Любимым притопом для Пушкина...

 Экскурсы



 1.

 Любимым вином Николая Второго, Кровавого,
 был, ясное дело, массандровский красный портвейн,
 покуда царя-угнетателя в корне неправого
 не взял на цугундер Ульянов, а также Бронштейн.
 Первейшим питьём мизантропа и карлика Ленина
 являлось германское пиво по имени "Bier".
 В музее химерного пира стоит по сей день оно,
 прокисшими зенками муторно глядя на мир.

 Излюбленным пищепродуктом российского этноса
 была и останется водка завода "Кристалл",
 вобравшая песенный дух и величие эпоса.
 Дружил бы с ней карла - плевать бы в колодец не стал...
 Бывает, уважу и то, и другое, и третье я,
 но спать не ложусь - посвящаю эпохе стихи.
 Столетью на смену подкралось ли тысячелетие,
 а песни всё те же: не вороны, так петухи...

 Любимым притопом для Пушкина, милого бражника,
 остался бодрящий, народного норова, ямб.
 Тирана клеймил, но плезиру царёва бумажника
 был верен. О, если б не рок, не красавица-вамп!
 Когда б не судьба, императора чадолюбивого
 Урал не урыл бы, не клюнул бы пулей в висок,
 и, дети полка, мы не грызли бы локтя бодливого,
 но пО небу плыли - меж строк, между перистых строк...



 2.

 Когда б не Шекспир, очернивший реального Макбета,
 звучал бы совсем уж по-русски ямбический стих,
 где мценская леди Измайлова, - долго ли бабе-то? -
 призналась бы в смертоубийстве от сих и до сих
 под грузом улик. - В покушеньи на крепость постылую,
 во взрывчатой похоти-дури, царице-страстей...
 Когда б не Шекспир с островною ухватистой силою,
 с его первородным инстинктом единства частей,

 глядишь, не чудил бы Раскольников Родя с топориком,
 не рушил процентщицу да на её же сундук,
 не брёл бы Булгаков московским нечёсанным двориком,
 калитку бы не отворял на нетутошний стук...
 И всяк бы иначе копьём потрясал, и на паперти
 другая б чернела старуха с клюкой в кулаке,
 когда б не Шекспир, упокоенный в города Стратфорде,
 в родном захолустье на медленной Эйвон-реке...




 3.

 Лёха Октябриныч Балаганов,
 культовый российский режиссёр,
 вырос средь реальных бандюганов,
 в глубине Ебуржских руд и нор.
 И в своей чернухе, в "Грузе 200",
 пополам ломает он хребет
 Староплошадной, Лубянской спеси,
 в коей есть Москва, а правды нет...
 Лёха, сотоварищ мой, Остудин,
 стылых душ ведущий инженер,
 в атмосфере многотрудных буден
 с "хером" рифмовал СССР.
 А Роман Андреевич Чурило
 был простым учителем в очках,

 аж пока не вырос до водилы
 с бубликом в натруженных руках.
 Вот мой дом над патогенной зоной,
 родина, еловая нога!
 Я, в неё с младенчества влюблённый,
 знать, в любви не смыслю ни фига...
 Всё стою на росстанях ростовских,
 харьковским украшенный харчком,
 всё везут уставших - в цинках, в досках. -
 В пиджаках ховают - быстрячком.
 Рады-балаганы, Дум шалманы,
 буквы-цифры задом наперёд.
 И, по откровенью Иоанна,
 по эскизу пальца истукана -
 гарный Харьков, танковый завод.