове – войско синих льдинок. Треплю себя по голове – выпускаю белый рой пушистых снежинок. Я усну в снежной берлоге, погребу себя под снегом, буду пить теплый снег, истлевать от холода. Тот, кто первый достанет меня из-под снега, получит возможность согреть моё холодное сердце. Синее солнце греет щеки, растворяюсь в белых закатных лучах. Желтая луна исторгает потоки звездных слёз, выкладывая их в печальные фигуры под знаком вечности – я слежу за ними из-под снега, мне видны все мелкие раны на их хрупких космических телах. Спите вместе со мной, грустные снежные люди, плачьте белые слёзы, печальтесь мирно.

Пусть каждый синий полдень нам будет светло.



6. Виновен


Заледеневшее стадо несется к источнику тепла – подземные тоннели готовы принять в себя взбудораженную массу. Пальцы не слушаются, отказываются писать, но я упрямо их заставляю – виновна. Тяжелые каменные плиты уходят из-под ног и расходятся медленным узором по обе стороны от меня. Приятно пестрит в глазах, словно от морской качки. Важно не промахнуться мимо ступенек. Вот мы стоим, раскачиваясь, как безумные. Неразборчивым водопадом шумит людской несмолкаемый лепет. Мы виновны в нашем бессмысленном существовании, пока поезд мчит, пока толпа заметает свежие следы, пока лампы не перегорают все одновременно – в этом нет никакого смысла. Мы и наше взаимодействие на этот жалкий отрезок времени – наша конечная цель. Я хочу удалиться от нескончаемого гула, я хочу раскрошить большеголовые  колонны и стереть их в прах кончиками пальцев, опустить обе ноги в зияющую черную дыру и падать, падать. Судите, обвините меня, только умоляю, не напоминайте, кто я есть на самом деле. Если вам всё же случится когда-нибудь об этом узнать, запишите на листе бумаги, что всё непременно когда-то заканчивается.



7. Кот


Сонные коты лижут шерстяные лапы. Вспомни осень. Осень пахнет ливнями и мокрыми котами. Плюшевые мысли цапают за полночь, коготком скребутся у виска. У тебя чужие лапы, ты за мной не поспеваешь в рассуждениях, я чувствую – что мы друг другу не по шерсти.  У сна мохнатая рука и меховой живот – в нём много вороха из дрёмы – и изумленные усы, закрученные в длинные спирали. Из ваших лап я принимаю сон, и пусть далёк мой путь, но долог. И сколько трепетных зверьков мне встретится на нём.


8. Счастливый


Это чувство на кромке сознания, себя не сознающее – счастье. Счастье быть, являться частью чего-то, видеть знакомое и совершенно чужое, быть проводником настроения через слова, питаться свободой, свободой слов, протяженностью мысли и её внезапным обрушением. Громом пораженный, ты с усилием выговариваешь – «я счастлив в этом мгновении, я есть его протяженность, я есть его сознание, я – наивысшая его точка, я – множество точек, я – линия, меня не стереть с лица Земли, я счастлив, я в предельной плотности своей растворяюсь радостными потоками». Голоса в моей голове тихо шумят, нашептывая что-то неразборчивое, это «что-то» лупит на меня свои трогательные влажные глаза, в теплом океане я засыпаю от переизбытка линеарных мгновений – счастливый


9. Чай


Серые дни раскрасит жёлто-красный чай. Когда холодно, всем хочется немного тепла и утекающего сквозь пальцы безумства. Ярко-алые губы, изгибаясь, лакают чай, ложка постукивает чересчур мерно. Мне неуютно – я вижу своё отражение под янтарными сводами, я расплываюсь – нас много, мы двоимся, нас перемешивают с кристаллами сахара и пьют наугад. В желто-красном зеркале – мои глаза – вспыхивают, стремятся показаться ненормальными, чуть более глубокими, чуть более вязкими, глаза смотрят сами на себя, кошачья желтизна неспешно покрывает каждый их миллиметр – теперь они лишь отдаленно напоминают нечто человеческое, глаза расширяются, они глядят внутрь себя, в них – ярко-алый чай – макаю в кружку палец, подношу к губам – на языке чувствую кровь.

Ноги скрещены, руки заломаны за спину, в душевных искажениях я пью чай под жёлтой луной.


10. Баланс


Тонкая линия до и после. Чем заканчиваюсь я, убаюканный тишиной, своим сонным дыханием? Моё сознание выключает себя робким щелчком, мгновенным – несбыточным – потому что лампочка загорается вновь, и вспыхивают обрывки мыслей, оборванные мотивы, и уже не сложить тактов, но и священное молчание нарушено. Даже молчаливые деревья гудят, я слышу их сквозь окна, даже пусть ни единого человека в пределах слышимости, даже в зыбкой тишине я слышу их, вторящих мне, слышу себя – меня и здесь, и там – так много. Лишь ночью, когда я частично не в своей власти – я теряюсь. Я балансирую на грани, отключая ненавистное «я». Крошки хрусталя. Хрусталь пел, потом на него наступили гиганты моей мысли, на носочках они прошлись задом-наперед, занимательные звенья разделились, справа и слева их тьма стоит – ходят по битому хрусталю с грацией танцовщика – что будет, если какая-то сторона перевесит?

Мне дурно. Эти ощущения подобны острой игле, пронзающей мои мысли. Нет сил сдерживаться, синий кит дарит мне свою робкую улыбку, все выключатели вырывают из бетонной стены вместе с проводами, гаснет свет. Остается только помыслить «себя», чтобы было, кому засыпать. Нет мочи больше балансировать.
Ночь.




11. Помогите


Пустота, острота во всём, обведенные силуэты, краской, черным, зверски. Мимо ритма, по сиропу, липнет серп, пшеницу косят. Я до лампы до зеркальной дотянуться не могу, она сверкает, слишком метко, прямо в глаз. Мимо солнца, мимо мыслей движет массой сила. Я опасаюсь, что огненный шар  совершенно искренно движется в мою сторону – искры из глаз. Вы, все, люди, племя, помолчите – минутой станет больше, чертите долгий круг, никогда не смыкайте под страхом смерти. Своды зала поют, звучат музыкой перекрытия, словно сонм музыкантов из стены звучит, стеной замурован. Я вдохну воздух, подержу в легких, израсходую, выдохну – запотеет стекло, вместо своего лица нарисую другое, раз другое – значит твоё, потому что там, где не я – ты – везде. Вниз по лестнице, словом больше, словом меньше, словно весь хор, без слов обходясь, поёт беззвучно. Когда ты под словом, как под навязчивой темой, в тебе голоса обретают звук, они звучат, смешаны с мыслями, не твои голоса, раз не твои – мои – мой – везде – один слышен. По твоей частоте передали мольбу о помощи. Я тебе внутри то самое перевернула легким движением мысли. Во мне моя пустота набирает круги, мотает серую нить безыскусно. Катится мягкий шар по жесткой дорожке, скрипит, жмется. Струны визжат, монотонный пейзаж, картина неузнаваема, скомкана. Я слоняюсь по лестницам, у меня испуганный вид. Лестница вверх, лестница вниз, никогда – по кругу. Видно тяжко рыбке каждый раз в аквариуме, замыкая круг, умирать. Откуда знать, что в этот миг она поёт беззвучно – помогите.




12. Сомнения


В вечернее время, распахнув окно всякий раз, я чувствую некую неопределенность в воздухе. Незаточенный карандаш мелькает по бумаге, тонкими штрихами заполняя пустое пространство. Поблекшие изласканные мысли в груди томятся. Я изнываю от тоски – она тиха, мучительна, как сон не приходящий, как тупая боль. И звезды в небе так сомнительны – они не видны, они не существуют, я мимо них смотрю на небо и вижу – черноту от синевы, глубокую, что черный бархат, что темно-синий океан. Мгновения проходят, все чаще, так незаметны и несовершенны. Я взглядом в небе не люблю искать того, что быть не может, как не ищу я времени во сне. Я начинаю время упускать и в свете дня, его существование сомнительно, как всё абстрактное, как вещь без цели, настолько неоспоримым время нам явилось. И день, и ночь без сна проходит, но это лишь во сне. Готовый встрепенуться от самых тонких звуков, я движусь наугад сквозь облако, не видя лиц, не слыша звуков, и только одинокий голос, что внутри, мои тревожит думы. Два светлых глаза в тумане ночи так пристально пронзают душу. А с неба дождь, стремглав мне мысли освежить стремится. Я благодарен, я растерян, не ведая в который раз, как быть. Коснуться ли неведомой руки, принять ли тяжесть сводов на скупые мраморные плечи. Мне так светло, мне так всё чуждо, меня влечет на волю, встать ближе к сонному ночному фонарю, чтоб вместе посветить на ночь, на темные страдания, на солнечную мглу. Так странно, так щемит в груди, и теплятся воспоминания, и обмирают в упоении. Я истомился по печали, мне грусть является блистающей фигурой и сильно так слепит глаза, что я принять её не в состоянии, мне слишком ярко от неё, она лишь оставляет слёзы на моей рубашке, как будто сонная сестра зашла поплакать на моём плече, но горе я впитать в себя не смог, и нет её – ушла, и погасила лампу, забрала свет, оставила мне черную определенность. Вот тень моя замерзла на стене холодной, я протяну ей ласковую руку, я поспешу её согреть, я притяну её к себе – мы будем мерзнуть вместе. Приди ко мне, подай мне руку, как будто я давно знакомый друг, нас будет вместе двое. Я расскажу тебе, где солнце утром встретит ночь, как радостно они сомкнутся, чтоб стать единым целым. Мне ночью снилось, что страсть во мне вся полуночная, что я – все звезды разом и серебристой нитью к ним навечно так прикован. Я счастлив был!




13. Наркомания


Белый кролик с желтыми глазами в талую воду опустит хвост. Я все серые сутки одно пою. Числа перед глазами вертятся, будто чертово колесо. Наколдую себе дождь тяжелый, чтоб, весом каждой капли пленяя, к земле придавил. Зеленый удав съест белого кролика – я тому стану свидетелем, сжав руку в кулак. Темный тоннель, гул, мерзкие голоса до костей проникают под кожу, портят мою кровь привкусом странным. В каждом ухе по шепоту, в каждом ухе по скрежету. Знаки, пьяные символы перед глазами вертятся – с ног на голову – мерзость. Холод  чужих рук приводит в стук сердце, как механизм ужасный – лопасть самолёта – на берег выброшен сом – люди, что вечно плывут в океане, греют в губах ром – спят – бесятся, глотая волны одну за другой. Терпишь меня – жизнь терпишь – чудо наступит – веришь – волна придет, пышной пеной морской сбивая моря в лёд.



14. Работка


Добрые руки мои, хорошие мои руки, вас сплетаю изгибами плавными, направляю жестом на запады-северы, вы не мерзните, не дрожите, не пристать к вам холоду и недоброму намерению. Вас, руки мои, с пользой прошу мне служить, быть верными, мне без вас – никуда. Вы чувствуете после сердца первые и после сердца от него же обратно в душу чувства возвращаете. Вами ощущать – в радость. Вами звучать – тающий север. Слежу за синими венами – вдаль бегут, не задержатся. В руках моих – дороги неведомые – по ним пойду через поля и горы к дальнему солнцу, чтоб перед ним предстать, руки воздев, и отныне всякое доброе начинать, славно Солнце прославив.





15. Память


Всё – белый лист. Шуршащий, как песок и ракушки. Имея силы отказаться от предначертанного, я начинаю с чистого листа. Он белый только сверху – я обведу, что спрятано под ним, не на беду, пускай на счастье. Он помнит всё, что было – будет – с ним. По чистоте сердечной я думаю о том, о чем мне мысли говорят. Порой они слегка настырны, но я им верю. Я слышу сердцем каждый день, но никогда – душою – всё слишком белое, без всякого отлива. Всё копится. И с каждым днём бледнеет память, от настороженности перед миром – вся в ожидании мгновения, которое – как жизнь. (И важно вовремя остановиться).



16. Проза


Сейчас я начну извлекать из себя слова – буквы. В голове шумит, звучит в ушах, на меня бесшумно поезд движется, рассекая воздух. Я каждый день в этом мире – гостья. Мы едем – много нас, а может Я – не мы, и Мы – не с нами – не берусь сказать. А поезд набирает ход. Повсюду много тел, они заполнили собой пространство, тела уснули. Вот я – живой свидетель. Насколько я жива? Вы все пьяны. Пьяны собой и недостатком мыслей. Вся речь моя становится бессмыслицей. Я думаю – пишу. Сейчас я выроню из глаз соринки слёз. Кто первый осуждающе посмотрит? Бездонна музыка, бездомная скиталица. Пристанище ей верное в моих ушах. Сейчас я слышу то, о чем забыть охота. И я забуду – на то дана мне память, чтобы забывать. Но чуткое сознание забыть – не может. Я исчерпаю весь свой смысл однажды. Не разумею. Я – сонная душа, я утопаю в мыслях. Я – узница и я сойду с ума, когда мне вздумается. Я улыбнусь – и рухнет потолок, обрушив глиняные своды – все задохнутся, я поскребу по камню коготком. Ступаю по земле, воображая, что асфальт, как жадное животное, ползет и корчится под человеческой ногой, безумны фонари, что тусклой лампой на останки жизни светят вечером, деревья в танце возродятся в ночь, пишу рукой, рука – все вены. Иду, шатаясь, я – ненормальная сегодня вечером, ведь музыка играет, и где-то надо мной луна в изнеможении и сонном ступоре горит, посеребренная изнемогающим огнем. Подставив руку, я в готовности ловить звезду – замираю – вся – преклоняюсь. Беспомощность во всём, в том способе, каким мне вздумалось слова записывать. Всё это проза, и преклонение перед луной и темнотой асфальта, опасностью, что шлейфом льется за моей спиной. Я перетягиваю лентой зеркало – безумные изгибы, свобода самовыражения. Всё это проза. И широта во взгляде, и взгляд на всю – на широту, отчаянье во всём. Последняя гроза и рассеченность сердца надвое. Безумство слёз и темные желания. Свобода ощущения, поэзия во всём. Всё это проза.




17. Усталость


Холодный синий свет пробует моё окно наощупь. Обходит медленно, со всех сторон. Повсюду он находит щели. Сквозь них перетекает внутрь. Я встану поприветствовать задумчивого гостя. Кивая синей головой, картинно тянет руки – ко мне, всё ближе, лаская приглушенным светом глаз. Я в синем зареве. Я в нём насквозь. Я им до мысли кончиков пропитан. О, вещий час, о, очарованное пламя! Как долго света жаждал я. Неяркое свечение, неясность силуэтов. Белеющие стены испепелили разум. Я в синем облаке, я наглотался синего тумана. Покрыты вещей синевой мерцая сомкнутые веки. Я сам не свой. Остатки мыслей, распадаясь, на полу растянуты в изнеможении. И коматозная мечта пленяет разум мой.



18. Предвкушение


Предчувствую. Как солнце врежется в гранит через какие-то секунды – холодный камень станет теплым, как разогретый шоколад, и разомлеет, и плотной массой растечется. И весь залив теперь гранитная подлива. Я чую горе, я в горе знаю толк, когда усталые глаза смежать приходит и тихо стонет под окошком. Я слышу, как гуляет ветер по крышам, я знаю каждый поворот его косматой гривы. Я ведаю про сонный говор птиц, я знаю их простые песни. Я предвижу повороты солнца на восток. Мне кажется, что это просто черный день, я за горящий свет принять готова тьму ночную. Я в предвкушении любви, горячих капель, льющихся из глаз, которые слепит от солнца, я жду немое озарение. Предчувствую тебя, сиреневых оленей и много разноцветной мишуры, шуршащей под ногами.



19. Удивление


Солнечный зайчик на желтой стене. Верчу в руках зеркало, ловлю в него – свет. В зеркале чудный сад спрятан с пестрыми птицами. Глаза широко распахнуты в изумлении – в глазах – радуга – от края до края. В ногах ползает много сонных ежей, они тычутся в меня мокрыми носами – лесом и молоком пахнут. Облака летят на землю – опускаю ноги в облако – мы ходим в облаках.  Так сонно и светло. Ты спрятан в зеркале – давай сыграем в жмурки. Смотри в меня пронзительно и смело – до искорки в глазах. Небо согрето рассветом, сны размыты ясностью зимнего дня, птицы над головой вспорхнут.




20. Существование


Вдоль белой стены с красной каймой движется силуэт отрешенный. Над головой – рельсы, по ним несется невидимый поезд, кует сталь. Нервы напряжены, как стальные мышцы. Образ ясный, физический. Спим крепко, спим давно, сны видим стремительно, четко. Мысли – сухое зерно под ногами, звучат – до хруста. Время течет деланной линией, скорбной полоской, движется неумолимо. Между мыслями и адресатом пропасть в час или то, что часом называют – бездонно, бессмысленно. Грубый черный бархат сжимает плечи. Реки льдами скованы, речью речной бурлят. Говорят, времени нет. Есть только счет мыслям и снам, что по прихоти странной приходят. Можно сесть на поезд, чтобы на поезде быть, чтобы ехать, ехать, чтобы с людьми, чтобы не в одиночестве, мимо лесов ехать, мимо людей – с людьми – смотреть вниз – в ботинки – в зеркало смотреть – в окно – стены видеть – смотреть сквозь стены. Сойти с поезда – по пояс в реку войти, пить воду, топить лёд себе в угоду. Вся пшеница, что по пути в полях, полегла от ветра, от невзгод. Погода всё та же – ветер, снег, дождь, град сухой и смех солнца – всё разом. Руки те же – сухие, белые, в жилах. В волосах – цветочные венки. Над головами – птицы в полете и небо. В небе – сон и легкость, чистота и преданность мгновению. Люди странно так устроены – так несчастны, что безрадостно глупы и справедливы к самим себе, но не к себе другим. Есть слово – за ним бесследная молва, потоки дивных образов – незримая цепочка, потерянная в ходе мысли  и нахождения смысла. Плутать по круглым улицам, входить сто раз в одну и ту же дверь, скрипеть сознанием, кричать от скуки, вопить от радости, в безумстве вопрошать, присутствовать, бездействовать, существовать.



21. Обучение


Я знакома с одним ручным котом. Если захочу – его имя будет настойчиво разноситься в моих мыслях. Этот кот – ученый. Он не только умеет вылизывать свою мохнатую шерстку, но и многое другое – совсем не кошачье. В своё время он учился быть котом, и теперь это у него весьма недурно выходит. Особенно я люблю его за понимающие глаза – они не лгут, они выдают его, в них я вижу гораздо больше, чем, ему кажется, он позволяет мне видеть. У нас с котом есть свои тайны. Иногда по ночам он приходит ко мне, сворачивается клубочком у моих ног и мурлычет о своём. Мы любим вместе сидеть на крыше, слушать шум города, далекие голоса. Мы учимся быть друг другом – чтобы понимать, почему глаза окрашивает острый блеск, и усы торчат в разные стороны. Если я ласкаю кота – это искренне, если люблю – то от всего сердца, ведь иначе – просто нельзя. Случается, он своими лапами делает мне больно, но я верю – это лишь из-за того, что он ещё элементарно не научился быть котом.




22. Общение


Давай помолчим. Посидим в тишине. Легкие шаги по лестнице. На устах – весна рассветным заревом горит. Птица задевает банку с акварелью. Краска покрывает все поверхности. Я тебе покрашу щеки красной краской – разукрашу. Тихо смотришь на меня. Ищешь огненное пламя – у меня в глазах горит ярким цветом. Сонно мну руками розы ярко-алые. Топчемся по комнате, топчемся по кругу. Друг друга тонкими руками задеваем. И всё как будто бы во сне. Люби во мне огонь, а я в тебе найду желание вскарабкаться на дерево повыше к солнцу, сидеть и думать обо мне.



23. Мур


Звездная ночь. Луна в окошки заглядывает. Мурчишь в подушку. Звезды искристые падают медленно до самой земли. Мерцают только ночью. Утром по ним мягкими лапками пойдешь, нетвердой поступью. И так до самого метро. Утром холод всепроникающий, пронзающий насквозь. И солнце яростное. И на скамье коты сидят. И ходят люди, как мешковатые медведи. Мурчат коты, коты мурчат, царапая деревья. На свете много снов, а о тебе – один. Ты видишь этот сон уже не первое десятилетие. Очередное утро. И на прощание, лизнув твою большую лапу, сон уходит.



24. Отскок


Пружина упругая сжимается и распрямляется стремительно. Снежный колючий вихрь сквозит повсюду. Барабанные палки мерзнут от соприкосновения со снегом. Холодные, они попадают в человеческие руки греться – согревать и руки, и самих себя. Ревностно стремятся к точности и ровности. Длинная дробь – долгий гул в ушах, потрясающе наполненный, объемный – настолько плотный, что вибрации ощутимо можно потрогать и погрузить в них руки, как в некую субстанцию, состоящую из ритма и звука, этим ритмом рождаемого. Палка пружинит, страстно несется на барабан, нападает, провоцирует и взамен получает впечатляющую отдачу. Палка – кобра. Страшное оружие в руках не менее  ужасающего барабанщика.



25. Хитренько


Стая крикливых попугаев морочит мне голову – извергает из клювов непереводимые смыслы. Ворчливый голос воркует где-то рядом, посмеивается. Как перестать понимать слова? Созвучия слов, лишенные смысла, как древняя языческая традиция сводить с ума непониманием во всём. Серый шум, бесцветный топот – мой бедный слух! В голове представляю хитрую рожу, которая трясется от смеха, смыкая и размыкая губы, произнося не знакомые мне ранее смыслы. Вас слишком много – слишком слышно – слишком громко. Когда так много «слишком» – за этим явно что-то запрятано. Вот я и разгадаю эту загадку.



26. Беседа


Успокой свой разум. Грех думать чужое и лишнее. Всё, что поныне с тобой – с тобой и останется. Задумчивые веки взлетают незаметно. И на запястьях – меланхолия. Румяная заря сгоняет лед с возвышенностей мутными потоками, как солнце талые снежинки сводит с щек моих солёными слезами. В сознании мелькают реплики, что из воспоминаний. В глазах горит огонь – трещит, как лес сухой, и языком отточенным со мною говорит. В лесу – пожар – пустые мысли обратились пеплом и серой горсткой уместились на ладони. Я говорю с тобой – сейчас, сию минуту. Разносит ветер шёпот сквозь черноту ночную. Торжественно сияют фонари, любуясь светляками, что водят хороводы вокруг светящихся голов. Мои слова, что адресованы тебе, темнее леса, длиннее горизонта, так нескончаемы, бездонны. Леса высокие, без дна, без неба. Повсюду мутная вода – текучая картина, трепещущее покрывало снов. Зеленые стрекозы мне норовят влететь в глаза, мелькая тонким станом на пороге мысли. Держи меня покрепче за руку. Мы непременно упадем в журчание воды и поплывем, любуясь берегами твоего изломанного временем сознания. Рассвет зажжет немую вспышку, и загорится вся вода, как масло в лампе, и мы – фитиль её – танцующее пламя. Мы – сердце леса, с горящими как свет сердцами. Пока ты спишь, я нашепчу тебе на ухо зеленые леса и залитые солнцем горы, и голубые небеса. А утром ты ко мне придешь с ответом.



27. Зависть


Оранжевые стрелы, рассекая воздух, влетают в дерево. Раскрашены мишени, игра идет на поражение. Я в болоте топком купаю зависть слов. Калёное железо впивается в ладони, шмелиной жалит жаждой, нагретое до цвета янтаря. Расплавленную сталь в твою вливают глотку – ты ею полон, ты превращаешься в сам холод с привкусом стальным. Тобой дышать так больно, как нездоровым воздухом. Глаза твои полны печали и ярости. В сознании как будто бы сто рысей зарычали.



28. Вращужки


Предчувствие поезда – на языке вертится, воздушным потоком между колонн. Пляшущие человечки – беззаботное племя – кружатся в хороводе. Тонкие спирали накручу на палец, как локон непослушный. Держись за ниточку, по ней иди, а я вперед, гляди, разматываю, петляю незнакомыми путями, нетоптаными тропами, веду тебя к печали слов. Медведи добродушные, совсем как плюшевые – одичали. Уже не ходят друг за другом на задних лапах  и песенок медвежьих не поют. Пряду неведомую шерсть, кручу веретено и в свертки скручиваю грамоты берестяные. Тебе на голову – плетеный солнечный венок из одуванчиков, а на запястье – жёлтенькую ниточку. Теперь ты – спутник солнца, вокруг него вращаться ты готов.





29. Испуг


Легкие стрекозы – серебристые самолетики – спят, подрагивая крыльями, рассвета ждут, чтоб поскорей пуститься в танец света над прудом лакированным. Прекрасное мгновение – неожиданность – трепещущее удивление в глазах. В их бархатистой глубине – непонимание происходящего, играющие блики света и легкое волнение ресниц, отбрасывающих тени.

Спасайтесь от безумия, от праведного горя, горюйте пламенно и бедно. С ума сходите понемногу, со вкусом, как утро – горсть отравленной росы. Тревожащие разум образы – искуснейшее помутнение рассудка, настолько до абсурда, что перед нами не больной – поэт, безгрешное создание. И страшно спать, и страшно что-то делать, и страшно просто быть.

Пугай меня, стремительно схвати за руку, сожми её так крепко, что слезы облачат глаза, и, как ушат воды холодной, все чары вылей мне на голову. Я вздрогну, крылья отряхну. Мне очень зябко. Смотрю на небо и дрожу от удивления. А небо – синий бархат – живое. Недвижимо. Меня заливает светом синим. И лед на речке хрупкий. И я тихонечко ступаю и, ахая, проваливаюсь.





30. Птица. (The b1rd)

Широкий взмах крыльев задевает небо. Синее пространство – бесконечное. Я сижу в вагоне, на коленях – птица. Тонкими руками от мира загораживаю. Не троньте! Крылья – белые под напылением из серых дней. Мы с этой птицей так похожи – у нас обоих есть руки, клювы и глаза. Нацелившись в пустую точку, я прогрызаю в точке дно, я расковыриваю ветхие материи пространства холодным взглядом, как стальными пальцами. В оцепенении сижу так недвижимо с полчаса. Меня трясет, в глазах горят немые слёзы. Руками чувствую – от слёз моих намокли крылья. Дружок, как дальше полетишь? Я медленно касаюсь пустой поверхности стола. Под пальцы попадает дерево, я барабаню по столу, он издает тускнеющие звуки. Карандашом в столешнице кромсаю кривую борозду – полет гигантской птицы в небе. Пусть этот след неизгладимый останется существовать на век, и пусть не раз цепляет взгляд и запускает в плоть свои сухие скрюченные пальцы. В метро живет живая птица. Она глотает слёзы дня. И каждый день по миллиону – мимо всё проходят, волочат ноги от судьбы, вперед и вверх, и шаг за шагом по сереющим ступенькам, потупив взоры вниз, не чувствуя, что там над головами – птица. Сама свобода – в замкнутом пространстве – надежно затворила дверь. Белеют прожитые дни, как стая белая бумажных самолетиков. Они взлетают трепетной струей и стройно удаляются всё дальше, в неизвестном направлении. Осмелившись вести им счет, я осмысляю этот месяц. И месяц календарный, и месяц, что над головой. Охота подменить понятия и перестать прокручивать в сознании слова, и доходить до самого скелета. Есть очевидность – такая же понятная, как птица, как рукав (на время белоснежный), как сена стог, как столп от фонаря. И первая моя из мыслей о слове будет «слово». Есть простота во всём – как думать мысль, минуя мысли, как сразу воспроизводить заклятие со злого языка, как потчевать себя определенной неопределенностью, как льду об лёд блистательно разбиться, растаять в лике солнца, костру наверняка сгореть.

Есть взгляд – не прямо, и не в сторону, а вверх – туда, где птица.





 – 24 марта 2016.