Жанна д Арк форта Навагинский Сочи

      КАВКАЗСКИЙ  ПРОМЕНАД
     (глава из книги "Форт")


И с чем тебя поздравить, Генри-Джон?1
Восток… Там столько всякого случилось.
Противники запели в унисон:
«Так с чем тебя поздравить, Пальмерстон?
Что впереди?
Монаршая немилость?»
Твои заслуги помнишь только ты.
Ее величество скупа на поощренья.
А в облачности тронной высоты
гремят грома. Там жгут твои мосты.  
Твоим грехам не суждены прощенья.
Какой провал!
Какой переполох!
Империю болезненно тряхнуло.
На карте было все, но что ты мог?
Ты ловок, ты умен. Но ты не бог
и не гарант покорности Кабула.

Лорд Пальмерстон сидел совсем один
в огромной мрачноватой зале клуба.
Свет, приглушенный бархатом гардин,
струился. Чуть попыхивал камин
душистым можжевельником и дубом.
Сэр Френсис Дрейк, Вильгельм и Веллингтон2
поглядывали с явной укоризной
С портретов: « Доигрался Генри-Джон?
Тебе доверили блюсти британский трон
с расчетливостью, без авантюризма».

Ты сам то понимаешь, что не так?
Что сделано оплошно и неверно?
Все силы были собраны в кулак.
Был куплен друг и обезврежен враг.
И был триумф…
А кончилось все скверно.
Афганистан взорвался мятежом
И толпами разнузданного сброда
был извлечен из варварских ножен
и против нас бесстыдно обнажен
свирепый дух «пещерного» народа.
Бенгальский полк сражался и погиб.
Бомбейцы отступленье прикрывали.3
Они еще надеяться могли б,
но преданные гурхи полегли,
а робкие сипаи4 разбежались.
Погиб двадцатитысячный отряд.
Афганцы его просто растерзали.
Итог почти немыслимых затрат               
- потеря превосходнейших солдат.               
(Ее Величество в смятеньи и печали.)

Стучали капли в переплет окна;
над Лондоном шумела непогода.
А в зале полумрак и тишина…

Афганистан суровая страна.
Там много пчел…, но очень мало меда.

День  помрачнел. Сигарный огонек
то угасал, то вспыхивал багрово.
Дым уходил по самый потолок.

Что это было? Неизбежный рок?
А впрочем, вздор. И все это не ново.
Бывали и похуже времена,
Но выход был фатально неизбежен.
Мы возвратим позиции сполна…


А на Кавказе смуты семена
уже взошли. Достатком не изнежен,
Войною создан тамошний народ.
И, если верить сводкам и агентам,
Россия там порядочно хлебнет
и, поразмыслив, может быть поймет
трагическую пагубность момента.
У русских эпидемия вреда,
черкесы истребляют гарнизоны.
Проснулась азиатская орда,
и льется кровь, но это не беда;
у Азии в запасе легионы.
Как сообщает аккуратный Белл
в своем пространном письменном отчете,
Кавказ у Рубикона громких дел,
и сфер влияния желанный передел
уже идет.
Помилуйте! Кто против?!

Ты знал, что приближается момент,
и ты трудился много, увлеченно.
Спросите… И получите ответ:
У русских на Кавказе шансов нет.
Мы пересилим. Слово Пальмерстона.
Одна война…  допустим, даже две;
аборигенам свойственны капризы.
и Петербург не выпишет нам визы
(Россия карты прячет в рукаве.
Нас ожидают многие сюрпризы.)

Когда курил английский первый лорд,                147               
никто не смел побеспокоить звуком               
имперской мысли. И круговорот
текущих государственных забот,
как вязкая потребность или мука

премьера поглощал и угнетал,
не оставляя места для земного.
Но Пальмерстон себя не отделял
От тех проблем, которые решал,
и потому трудился очень много.

Из кипы перечитанных газет
извлек одну. Пошелестел листами.
Нашел статью. Затасканный сюжет.
При ней рисунок: дама средних лет.
На даме шляпка с гибкими полями.
Собачка на коротком поводке.
Немецкий шпиц? Французская болонка?
Под белой шалью, с зонтиком в руке.
Вечерняя прогулка налегке.
Картинка прорисованная тонко.
Название читалось как роман:
«Кавказский променад для русской дамы».
Подогревая склонность англичан
Читать о бедах неанглийских стран,
Газета рисовала сцену драмы.

Кавказский берег. Горы. Русский форт
туземцы держат в длительной осаде.
Глухая осень. Помощь не придет.
Форт слаб и неминуемо падет.
Пальба со дня и на ночь, с ночи на день.
И только пополудни в два часа
все звуки замирают и стихают.
Молчат тысячелетние леса.
Ни выстрела, ни крика…
Чудеса.
Не может быть. Такого не бывает.
Бывает.
Из блокгауза во двор
выходит женщина супруга коменданта.
На ней осенний головной убор,
Белеет платье. Дети диких гор
глядят на ленты, кружева и банты.
Дымки не вьются. Ружья холодны.
Летают птицы. Пули не летают.
Прохладный полдень. Никакой войны.
Совсем одна. Солдаты не видны,
В укрытиях до срока отдыхают.

Какая жертва на святой алтарь!
«Какое мужество» сюжет картины Гойя.5               

Война мужчин. Пороховая гарь.
И женщина – спасительный фонарь
во мраке нескончаемого боя.

Лорд криво усмехнулся: «Бытие
не романтично, не сентиментально.
Историю калечит мужичье.
Императив «Не трогай не свое»
развенчан и разрушен изначально.
Напрасный и бессмысленный афронт
Лишь для поднятья воинского духа.
Собачка…
Шаль…
Партикулярный зонт…
«Какая чушь!» подумал Генри Джон-
-«Последняя манчестерская шлюха
поймет абсурд подобных променад…»

О чем еще в тот вечер он подумал?
О приглашении на праздник – маскарад
в Виндзоре. ( Ослепительный наряд
заказан наподобие костюма
матроны Клеопатровых времен.
Эмилия6 в нем будет несравненна.)
В Виндзоре соберется весь «бомонд».
Ах, время!
Где ты, Генри – «Купидон»?7
Вернитесь годы юности бесценной.

Дымок вращался как водоворот,
чуть отклоняясь в сторону камина.
В огромной зале одинокий лорд
под прессом государственных забот
курил и думал.
Мирная картина.
Мужчина в кресле. Лет за пятьдесят.
Залысины. Капризная усмешка.
Сэр Пальмерстон виконт аристократ
кроил Кавказ и замирял Герат
талантливо, порой не безуспешно.

Открыл часы. Осталось пять минут
до времени назначенного гостю.
Князь Сефер Бей просителя зовут.
Пришел Кавказ. Кавказ сегодня тут.
Пришел как пес за ласкою и костью.
Нет, господа, игра еще не вся.
Кавказ кому позор, кому награда.
Его причуды просчитать нельзя.
Куда то приведет еще стезя
кавказского большого променада.               
                *      *      *
               
               
Зрачек оптической трубы
скользит по веркам форта.
Где прежде высились дубы,
теперь на пнях растут грибы.
Над тишиною мертвой
под грязно-серой буркой туч
парят бродяги – чайки.
Прибой неистов и гремуч
бодает основанья круч,
пересыпая гальки.
На гребне земляных валов
плетеные фашины.8
Оплывший, полный грязи ров
и потасовка воробьев.
Привычная картина.

Полезный маленький бакшиш
инглиза Джона Белла.
Труба увидит даже мышь,
      (Что и вблизи не разглядишь.)
с дистанции обстрела.
Ай-яй! Такую вот трубу
да укрепить на штуцер.
К Аллаху вознести мольбу.
и можно продолжать стрельбу
без риска промахнуться –
- Так рассуждая, Состангул
обозревал пейзажи
и форт, где раньше был аул.
А тот как вымер, как уснул.
Притих. Ни звука даже.
На стенах пусто. Ни души.
Лишь странная фигура
туда пройдется, не спешит.
Сюда вернется… Хороши
и платье, и натура.
Под нежно-розовым зонтом
стройна но чуть сутула,
в дешевом заячьем манто.
Кто эта женщина, про то
известно Состангулу.

Ей тридцать - тридцать с небольшим.
Без страха и без нервов.
Из тех, кого не устрашить.
Жена урусского паши
начальника неверных.
Она явилась над стеной
в разгаре перестрелки.               
В тот день кипел нещадный бой.
Солдаты за ее спиной
вертелись словно белки.
Повизгивая, там и сям
впивались в землю пули.
Организованный бедлам
царил на стенах. По пятам
ходила смерть. Тонули
в подвижном яростном дыму
окрестные высоты.
Дым растянулся в бахрому
и рвался вспышками. Ему
подыгрывал по нотам
басовый пушечный квартет
с ближайших бастионов,
что спроектировал Гернет,
замкнув на десять с лишком лет
периметр обороны.

Тогда как что-то порвалось.
Как лопнула пружина.
Стрельба пошла «и вкривь, и вкось»,
и напряженье улеглось.
(Престранная картина.)
Вокруг ни вспышек, ни дымков.
Вопрос застыл на лицах.
Есть нетерпенье у стрелков.
Но есть закон. Закон таков:
Позор женоубийце!
Убивший женщину навек
запачкал честь джигита.
Ни сын, ни муж, ни человек,
никто, он даже не абрек,
разбоем знаменитый.
Никто не сядет с ним за стол
без чувства неприязни.
Он грань закона перешел
и в наказанье приобрел
клеймо страшнее казни.

Примолкли ружья узденей.
Притихли пушки форта.
Сильна решимостью своей,
простая женщина сильней
любого бога с чертом.
Жена урусского паши
прошлась по бастионам.
Обход позиций совершив
и руки на груди сложив,
стояла отрешенно.
Потом собачку позвала,
с собачкой погуляла.               
Погода жаркая была,
и скоро женщина ушла.
Наверное устала.
И был порядок заведен
со дня явленья дамы.
Поныне не менялся он.
Да и российский гарнизон
ни косвенно, ни прямо
порядок тот не нарушал.
(«Оно себе дороже».)
Так женский зонтик прекращал
свинца небезобидный шквал
на краткий час. И все же…!

      
Сегодня драная кудель
висит над бурным морем
и скучный дождик-канитель.
«Что там за тридевять земель?
Нет голода и горя?
Нет мук, страданий, смерти нет?
Возможно. Но… едва ли.
А здесь, чуть-чуть забрезжит свет,
уж никому покоя нет.
Такие дни настали».
Убых сощурил левый глаз.
В оптическую трубку
был виден бастиона фас.
А вот и женщина. Сейчас
она оправит юбку,
изящно зонтик отряхнет
и, кутаясь в накидку
и темный старенький капот,
неторопливо прочь пойдет.
И, отдохнув с избытком,
стрелки сквозь дождик-канитель
и моря бормотанье,
найдя увертливую цель,
продолжат прежнюю дуэль.
Война ее названье.

Застыл как камень Состангул
старейшина Айтеков
лицом к упорному врагу.
В его недремлющем мозгу
катились мысли-реки.
«Что происходит на земле
по милости Аллаха.
Вот… был аул. Теперь кале…
Как нечестивцев одолеть,
обезоружив страхом?
Когда их женщины идут               
бестрепетно под пули.
Они позиций не сдадут,
и их судьба решится тут
в поверженном ауле.

А наши женщины? Они
сокровище народа.
Они красивы и стройны,
адатам праведным верны.
Надежность их природа.
Что стоим мы без матерей
богатых сыновьями.
Джигиты, в воинской игре
они сгорают как в костре
багровыми углями.
Мы сироты без наших жен,
а с дочерьми бессмертны…

Свободы дедовский закон
убыхам будет возвращен.
Труды урусов тщетны.
Не зря два месяца подряд
мы здесь ломаем спины.
Нет…
не для женщин этот ад.
И кровь, и боль, и смерть, и смрад.
Войне нужны мужчины.



              *      *      *


«Гудят шмели, и запахи сирени
вплетаются в дыханье ветерка.
Контрастные полуденные тени.
Зеленый берег. Светлая река
Журчит под милосердным солнцем мая,
манит, чарует зыбкой глубиной.
Рыбешки бестолковые, играя,
то строятся, то нарушают строй.
Склонились травы в вежливом поклоне
и охлаждают головы в реке.
На пойменном лугу пасутся кони.
Толпятся тучки где-то вдалеке.

Такую красоту на холст и в рамку,
чтоб вечно любоваться этим днем.
И речку эту дивную Славянку,9
и вербы у запруды за мостом.
И все, все, все, что чувствую и вижу,
хочу в душе моей запечатлеть.               
Вам в суматошном, праздничном Париже               
такого никогда не подсмотреть.
Что Франция, Германия.., Европа.
Ухожены, напудрены, чисты.
И только здесь идем по мягким тропам
несуетной и тихой красоты.

Наставник мой, добрейший мой Жуковский,10
как вам Версаль и пышный Тюильри,
вдали от петербургской и московской
земли, где обитаем мы  цари?
Найдутся ли желания и силы
слагать баллады звонче серебра,
ведь с вами нет «Светланы» и «Людмилы»
для вдохновенья вашего пера.

Все-все, и Александр,11 и крошка Мэри,12
мы помним вас, вздыхаем и грустим
и, бесконечно в вашу дружбу веря,
всенепременно видеть вас хотим.
У нас спокойно, тише чем обычно.
Ничто не возмутит ваш пылкий ум.
И все же в вас я верю безгранично,
поэт и повелитель наших дум.
Я жду вас с нетерпеньем, как и все мы.
И если вас господь благословит,
вам подарю прелестнейшую тему.
Она вас непременно вдохновит.

По части стиля с гением не споря,
я изложу в деталях как могу.
У Черного изменчивого моря
есть русский форт на диком берегу.
Он был отстроен по приказу Ники13
в приморской неизведанной земле,
где Прометей среди ущелий диких
за дерзкий нрав прикован был к скале.
Там, Ники говорит, головорезы
живут в пещерах неприступных гор.
Деревья там растут прочней железа
в лесах, где не гулял еще топор.
Там море, не привыкшее к смиренью,
бушует у ограды крепостной.
А дождь усугубляет наводненье
всю осень и зимою, и весной.
Ни по суху, ни морем нет дороги
в кавказскую нехоженую глушь,
где царствуют языческие боги.

Там сотни полторы российских душ
выносят муку длительной осады
под пулями бунтующих племен,                154
которые безмерно были б рады               
сломить и уничтожить гарнизон.               
Спасает только стойкость и терпенье…
Серьезно ранен  форта капитан,
и это усложняет  положенье.
Как осложняет видимость туман,
наполнивший враждебные ущелья,
укрывший неприязненный народ.
Печальная картина, в самом деле,
фатальный принимает оборот.

Там женщина супруга капитана
есть в боевом содружестве мужчин.
Посыпкина Мария ли, Татьяна.
Не помню, право…
Боже сохрани!
Такая память. Следствие болезни.
Врачей неумолимый приговор.
(Мне сельский дух приятней и полезней
чем воздух света с некоторых пор.
Я чувствую себя намного лучше
среди российских фавнов и тефид.
И в Павловске и в царскосельских кущах
сама природа мне благоволит.)

Я с позволенья вашего продолжу.
Да будет вам известно, что она,
та женщина (Представить невозможно)
под пулями свистящими одна,
вооружившись жаркою молитвой
и тоненьким муаровым платком,
мгновенно усмиряет поле битвы
бесповоротно, властно, целиком.
Она стоит одна на бастионе
в прицелах многочисленных врагов
спокойно, гордо, слова не проронит,
ее поступок говорит без слов.
Смертельную опасность презирая
и уходить совсем не торопясь,
с левреткой14 по позициям гуляет
и в ведро и в немыслимую грязь.
Вся на виду, доступна, уязвима
и вместе с тем отвагою равна
героям и бойцам неукротимым.

Эпический сюжет для полотна
художника большой литературы,
не чуждого героики творца.
Ну чем не подходящая фигура
достойная лаврового венца.
Я вижу эту славную картину:
смущен и остановлен дерзкий враг                155
российским воплощением Афины,               
явлением российской Жанны Дарк.
Сюда бы  ваши лучшие таланты:
и живость речи, и цветистый слог.
А мы, мой друг?
Мы только дилетанты.
А дилетантам рифмы невдомек.
Хотелось бы услышать ваше мненье
о теме, мной изложенной для вас.
Вам надобно обдумать предложенье
и, если приглянулось, в добрый час.
Но я, мой друг, настаивать не стану.
(В душе, однако, стану умолять
увековечить новую «Светлану»)
Вы мастер, вам и следует решать.

И вот последний росчерк на картине.
Послушная превратностям судьбы
бестрепетная наша героиня
избавлена от тягостей борьбы.
Форт выдержал ужасную осаду,
и помощь долгожданная пришла.
Пришло освобожденье как награда,
и доблесть форта славу обрела.

Из выдержавших муки и невзгоды
никто наградой не был обойден.
Посыпкины отправились на воды,
и в отпуска отправлен гарнизон.
Сегодня там совсем другие люди.
Начальник новый укрепленью дан.
Мир неспокоен. То ли еще будет.
Господь помилуй добрых христиан…»

Пролилось солнце. Струи пронизали
сплошную стену розовых кустов.
Феерия. Нет места для печали.
Есть место для невысказанных слов.
Они толпятся в радужном сознаньи,
спешат на свет изяществом блеснуть.
Не философским чопорным всезнаньем,
но озареньем, что волнует грудь.
И замирают воплощенным звуком
живым для глаз и мертвым для ушей
для бесконечных поколений внуков
среди хранимых памятью вещей.15

Труд завершен. Письмо уйдет сегодня.
(Последнее движение  пером),
и удовлетворенно и свободно
вздохнула.
Ветер облачным ковром               
драпировал полуденное солнце,
размыл контрасты света и теней.
Под темной тучей сказочных пропорций
мир ярких красок сделался бледней.
Тень заглянула в окна павильона,
легла на скатерть, воду в хрустале.
И просиял как, снегом убеленный,
букет из роз на письменном столе.
То были белые торжественные розы.
Ее цветы. Любимые цветы.
Она любила их естественно, без позы
с наивностью душевной простоты.
И знаменитый Павловский розарий
белел цветами и благоухал…

…Тогда, давным - давно, еще вначале.
Сияли свечи. Пышный бальный зал.
Она царица роз на этом бале.
И золотая роза-фермуар
на белоснежной амстердамской шали.
И Ники в окруженьи лейб-гусар.

Вот эта роза. Капли бриллиантов
росинками искрят на лепестках.
Бесценный сплав искусства и таланта.
И дело тут конечно не в деньгах.
Все… Решено.
«Афина» из Соаче
достойна восхищения и в дар
(Цари не могут поступать иначе.)
получит эту розу-фермуар.16


                *      *      *


1.    Генри Джон – Пальмерстон Генри Джон Темпл.
2.    сэр Френсис Дрейк, Вильгельм и Веллингтон – британские
       полит. деятели и полководцы различных эпох.      
3.   « Бомбейцы отступленье прикрывали» - Бомбейский полк
       входил в оккупационный корпус в Кабуле.
4.    Гурхи – тибетская народность, из которой рекрутировались
       солдаты английских колониальных войск. Отличались
       выдающейся стойкостью и выносливостью. Сипаи – солдаты,
 набранные из индусов.
5     Гойя – Франсиско Хосе де Гойя ( 1746 – 1828 ), испанский      
 художник. «Какое мужество!» - картина из серии, посвященной
       испано – французской войне.
6.    Эмилия – Эмилия Купер, супруга Пальмерстона. Они пожени-
 лись в 1939 году.
7.    Генри – Купидон  -  прозвище Пальмерстона в молодости
       за миловидную внешность и любвиобильность.               
8.    Фашины – плотные переплетенные связки хвороста.
       Использовались для быстрого возведения полевых
       укреплений.          
9.    Славянка – речка, протекающая через парк царской усадьбы
       Павловск.
10.  Жуковский – Василий Андреевич Жуковский ( 1783 – 1852 )               
       известный драматург и поэт-романтик, преподавал русский      
       язык императрице.
11.  Александр – сын императрицы будущий император
       Александр 2.
12.  Мэри – дочь императрицы будущая великая княгиня Мария
       Николаевна.
13.  Ники – муж императрицы Николай 1 император российский.
14.  Левретка – декоративная собачка, малая итальянская борзая.
15.  «Среди хранимых памятью вещей» - переписка Александры
       Федоровны сохранилась.
16.  «Роза-фермуар»  -  брошь-застежка. Императрица действительно
       подарила свой фермуар Посыпкиной.